Глава 16. "Миссия"
Жаклин было приказано облачиться для пущей убедительности в самые дранные одежды. Люциус не сказал об этом лично, а сделал это посредством оставленной на прикроватной тумбе записки. Он не сообщил ни места проведения бунта, ни того, какую речь держать, ни того, куда вести попавшихся на удочку. На протяжении сборов девушку мучал лишь один вопрос – когда Малфой-старший начал так высоко ценить её интуицию? Быть может, в ней говорит полная зависимость от него, и это не являлось исключением. Казалось, Жали более не могла предпринимать самостоятельных решений. В ней существовал неясный ей самой страх – страх оплошности и последующего наказания или страх совершенно иного, туманного характера?
Если раньше она проводила время в уединении со своим отражением для того, чтобы подчеркнуть свою красоту или увеличить её, то сейчас её зеркальный двойник преображался из замухрышки в ещё большую замухрышку. Следы сажи на лице, взлохмаченные в колтуны волосы, кровоточащие царапины – наблюдать за добровольной утратой оставшихся черт красоты было занятием, ранящим оставшиеся крупицы самоуважения. Но были ли они в последнее время? Ещё один задающийся вопрос. Жаклин с содроганием вспоминала кабинет хозяина поместья, на столе которого прекратила являться собой.
Маскировка была отменным дополнением, но и без неё девушка могла слиться с толпой. Несмотря на те блага, что Люциус предоставлял для поддержания в ней жизни, Жали пренебрегала главным из них. Аппетит полностью покинул её, и она заставляла себя есть хотя бы один раз в сутки, но её пища была скудной. Щёки впали и утратили здоровый румянец, а скулы обрели чёткую выраженность. При одном взгляде на неё казалось, что и она находилась за пределами мэнора и голодала также, как и низшие слои населения, лишённые полной чистоты крови или пренебрегающие ею.
Она чувствовала всем своим нутром, что мужчина наблюдает за ней. Что он выжидает, когда она ринется в бой. Но Жаклин охватило волнение. Девушка не страшилась выступать перед публикой, она опасалась оказаться разоблачённой, чего никак нельзя было допустить. Одна неверная фраза, одно неправильно воспринятое жителями выражение лица или интонация, и Жали могла копать себе могилу. Выполнение столь ответственного поручения – её последний шанс на возрождение личности.
***
Воздух, насыщенный пылью разрушенных зданий и отдалённым привкусом неоднократно пролитой крови, назойливо окружал выбравшеюся из четырёх стен девушку. Малфой-старший явно не стремился вернуть цивилизацию в первозданный мир, преследуя хитрую цель – внушить ещё большее чувство утраты чего-то светлого. В каждом закутке царил хаос, так и кричавшем Жаклин о втором намерении нового правителя – пока все не преклонят пред ним колени, можно смело отречься от былого внешнего великолепия Магической Англии.
Каждый её шаг источал неуверенность. Подошвы потрёпанных ботинок на каждом сантиметре земли натыкались на преграды в виде обломков. Куда ни обрати свой взор – не иссекающая серость. Если бы не горящие свечи в подобиях окон, девушка бы посчитала, что попала в мёртвую зону. Изредка боковым зрением она подмечала мелькнувший человеческий силуэт, но напряжённый слух не мог уловить ни одного перешёптывания. Теперь молчание высоко ценилось. Жители небольшой деревушки, в которую перенеслась Жали, затаились в своих лачугах, подобным мышам в норах.
— Я… Я Жаклин Ренолдз! – остановившись посреди улицы, дрожащим голосом воскликнула она, придумав на ходу ложную фамилию. — Прошу вас, не беспокойтесь, я не враг. Я такая же несчастная, как и вы сами.
Было глупо полагать, что волшебники, поголовно признанные изгоями, сразу подадут признаки присутствия. Девушка осознавала, что могла показаться либо сумасшедшей, либо сомнительной. Она не обладала лидерской аурой после заточения в коварных лапах Люциуса. Она была одной из них, но просто имела привилегии. Она была марионеткой, но никак не руководителем. Она не располагала к себе тут же.
— Вы все жалкие тупицы, если полагаете, что своим затишьем скрываете себя! Грязь на ваших сгорбленных телах чуется за версту! Ваш всепоглощающий ужас пронюхает каждая собака! Прятаться бесполезно. Я всего лишь хочу поговорить!
Минута без изменений растянулась в вечность. Надежда на хоть какой-то успех таяла на глазах. Выплеск дерзости, казался, спасательным кругом, но утонул и он. Жаклин ослепило отчаяние, смешанное с яростью. Ей потребовалось ещё несколько секунд, дабы увидеть желаемый результат. Из хижин вышли подозрительно косящиеся женщины, обнимающие себя за плечи, и мужчины крепкого телосложения, достигнувшие сего вынужденным маггловским трудом. К чьим-то ногам прижимались дети, боязливо оценивающие незваную гостью. Их возраст никак не мог превышать годов пяти. В глаза Жали бросилось и следующее – она не видела сверстников. Стало быть, молодые или юные лица являлись самыми отверженными. Ещё не обладающие огромным жизненным опытом, позволяющим осознать, сколь опасно сражаться за свободу в имеющихся условиях. Сколь опасно слушать сердце, а не разум. Свиньи на убой.
Девушка остро ощутила образовавшийся ком в горле. Не подвергнись она проклятию на войне, не пролежи она больной под опекой Люциуса, не лишись она отца… Ведь Жаклин сама стремилась к власти однажды. Она сама была жестокой. Добившись бы она правления, была бы причиной точно такого же вида. Но сейчас внутри поселилась жгучая боль за каждого, на кого падал взгляд. Их лишили магии – их естества. Их превратили в домашних эльфов против воли. Они ниже, чем домовики. Никто не заслуживал такой участи. Прежняя Жали никогда бы не подумала в таком русле, но её нужно вернуть для миссии. Холодная расчётливость – вот, что должно ей двигать за маской благородства.
— Мы никогда не видели тебя здесь, – нарушил гнетущее молчание мужчина среднего на вид возраста, но внешность могла оказаться обманчивой, ибо всё то несчастье, что переживали присутствующие, состарило даже маленькие лица. — Из какого ты поселения? – в звучном голосе смельчака сквозило не одно лишь недоверие, но и злость, гласящая о стремлении защитить обитающих тут. — С какой целью явилась?
— Что даст вам знание того, откуда я? Предатели могут находиться и среди вас, – парировала Жаклин с всей решимостью, демонстрирующей серьёзность её намерений. — Ответьте на простой вопрос – вы жаждите перемен? Перемен в лучшую сторону?
Мысленно она была готова услышать фразы, исполненные уважения к новому правителю. «Мы не живём лучше, чем сейчас» – то, что должно быть ею услышано. Предстоящая беседа была подобна шахматным стратегиям – обе стороны сражались друг с другом. Увиливали или шли в наступление. Только более опытным игроком являлась Жали. Она умела видеть все ходы наперёд, а они нет, поскольку не представляли, на какую фигура охотилась девушка? Она была для них непредсказуемой, а Жаклин знала о мыслях соперника всё. Лишённые свободы выбора и магии – белые. Их помыслы относительно чисты, каждый полон добродетели. Жали – представительница чёрных. Исполняющая волю тираничного правителя, являющаяся когда-то Пожирательницей Смерти, безжалостно убившая столь многих… Но и она пешка в игре. Пешка, стремящаяся к противоположному концу поля.
— Мы не нуждаемся в восстании! Мы не станем лишать себя последней крохи хлеба и крова такой глупостью! – вступила в неравный бой дородная женщина, прижимающая к полной груди свёрток со спящим, жухлым младенцем. — Господин милосерден к нам, предоставляя возможность существовать.
— Как много среди вас магглорождённых?
— Все, кого ты видишь, являются таковыми, – напомнил о себе первый заговоривший. — Представителей грязной крови осталось ничтожно мало, и нас отправили сюда. Тех, кто не перечит высшей воле.
Жаклин пробрал нервный смешок, вызвавший недоумение в виде изогнутых бровей и вспыхнувших гневом взглядов. Но секундная истерия никак не была связана с глумлением над слепой покорностью. Она наткнулась на золотую жилу. Если так и найдутся те, кто полон неповиновения – запас рабов Люциуса сократится, но станет полон надёжности. Ведь отпрыски обычных людей являлись расходным материалом. Их участь была ясна даже глупцам. Как только все склонят колени пред Малфой-старшим, он начнёт построение нового мира. Воздвижением зданий, избавлением улиц от хлама и в целом всю неблагодарную работу станут исполнять те, кто глазел на девушку прямо сейчас.
— Что с полукровками? Где расположились они?
— Как долго пробыла ты в забытье, девочка?
— Меня… продержали в плену, – нарочито смущённо произнесла Жали, стремясь вызвать сочувствие понуро опущенной головой.
— Кто именно, девочка? – женщина, что напоминала ходячего мертвеца и всё это время стояла дальше всех, прихрамывая на левую ногу, вплотную подошла к Жаклин, любяще накрыв её щёку огрубевшей ладонью и пытливо смотря в не поднимающиеся навстречу глаза.
Жали подавила содрогание тела, которое могло бы с головой выдать её, ибо оказалось бы полным нескрываемого отвращения. Она никогда не позволяла прикоснуться к себе тем, в чьих жилах с рождения текла запятнанная кровь. Несмотря на утраченную гордость, она продолжала считать себя выше всех собравшихся. Она волк в овечьей шкуре, а они не понимают этого. Их съедают небезосновательные подозрения, но они лишены осознания того, кто стоит за этой незнакомкой. И они начинают ей верить – стоящая напротив дама относительно преклонных лет являлась подтверждением. Подняв взгляд обратно, с отменно скрываемым удовольствием Жали подметила, как потеплел взор каждого. Похоже, эта робкая и полная сочувствия женщина обладала здесь авторитетом.
— Сам правитель, – жалобно выдавила девушка. — Он заточил меня в темнице, как трофей в виде красивой девушки. Насиловал день за днём и держал в неведении о том, что происходит снаружи. Но вчера… я смогла сбежать, когда он в пьяном состоянии забыл запереть решётку. Те ужасы, что я увидела… Мне не верится, что всему светлому пришёл конец! Что появилось неравенство… Быть может, объединившись, мы свергнем… свергнем…
Будучи дочерью тёмного лорда, Жаклин научилась притворяться. Быть может, иногда она не была хорошей актрисой, но это объяснялось наученными опытом последователями отца, что зачастую чуяли ложь за версту. Однако, с другими её трюки в виде смены масок проходили отменно. С теми, кто был из низшей касты. И окружившие её поддались чарам, избавив воздух накаляющим холодом, источаемым каждой фиброй их зашуганных душ.
Жали разразилась фальшивым рыданиями, позволяя женщине обнять себя. Она не внушала себе всю суть придуманного для убедительности слёз. Она вспоминала тот день, когда осмелилась явиться в кабинет Люциуса. Когда он заставил её удовлетворять себя пред ним, а после признавшись, что даже не смотрел. Это недалёкое воспоминание преследовало её в кошмарах. Терзало каждую минуту. Тогда она прекратила быть Жаклин. Тогда она стала подстилкой аристократа.
Девушка расположила к себе каждого, но промытые послушанием разумы пока не были полностью подчинены. Она слышала осуждения, хоть и слабо. Слышала, и досада вызывала новую дрожь.
— Глупая! Она жила в замке, и смеет жаловаться?! Наверняка, он кормил её для поддержания сил!
— Если он пользовался ей столь варварским способом, стало быть, есть за что, не так ли?
— Наказания Господина справедливы! Бедняжка пережила страшное, да, не спорю, но…
Жаклин подавляла желание раздосадовано топнуть ногой, от злости сжать плечи женщины, утешительно прижимающей её к себе. Её лживое горе не разбудило ни в ком былую ярость на нового правителя. Сострадание – да, отрезвление – нет. Она не заметила, как затихла, и то, как хорошо могло прочесться выражение её лица, теперь ожесточённое. Мгновенно возвратив уязвимость, отражающуюся в едва дрожащей губе и демонстративном утирании слёз рукавом, Жали как бы нехотя отстранилась от дамы, обратив к столпившимся невинный взгляд.
Она не знала, какую тактику избрать теперь. Казалось, грязнокровок ничего не пронимало. В глубине разума девушка не была удивлена этому – она всегда считала их чересчур упрямыми. Чаще всего там, где не следовало. Среди обычных людей они оказались избранными, и это позволяло им считать себя особенными. На собрании Пожирателей Жаклин говорила на сей счёт, что такое мышление неуместно в мире магии, куда потом они направляются. В мире магии они живут среди подобных, и в мире магии есть те, кто выше их. Но они не утрачивали чувства собственного достоинства, хотя девушка полагала, что иметь его им не положено, однако в её глазах маглорождённые всегда являлись беспросветными тупицами. Доказательство сего стояло перед ней. Глупцы. Глупцы, не осознающие, что их уважение Малфой-старшего навязано. Что говорят не они, а их затуманенный ум.
— Когда-то и меня похитили, – заговорила та, что стремилась даровать гостье утешение. — Антонин Долохов.
Жали отпрянула от неё так, словно женщина являлась прокажённой. Ей казалось, что произнесённое имя давно утратило свою пугающую суть. Люциус перекрыл все былые страхи, но они снова вырвались на свободу. Не сами ужасы, а воспоминания о них. Воспоминания о том, как слабое тело было используемо в чьих-то грязных целях.
— Бедняжка… И вы столкнулись с ним? –озабоченно спросила дама, делая обратно шаг на встречу.
Жаклин собиралась последовать её примеру, обхватить её ладони своими в знак взаимного сострадания, но между ними возникла щуплая, но внушительно высокая мужская фигура. Брови девушки в недоумении вздёрнулись вверх, и она с нескрываемым раздражением встретилась со взором, полным презрения.
— Отойди от лгуньи, Клавдия. Сейчас же! – не поворачивая головы к названной, произнёс он, испепеляя Жаклин глазами. — Я долго пытался понять, кого ты мне напоминаешь… – обращался мужчина уже к ней, насыщая желчью каждое слово. — Умер отец, теперь ты ропщешь пред новым правителем? Ты настолько ничтожна, что не можешь существовать без того, кто давал бы приказы? Кто наставлял бы на какой бы то не было путь? Так передай своему хозяину, что мы не слепы, и прекрасно знаем о том, что отравлена вся вода. Передай, что мы не сдадимся. Пусть убьёт каждого из нас, но он не получит нашу любовь. Удивлена? Играли и мы свою роль, и, видимо, наши актёрские навыки получше твоих. Беги дальше согревать его постель. Хотя вряд ли он примет тебя после такого поражения…