Эйдос

Тьма 1. Он

— Слабак!
— Трус!
— Эгоист!
— Подлец!

Ноги безжалостно били меня, попадая в живот, рёбра, спину, лицо, руки, ноги. Во все мои жалкие и тонкие конечности. Моя кровь заливала землю, окрашивая её в этот отвратительный алый цвет. Боль слишком сильно переполняла меня, не давая уже не то что сопротивляться, а даже кричать.

— Чтоб ты сдох!
— Захлебнись своей кровью!
— Умри в нищете!
— Исчезни из этого мира!

Последние, самые жестокие и сильные пинки мне в лицо и в живот. Сквозь звон в ушах и кровь я услышал отдаляющееся шлёпанье ботинок по лужам, что означало только одно — мои обидчики уходили.

Почувствовать что ли от этого радость? Но зачем? Я ведь знал, что на следующий день случится то же самое, что меня снова побьют, заставят истекать кровью, плакать, как самого последнего труса. Хотя таким я и являлся.

Силы покидали меня, не давая даже сесть и уж тем более пойти к себе домой, в эту убогую, старую, нищую коморку, которую я ненавидел с самого своего рождения.

Рыдать? Зачем? Слёзы меня не спасут. Молить Бога о милости? Я слишком давно перестал в него верить. Звать на помощь? Всё равно никто не придёт.

Таковы люди в наше время, они питали только отвращение к слабым, относились к ним, как к мусору, мешающему на дороге, как к отбросам общества, никому не нужным и бездарным.

Тьма 2. Она

«Уродина».

Это слово вертелось у меня в голове, которое сказала мне одна из одноклассниц. И которое мне говорили почти каждый день все люди.

Я посмотрела на себя в зеркало. Длинные сальные волосы, заплетённые в лохматую, кривую косу, жирное мягкое тело, на котором висела грязная, помятая школьная форма, неприятное на вид круглое лицо, покрытое всё красными прыщами, нос с горбинокой, брови слишком пышные и направленные в разные стороны, глаза красные от слёз, большие ужасные очки, совершенно мне не идущие, на зубах брекеты.

Какая же я отвратительная.

Руки сжали раковину, в горле застрял комок боли и отчаяния. Мне никогда не исправиться, никогда не измениться, никогда не полюбить себя, никогда не понравиться людям.

— Привет, Уродина, — тихо хихикнув, вышла из кабинки накрашенная девица и, быстро помыв руки, чтобы рядом со мной долго не стоять, вышла из туалета, цокая каблуками и виляя задом, показывя мне, кто тут главный, кто тут королева.

Я снова на себя посмотрела. Отвращение к самой себе поднялось внутри, заставляя задрожать. Ноги подкосились, я рухнула на пол, больно ударившись коленями, и заплакала, уткнув лицо в ладони. Зарыдала во всё горло, во всё своё горе.

Боль терзала меня изнутри. Слёзы душили. А жизнь убивала.

Тьма 3. Он

Чьи-то крепкие руки ухватили меня за подмышки и прислонили к грязной стене. Открыв глаза, я увидел крупного мужчину, но, несмотря на свой рост и телосложение, я сразу же понял, что он такой же нищий и бедный, как и я. Порванная старинная одежда, усталые глаза, измученное лицо, впалые щёки, сальные, давно не мытые волосы, которые слишком сильно отросли, даже длиннее, чем у меня.

— Избили? — посмотрев на моё еле живое тело, покрытое кровью, спросил незнакомец и сел рядом со мной, прислонившись к стене.

Я всего лишь кивнул.

Равнодушие ко всему заполняло меня, будто только из него я и состоял, а не из хилых мышц и тонких костей. Опять пропустил школу. Опять меня будут ругать. Опять маму вызовут в школу. Отца у меня давно не было: умер от передозировки. Думаю, меня такая же участь ждала.

— Будешь? — мужчина протянул мне бутылку виски, которую я молча взял.

Сделав глоток, я уже не мог остановиться, пока не выпил до дна. Только алкоголь мог меня хоть как-то утешить, ненадолго склеить мою сломанную душу, на каплю повысить тон красок окружающего меня серого и равнодушного мира.

— Спасибо, — наконец поблагодарил я, чувствуя в руках холодный металл пистолета.

Щелчок, тихий вскрик, выстрел — и тишина. Тело мужчины с хлюпаньем повалилось на пол, добавляя к земле новую порцию кровавой краски.

Начался дождь. И закончилась жизнь.

Тьма 4. Она

Дождь.

Самое отвратительное явление природы. Такое же отвратительное, как и я.

Школа.

Ненавижу школу. Так же ненавижу, как и себя. А свою жизнь ещё больше.

Я вышла на улицу из школы, передо мной растилалась длинная лестница вниз, по которой я так ненавидела подниматься с утра. Впереди — город, который беспощадно заливал дождь. Тяжело вздохнув и покрепче ухватив лямки рюкзака, я собралась сделать шаг вперёд.

Но в этот момент меня кто-то сильно толкнул. Я полетела вниз, кубарем перекатываясь с одной ступени на другую и больно ударяясь об них всеми частями своего жирного тела. Дождь хлестал меня по пути, рюкзак впивался в спину, вода попадала во все места, заставляя промокать одежду насквозь.

Громкое хлюпанье — и я приземлилась на пятую точку прямо в огромную лужу.

Смех стоял в ушах.

Тот, кто это сделал смеялся пуще всех, заливаясь, чуть ли не задыхаясь от смеха.

— Так и скатываются люди по социальной лестнице! — закричал виновник в моём падении и снова загоготал.

Обида, боль и унижение терзали меня изнутри, приподнося повод заплакать. Но я не хотела этого делать, хотела перебороть себя, свою слабость, свой страх.

Но это было напрасно.

Слёзы покатились по моим щекам, смешиваясь с дождём. С трудом встав на ноги, я побежала вперёд, слыша за собой издевательский смех.

— Плакса! Плакса!

Тьма 5. Он

Пора бы наконец дойти до дома.

Встать с земли — это было самое сложное, но я справился. Кончено, пару раз чуть ли не упал, но всё же поднялся.

Боль во всём теле просто убивала меня. Как и своё собственное ничтожество.

Крупные капли дождя, быстро превращавшегося в ливень, смывали с меня кровь того самого мужчины, которого я убил. Его труп, конечно же, убирать я не собирался. Зачем? Я был слишком равнодушен к тому, что меня могли поймать.

Медленно, пошатываясь, я вышел из переулка, в котором меня избили. Вода стекала с меня, одежда промокла насквозь. Сказать, что мне было холодно, — ничего не сказать. Мороз пробирал меня до костей.

Но до дома надо было дойти. Однако в меня вдруг врезалась крупная девушка.

— Ой, прости! — в ужасе закричала она, когда увидела, как я снова грохнулся на землю, словно мешок с костями. — Я...я... — договорить свои извинения она не смогла, слёзы заставили её замолчать.

«Уродина» — пронеслось у меня в голове, когда я различил сквозь стену дождя её прыщавое противное лицо.

Толстуха. Плакса. Ничтожество.

Одним взглядом на неё я уже понял, кто она такая, как она была похожа на меня, такого же беспомощного и никому не нужного.

— Ничего, ничего... — тихо проговорил я, не надеясь, что девушка услышит мои жалкие слова, и снова стал медленно подниматься с земли.

— Я...я просто бежала. Бежала от общества. Бежала от своего ничтожества... — она снова зарыдала и помчалась вперёд, не обращая ни на кого внимания из-за боли...

Тьма 6. Она

Дым сигарет.

Запах алкоголя.

Крики пьяных людей.

Обычный бар, в котором я подрабатывала, а точнее, помогала своему отчиму, который как раз и был хозяином этого старого заведения. Уже подгнивший пол, побитые стены с кривыми картинами, вечно в пиве полуразбитые столы, замусоленная от множество рук стойка.

Ненавижу этот бар.

Это было единственное место, где мне запрещали курить. Отчим всегда запрещал мне этого делать и страшно выходил из себя, когда видел меня с сигаретой в руках. Наверное, это потому, что он считал, что сигареты причиняли вред здоровью намного больше, чем алкоголь.

Но в этот день так много что произошло, что я не смогла удержаться.

Затяжка. Выдох. Снова затяжка. Снова выдох.

Очередная сигарета полетела на стол, около которого я стояла, чтобы следить за буйными посетителями. Рукой я отогнала от себя дым.

Я любила курить. Это всегда успокаивало, давало мне понятие того, что человек жалок по своей сущности, что он всегда стремился к худшему, даже если не признавался себе в этом, что он слаб, что его легко испортить, замучить, убить.

— Куришь, значит, а?! — в ярости закричал отчим, неожиданно появившийся сзади меня, и сильно ударил по лицу, отчего я, не ожидавшая этого, упала на пол. — Я что тебе говорил про это, а?! — за его словами последовал удар ногой мне в живот, а потом ещё один и ещё.

Боль распространялась по всему телу, но я заставила себя встать и побежать наверх, к себе в комнату, слыша за собой, как что-то кричал мне отчим и в гневе бил бутылки об стену.

В кровать — и в слёзы.

От боли. Жестокости. Ничтожества.

И я буду безнадёжно тонуть в океане из собственных слез.

Тьма 7. Он

Можно было и не торопиться так домой.

Как только я, наконец, весь грязный, вонючий, побитый и мокрый до никти, вошёл на порог своего убогого жилища, то на меня сразу же полилась ругань моей бедной матери, обзывательства, жалкие слова и унижения, приносившие мне куда больше боли, чем избиения тех парней, которые преследовали меня и били ради смеха и забавы.

Срывая с меня мокрую одежду и ею же меня избивая, мама кричала на меня, горькие слёзы текли по её истощённому лицу, голос срывался, пол заливала вода, а вместе с ней и моя кровь, которая давно впиталась не только в мою одежду, но и в жизнь.

Ничтожную жизнь.

Я ничего не отвечал матери и молча принимал её удары. Когда она, наконец, успокоилась и вылила на мне свою душу, я побрёл в свою комнату, прижимая к груди холодный пистолет. Мама не знала, что у меня было оружие. Об этом никто не знал. Я был слишком трусливым и слабым, чтобы об этом хоть кому-то рассказать.

Ничтожный.

Укол. Ещё один укол.

Наркотик проникал внутрь меня, словно горячая жидкость, которая, по сути, должна сделать мою жизнь лучше.

Но это была всего лишь мечта.

Я лежал в кровати, сжимая шприц в руках, и улыбался, будто был сумасшедший.

Кайф. Какой же кайф.

Ночь давным давно наступила на дворе, точно тьма настигла весь мир.

А я всё надеялся, что она обойдёт меня стороной и не разорвёт мою душу своими острыми когтями.

Но было слишком поздно.

И я всё надеялся, что мне приснится радужный сон.

Но как же это было смешно.

Тьма 8. Она

Школа. Снова в школу. И вечно меня в ней унижали.

Ненавижу школу.

Сегодня был солнечный день. Но это меня совершенно не радовало.

Ненавижу такие дни.

Но как обижали слабых, а точнее, таких, как я, беспомощных и никому не нужных, я ненавидела ещё больше.

Когда я проходила мимо домов, приближаясь к школе, то увидела, как в одном из переулков избивали парня. Жестоко пинали его в живот, в спину, в лицо. Кровь заливала землю, смешиваясь с помоями и отходами. Такими же отходами, каким была я. И он. Парень, с которым я столкнулась вчера.

Ноги понесли меня к нему, руки вцепились в обидчиков. Я смогла ударить одного в лицо, а другого пнуть в живот. Мной двигала внезапно накатившая на меня ярость и гнев. Гнев на то, что люди такие жестокие, что они не жалели слабых, что они убийцы доброты и человечности.

Я никогда не дралась. Никогда никого не била. Так что я не знала, что бить другого человека тоже больно.

Но больнее, когда били тебя.

— Отвали, Уродина! — злобно закричал один из обидчиков и, схватив меня за волосы, ударил по лицу.

Ужасная боль. Просто мучительная боль.

Обида.

Отвращение к самой себе и людям.

Следующий удар в лицо заставил меня заплакать. Снова. Ведь я — пласка. Слабая. Жалкая. Ничтожная. Плакса.

Обидчик с силой за волосы бросил меня на землю и, пнув напоследок, громко рассмеялся, показывая, что я слишком слаба и мала, чтобы ему противостоять.

И он был прав.

Слёзы потекли по моему лицу ещё сильнее.

Тьма 9. Он

Они ушли.

А вот она осталась. Словно в тягость мне.

Всё тело опять болело. И так почти каждое утро, после чего я никак не мог дойти до школы. Я почти что и не появлялся там. Поэтому мама так сильно ругала меня, потому что её вечно вызывали в школу, на неё кричали, а потом она приходила домой вся в слезах и орала на меня, говоря, почему я достался ей такой ничтожный.

Как же это надоело.

А теперь ещё и эта толстуха, которая сбила меня вчера, а сейчас громко рыдала, отчего мне захотелось ей влепить пощёчину. Но ей и так много досталось.

— З-зачем ты меня спасла? — запнувшись в начале, спросил я, глядя на плаксу во все глаза. Меня никогда и никто не защищал. — Зачем заступилась за меня?

— А ты-ты хотел, чтобы я-я б-б-р-росила тебя? П-п-прошла мимо? — сквозь рыдания проговорила она, пытаясь вытереть своё лицо грязными руками, но слёзы всё равно скатывались по её круглым щекам.

— Перестань плакать, это раздражает, — я нахмурился, пытаясь поудобнее сесть со своим побитым телом.

— Но я же уродина, слабачка и ничтожество, разве тебе не всё равно? — она пристально посмотрела на меня своими большими глазами, на мгновение из которых перестали течь слёзы.

Я ничего не смог ответить, понимая, что встретил свою родную душу, которая была также сломана и раздавлена, как и моя. Людям не часто выпадал шанс встретить самого себя, но в другом обличии.

— Ты идёшь в школу? — она начала медленно вставать с земли, мучаясь болью, которую ей причинил мои обидчики.

— Зачем? — равнодушно спросил я.

— Идём, я не хочу больше ходить в неё одна, ведь у меня появился ты.

Тьма 10. Она

Шум. Везде шум.

И гадкий-прегадкий смех.

Мои вещи летели на пол, ломались, трескались, листы учебников вырывались, разрывались и скомкывались в шарики, летящие прямо в меня.

Везде стоял смех.

Презрительный громкий смех.

Все смотрели на то, как одна из накрашенных и крутых девушек, которая вечно меня унижала, разрывала и разбрасывала мои вещи, получая от этого безумное удовольствие, словно нет ничего смешней, чем издеваться над слабыми. Надо мной.

Мой шкафчик был взломан. Фотографии с покойными родителями растоптаны и разорваны. Учебники и тетради уничтожены.

Боль ломала мою душу. Сердце. Жизнь.

— Перестань! Прошу, хватит! — во весь голос закричала я, кидаясь к девушке, чтобы остановить её.

— Да что ты мне сделаешь, Уродина?! Затопишь меня своими слезами или раздавишь своим жиром?! — после этих слов обидчица ещё пуще рассмеялась и кинула в меня порванные листы учебников.

— Помоги мне! — закричала я парню, с которым пришла в школу, но от него уже след простыл.

Иглы обиды и предательства вонзились в моё сердце, горячие слёзы потекли по моим щекам.

Какая же я беспомощная, слабая.

— Он тебе не поможет, ведь он — трус, — усмехнулась девушка, и, толкнув меня в живот, отчего я упала на пол, больно ударившись задом, она снова громко рассмеялась. — Тебе никто никогда не поможет, Плакса. Никто. Никогда.

Прозвенел звонок.

Всё начали расходиться.

А я осталась, горько плача, собирать свои порванные вещи.

Собирать свою душу.

Свои чувства.

Сердце.

Жизнь.

Тьма 11. Он

Тяжёлый вздох.

Я прекрасно знал, что поступил подло, сбежав, когда мою новую подругу обижали. Наверное, я должен был ей помочь, но я боялся.

Боялся, что меня тоже начнут обижать, бить, издеваться, унижать.

Боялся, что меня раздавят.

Медленно я подошёл к ней и остановился, не в силах начать разговор. Она ела, но как только услышала моё тревожное дыхание, тут же перестала трапезничать, ожидая, что я скажу ей.

— Извини меня, — мой голос тихий, словно я боялся что-либо вообще произносить, хотя так оно и было. Никогда не просил у кого-либо прощения. — Я...я не должен был оставлять тебя одну...

— Ты не виноват, — как-то даже резко ответила мне девушка и встала из-за стола, повернувшись ко мне лицом. С минуту она изучала меня, её лицо то хмурилось, то ничего не выражало. — Просто это было плохо с твоей стороны. Я заступилась за тебя тогда в переулке, а ты за меня нет.

— Наверное, я слабее тебя, — тяжело вздохнув, я сжал кулаки, зная, что сегодня не засну со спокойной совестью. — И даже не в один раз.

Она ничего не ответила, а всего лишь с любопытством глядела на меня, словно на инопланетяна, который вместо того, чтобы помочь, сделал ситуацию только ещё хуже.

— Не волнуйся, мало кто бывает по-настоящему сильным внутри, — прошептала она через долгое молчание, стараясь, чтобы её никто вокруг не услышал, кроме меня.

Я улыбнулся её словам.

Улыбнулся впервые в жизни.

Тьма 12. Она

Солнце.

Его яркие лучи обволакивали тонкую фигуру моего нового друга, его давно не мытые и отросшие волосы, прямой длинный нос, острый профиль лица и маленькие узкие глаза.

Я считала его красивым. Но он называл себя уродом.

Я считала его сильным. Но он называл себя слабаком.

Я считала его хорошим. Но он называл себя злодеем.

Мы были разные. И в то же время одинаковые.

Он шёл ссутулившись, словно боялся, что его могли заметить из-за высокого роста.

Но слабаков чуяли даже издалека.

— Эй, парочка уродов! — вдруг громко закричали нам, когда мы только-только спустились вместе с лестницы из школы. — Вы забыли взять вот это!

С последним словом в нас полетели камни, которые метко попадали то в спину, то в руки, то в лицо.

Боль была сильная. Но смех обидчиков ещё сильнее.

Не сговариваясь, мы помчались вперёд, желая только одного — спрятаться. Но обидчики оказались быстрее. Они нагнали нас в переулке, заведя в тупик. И начали нас бить, не обращая внимания ни на наши крики, ни на мольбы, ни на что.

Они смеялись. Мы плакали.

Они били. Мы истекали кровью.

Они получали удовольствие. Мы изнывали от боли.

Насытившись нашими мучениями, они ушли. Но стыд, обида и отчаяние так просто не уйдёт. Как и наша слабость.

Наша ничтожность.

Наша жизнь.

Тьма 13. Он

Жалость.

Что такое жалость? Это когда человек испытывал желание помочь, чувство доброты и сопережевания.

Так было и у меня. Жалость к моей бедной подруге возникла во мне так внезапно, что я первое время не мог понять, что со мной происходило. Но это совершенно новое для меня чувство убивало мою душу, словно медленно входящий в плоть нож.

— Не следует тебе больше ходить со мной да и вообще находиться рядом, — буркнул я, пытаясь сесть, но всё слишком болело, отчего я снова повалился на землю.

Рядом рыдала она, толстуха и уродина, которая когда-то хотела меня защитить. Интересно, она до сих пор ещё желала этого?

— П-почему же? — будто вспомнив, что меня раздражали её рыдания, она пыталась больше не плакать и внимательно посмотрела на меня мокрыми глазами.

— Потому что я не смогу тебя защитить, ведь я трус, — грустно усмехнувшись, покачал я головой, снова пытаясь сесть.

— Но я тебя таковым не считаю, — насупилась девушка, вытирая слёзы и морщась от боли из-за того, что нас побили. Снова. Как обычно.

— С чего вдруг? — удивился я.

— Разве трусливый человек может убивать людей?

Несколько секунд я соображал, что она имела ввиду, пока не догадался, что она, скорее всего, видела труп убитого мной мужчины, когда столкнулась со мной.

Я снова усмехнулся. Видимо, я был просто сумасшедшим.

— Только трусы убивают людей, потому что они боятся, что эти люди причинят им ещё больше боли и страданий. Трусы избавлятются от них, как от лишних проблем, боясь, что они станут крупнее и опаснее. Так делал и я.

— И, думаешь, это правильно? — шёпотом спросила толстуха, в её голосе не было страха, только жалость.

И от этого мне стало противно.

Противно от своей слабости. От своей боли. От своей жизни.

— Для меня да.

Тьма 14. Она

Сигарета.

Ещё одна сигарета.

И ещё одна.

И так до бесконечности, пока плотный серый дым не задушит меня, проникая в каждую клеточку тела.

На полу вокруг меня валялось множество окурок, которые показывали, что я зависима. Зависима от страданий, боли и мучений.

Такова жизнь, такова её жестокость, её безнравие.

— Ты так скоро не только меня отравишь, но и мою маму, — кашлянул парень, который сидел, прислонившись к стене, и пил алкоголь. Вокруг него было разбросано множество пустых бутылок. А он всё не пьянел. Но избавлялся от боли, как и я. Только другим способом.

— А тебе разве не всё равно? — слабо улыбнулась я, почувствовав холод его тощего тела, когда прислонилась к его острому плечу.

Мы были в его доме. Но мне казалось, будто мы находились на помойке. Здесь было всё слишком...противно. Даже хуже, чем у меня в баре.

— Может, да, а, может, и нет, кто знает, кто знает, — тихо проговорил он и выпил из горла бутылки ещё спиртного.

— Ненавижу алкоголь, — буркнула я, бросая на пол очередной окурок.

— Ненавижу сигареты.

Я посмотрела на него. Что-то заставляло меня в этом парне восхищаться, будто он был...героем. Спасителем, исцелением моего одинокого сердца.

— Но я не ненавижу тебя, — тихо прошептала я ему на ухо и, слабо коснувшись губами щеки парня, положила голову на его тяжело поднимающуюся грудь.

«И я тебя тоже» — ожидала я услышать из его губ, но он сказал совершенно другое, что заставило меня ещё сильнее понять — людей не изменишь.

— А я себя терпеть не могу.

Тьма 15. Он

Кошмары.

Мне снова снились кошмары.

Они разрывали своими острыми когтями мою душу на мелкие кусочки, словно тряпичную куклу, впивались в неё обкровавленными клыками, заставляя кричать от нечеловеческого ужаса.

Когда я проснулся, то не смог удержаться от того, чтобы не вколоть себе наркотик. А очнулся я ещё совсем глубокой ночью. Так что я мог всё оставшееся до утра время кайфовать и наблюдать за тем, как мило сопела девушка у меня на груди, если бы меня не понесло на улицу.

На свежем воздухе мне стало ещё веселее. В голову полезли мысли о том, как я женюсь на этой толстухе и буду жить с ней долго и счастливо, как стану сильным и дам наконец сдачи всем тем, кто когда-либо меня унижал и бил.

Какие хорошие мечты. И какая жестокая реальность.

Пошатываясь и смеясь, как безумный, я случайным образом забрёл в какой-то переулок. Видимо, меня всегда тянуло в такие места, где можно было убить человека.

Так случилось и в этот раз.

Я широко улыбнулся, когда передо мной появился грязный, старый, одетый в лохмотья человек, который проснулся от моего безудержного веселья.

— Вам, случайно, не плохо, сэр? — в нерешительности спросил старикан, в каком-то ужасе смотря на меня снизу вверх, ведь он сидел на земле между помойными баками.

— Мне-то? Вы на себя сначала посмотрите! — рассмеялся я как сумасшедший, ощущая в руках холодный металл пистолета.

Застывшие глаза от страха, безумная улыбка — и выстрел, после чего тело старика покосилось и упало на землю, свалив на себя мешки с мусором.

А я свалил на себя ещё одну ответственность за убийство человека. Но в тот момент меня это только радовало.

— Как же кайфово убивать людей.

Тьма 16. Она

Сильный ветер трепал мои грязные, нечёсанные волосы. Недокуренная сигарета выпала из моих пальцев, когда я увидела, как кровь парня стекала с его руки на землю.

Он резал себе вены.

Обкровавленненный нож звонко ударился об бетонный пол, когда он поднял на меня свои заплаканные глаза. Оружие одиноко валялось около его ног среди разбросанных пустых шприцов из-под наркотика.

Он стоял почти на краю крыши и, увидев меня, так удивился и отчаялся, что попятился назад.

Он хотел покончить с собой.

Я тоже этого желала. И в то же время нет. Мне хотелось своим существованием надоедать людям, приносить им боль и неудобства, однако получалось почти наоборот. Но я всё равно продолжала жить. Особенно когда встретилась с ним.

— Стой! — в ужасе закричала я, когда увидела, что парень начинал медленно падать.

Два прыжка — и я успела схватить его за руку прежде, чем он бы свалился вниз и превратился бы в кровавую лепёшку.

— Зачем ты это сделала? Зачем ты снова меня спасла? — убедившись в том, что я крепко его держала в объятиях, а он не летел вниз, спросил меня юноша. Он не собирался вырываться из моих рук, не стал брыкаться и пробовать ещё одну попытку суицида.

Он просто был в шоке. В шоке от того, что он кому-то был нужен.

— А зачем мне видеть, как ты умираешь? — подняв голову, я посмотрела в его глаза. — Чтобы мне самой это захотелось сделать? Последовать за тобой? Наконец-то понять, что моя жизнь бессмысленна?

— А разве это не так? — фыркнул парень.

— Но если мы есть друг у друга, то зачем нам тогда умирать? Если мы будем вместе, то разве не даст нам это сил и желание жить?

— А ты сама хочешь этого?

Мой поцелуй в его губы и был ответом на его вопрос.

И последним мгновением в моей жизни.

Эпилог. Они

Они любили друг друга.

Любили.

Очень странное для них обоих слово. Незнакомое. Неощутимое. Непонятное. Непостижимое.

Но исцеляющее.

Она чувствовала рукоятку своего ножа.

Он ощущал холодный металл пистолета.

Она вонзила нож в его сердце.

Он выстрелил ей прямо в грудь.

Две души, которые в последний момент исцелились, собрали свои кусочки вместе, склеили их взаимной болью и помощью.

Две слабости, два отчаяния, две ничтожности, две смерти.

Два человека, которые разбились об землю, упав с крыши высокого дома.

Но они были мертвы ещё раньше, даже раньше, чем когда убили друг друга.

Они были мертвы всегда.