Глава 12. Зарождение счастья
На следующий день солнце выглянуло из-за туч, как будто специально для них. Было что-то символическое в этом свете — не резком, как прожектор в игре, а мягком, почти ласковом. Мён Ги подал Чжун Хи пальто, хотя погода была тёплая, — он по-прежнему тревожился о каждой мелочи.
— Ты готова? — спросил он, когда они уже стояли у двери.
Она улыбнулась — чуть неуверенно, но с теплом:
— Немного боюсь. Но да. Готова.
Они ехали в тишине. Не гнетущей — скорее сосредоточенной. В машине играла инструментальная музыка — Чжун Хи выбирала такие плейлисты, которые не давили эмоциями, а просто сопровождали. Мён Ги держал её за руку всё время. Водил он осторожно, как будто вёз хрупкое стекло, в котором бьётся два сердца сразу — её и малыша.
Клиника была светлая, почти безмятежная. В приёмной пахло мятой и чем-то едва заметно сладким, вроде ванили. Всё здесь словно подсказывало: здесь безопасно, здесь можно дышать.
— Ким Чжун Хи? — позвала медсестра.
Они поднялись вместе, и хотя приглашали только её, Мён Ги пошёл следом. Никто не остановил — будто понимали: они идут через это вдвоём.
В кабинете было прохладно, ультразвуковой аппарат гудел приглушённо, почти как пульс. Врач — женщина с добрыми глазами — приветливо улыбнулась:
— Сегодня мы, возможно, сможем узнать, кто у вас — мальчик или девочка. Хотите?
Чжун Хи посмотрела на Мён Ги. Он слабо кивнул — не торопя, как всегда, давая ей выбрать.
— Да. Хотим, — сказала она наконец. И почувствовала, как внутри поднимается лёгкое волнение — живое, настоящее.
Гель оказался холодным, но она не вздрогнула. Врач аккуратно вела датчиком по животу, и вдруг экран засветился чем-то совершенно невозможным: там был он.
Маленький. Совсем ещё нереальный. Но настоящий.
— Вот сердечко... А вот ручка. Видите, как двигается?
Чжун Хи прижала ладонь к губам. Её глаза наполнились слезами — не от боли, а от того, что внутри всё перевернулось. Это была не просто надежда — это был её сын. Их сын.
— И, похоже, у вас мальчик, — добавила врач с улыбкой.
Мён Ги сжал её пальцы крепче, а потом, не в силах сдержаться, поцеловал её руку.
— Сын, — прошептал он. — Наш мальчик.
Чжун Хи засмеялась сквозь слёзы. Это был первый по-настоящему искренний смех за много месяцев. Смех, в котором было всё: облегчение, любовь, и, наконец, вера в то, что они справятся.
После обследования они долго сидели на лавке у клиники, не спеша уходить. Мир вокруг казался таким же — люди спешили, машины сигналили, деревья качались на ветру. Но для них всё было новым. Словно они родились заново — вместе с этим мальчиком, которого ещё никто не знал, кроме них.
— Как ты думаешь, он будет на тебя похож? — спросила Чжун Хи, прижимаясь к его плечу.
— Надеюсь, нет. Пусть будет лучше, — ответил Мён Ги, и его голос был полон тепла.
— Он уже лучше, — сказала она. — Просто потому, что у него есть ты.
Мён Ги молчал, но в его глазах был ответ — тот самый, что не нуждался в словах. Любовь, ставшая тихой силой. Верой в то, что можно исцелиться. Что можно не просто выжить, а жить — по-настоящему.
В тот вечер, когда они вернулись домой, пошёл мягкий, почти невесомый дождь. Он барабанил по стеклу, будто напевал колыбельную. В доме было тепло. Мён Ги заварил жасминовый чай — тот, что они оба начали любить, потому что у него был вкус покоя.
Чжун Хи устроилась на диване, укутавшись в плед. На животе лежала её ладонь, и всё внутри неё, казалось, светилось: не только от счастья, но от осознания — внутри неё жизнь. Человек, которого она будет защищать.
— Он сегодня пинался, когда ты говорил по телефону, — сказала она, лениво повернув голову к Мён Ги.
— Может, он уже ревнует? — усмехнулся тот, садясь рядом. — Не хочет делить внимание с кем-то ещё.
— Тогда точно в тебя, — фыркнула Чжун Хи. — Упрямый и территориальный.
Он засмеялся и, не дожидаясь приглашения, осторожно положил ладонь ей на живот.
— Чон У, — вдруг сказал он, почти шёпотом, словно примеряя имя на вкус.
Она чуть приподняла брови.
— Почему именно Чон У?
— Я читал, что это имя может означать «мудрость и доброта». Чон — «справедливый», У — «вселенная», или «помощь». Мне кажется, это... правильно. Не громкое, не пафосное. А настоящее. Чистое.
Чжун Хи молчала. Смотрела на его руку на своём животе. Потом коснулась её сверху своей.
— Чон У, — повторила она. — Наш сын.
Имя вдруг стало якорем. Оно вплелось в ткань их новой жизни, будто всегда было там. И вместе с ним пришла простая истина: этот ребёнок — не продолжение боли, а начало чего-то нового. Он не напоминание о выживании. Он — причина жить.
Позже, в полутёмной комнате, они вместе разложили на кровати детские вещи. Их было немного: несколько бодиков, мягкий плед, игрушечный заяц с огромными ушами, которого они купили в аптеке по пути домой.
— Он будет спать вот здесь, — сказала Чжун Хи, показывая на угол спальни. — Первые месяцы — рядом. Я не смогу иначе.
— И не надо иначе, — мягко сказал Мён Ги. — У нас нет «правильного». Есть только наше.
Она присела рядом с ним на пол, и они долго молчали, просто слушая, как за окном шуршит дождь. Потом она положила голову ему на плечо.
— Знаешь, — прошептала она, — раньше я боялась, что у нас не получится быть «нормальной» семьёй. Что мы сломаны, навсегда. Но сейчас... Я думаю, мы просто другие. И в этом тоже есть красота.
— Мы настоящие, — ответил он. — И у настоящих людей рождаются настоящие дети. Чон У будет знать: его ждали. И уже любили, до того как он появился.
В ту ночь, впервые за долгое время, Чжун Хи не писала письма. Вместо этого она положила руки на живот и просто слушала. Не сердце ребёнка, не звуки снаружи, а тот внутренний покой, который она так долго не могла найти.
Чон У.
Теперь у надежды было имя.