18
Проснулись они уже под утро.
Без будильников. Без резких слов. Без неловкости.
Дана лежала на мягком тёмном белье, кутаясь в незнакомую, но почему-то уютную постель. Свет струился через плотные шторы, в комнате было тепло и тихо. На подушке рядом — вмятина. Но Глеба не было.
Она полежала ещё пару минут, прислушиваясь к себе.
Никакого сожаления.
Никакого чувства вины.
Только странное... спокойствие.
Сонно натянув рубашку, которую он оставил на кресле, она босиком вышла в коридор и направилась на кухню, за запахом кофе и звоном посуды.
Глеб стоял у плиты, спиной к ней, с чашкой в одной руке и ложкой в другой. Волосы чуть растрёпаны, на плечах — серая футболка, широкая, с какими-то выцветшими надписями. Он что-то напевал себе под нос, пока на сковородке шипели яйца.
Он обернулся, услышав её шаги.
И — улыбнулся.
— О, малышка Д, проснулась уже?
Она замерла на пороге, приподняв бровь.
— Ты и это моё прозвище знаешь?
Он хмыкнул, налил ей кофе и протянул чашку.
— Я всё знаю, вишенка.
— Справки наводил.
Дана рассмеялась — впервые по-настоящему за долгое время. Не натянуто, не защищаясь. Просто — легко, откуда-то из глубины.
— Ты страшный человек, Викторов.
— Просто любопытный, — пожал плечами он, сдерживая ухмылку. — Ты интересная. Меня тянет.
Они сели друг напротив друга. Он положил на тарелки завтрак, а она, сцепив пальцы на чашке, смотрела на Глеба, как будто впервые.
— И что же ты еще знаешь обо мне, о всезнающий рок-артист?
— Что ты учишься на маркетинге, но мечтаешь о камере, — начал он, будто читая из списка. — Что на первой твоей фото в соцсетях был старенький "Зенит", и ты писала, что «он снимает честнее людей». Что ты живёшь не в той жизни, но каждый день надеешься, что завтра начнётся настоящая.
Дана медленно опустила глаза. На секунду показалось, что она сейчас снова закроется — как обычно. Но нет. Она только выдохнула.
— Ты как будто читаешь мои мысли.
— Я просто... внимательно слушал вчера.
Повисла тишина. Но она не была неловкой. Наоборот — какая-то трепетная, как шелест страниц старой книги.
— Глеб, — сказала она, не глядя. — А ты когда-нибудь чувствовал, что не заслуживаешь счастья?
Он посмотрел на неё. Долго.
Потом тихо ответил:
— Каждый день. И знаешь, что помогает?
— Что?
— Найти кого-то, кто заставит забыть этот бред. Хотя бы на час. Или на ночь. А потом — на всю жизнь.
Она покраснела, не зная, как реагировать на такие слова. Это было слишком прямолинейно. Слишком... чисто.
— Ты не боишься связываться с такой, как я?
— А с какой «такой»?
— Ты знаешь, — пожала плечами она.
Он сделал глоток кофе и покачал головой:
— Я вижу в тебе не то, кем ты стала. А то, кем ты была — и кем можешь стать снова.
— Ты сильная, Дана. Даже если сама в это не веришь.
Она замолчала. И снова этот ком в горле, который то и дело подступал, когда он говорил с ней вот так.
Он не жалел. Не принижал. Не пытался переделать.
Просто видел её.
Они ели молча, но между ними словно сгустилось какое-то тепло. Как будто за эту ночь успело вырасти нечто хрупкое, как росток сквозь асфальт.
— А твой друг, этот... как его? Сима? — спросила она спустя время.
— Серафим. Он... прикольный. Мы с ним с одной сцены начали. Сейчас чуть меньше видимся, он гастролирует много.
— Он знает про меня?
Глеб усмехнулся.
— Я, когда рассказывал Симе о тебе, он сказал мне: «Ты впервые не ноешь, что у тебя пустота внутри. Так что эта Черри ниче такая, пусть остаётся».
Дана отвела взгляд в окно.
— Ты не представляешь, как страшно... когда ты не веришь в себя, и кто-то вдруг говорит, что ты — ценная.
— Представляю, — тихо сказал он. — Именно так мне когда-то сказал мой продюсер. Я тоже не верил, что смогу. Но он — увидел.
— Теперь моя очередь.
— Твоя очередь быть продюсером?
— Или просто... быть тем, кто верит.
Они снова замолчали.
Но в этой тишине уже не было ни одиночества, ни страха.
Глеб встал, убрал со стола, включил колонку громче — заиграл какой-то очень атмосферный трек. Он протянул ей руку:
— Потанцуем?
— Сейчас?
— Самое время.
Она рассмеялась, но встала. И в его объятиях, под музыку, под слабое утреннее солнце, бьющее в стекло, Дана позволила себе просто быть.
Не курьером.
Не брошенной.
Не разрушенной.
А просто — собой. С ним. Сейчас.
И это было не началом любви.
Это было началом возвращения к жизни.