1 часть.
Ли Феликсу было всего восемнадцать, когда его жизнь полетела к чертям собачьим. Он слишком хорошо помнил то утро, когда солнце, пробиваясь сквозь тонкие занавески, казалось таким же равнодушным, как и глаза его родителей. Это было странно — понимать, что весь мир продолжает жить, птицы поют, люди куда-то спешат, дети смеются на улицах, а его собственная жизнь в этот момент уже обрывается, теряя все свои цвета. Ему казалось, что время замерло, но оно продолжало идти, не замечая его боли. Он всегда мечтал о другом будущем. В его голове было слишком много планов: поступить в университет, найти друзей, может быть, даже когда-нибудь выйти из-под гнетущей тени семьи и жить так, как он хочет сам. Но теперь всё это превратилось в хрупкие, бесполезные осколки, которые невозможно собрать обратно. Его родители никогда не были для него тем самым светом, который согревает. Они были холодом, постоянным напоминанием о том, что он — всего лишь часть сделки, всего лишь инструмент в их руках. Их любовь никогда не существовала. Феликс видел, как они смотрят на него, и в этих взглядах не было ни капли тепла. Только расчет, только вечное недовольство, только жадность, сверкающая в глазах, когда речь заходила о деньгах. Деньги были их единственной молитвой, их богом, их смыслом. Ради них они забыли о сыне, превратили его в товар. И когда пришел момент выбора — они выбрали не его. Они выбрали звон монет, который глушил всё остальное. Когда Феликс понял, что его продали, он даже не смог сразу осознать всю глубину этой жестокости. Сначала он пытался убедить себя, что это ошибка, что всё скоро закончится, что родители опомнились. Но нет. Чем дольше он смотрел в их холодные глаза, тем яснее становилось: опомниться им было не из чего. Они сделали это осознанно. И тогда внутри него что-то треснуло. Он словно услышал, как ломается собственное сердце. В тот день мир перестал быть домом. Он стал клеткой, и ключ от этой клетки был выброшен где-то далеко, за пределами его досягаемости. Но даже клетка у каждого своя. Его новая оказалась еще мрачнее и тяжелее. В доме того, кто купил его, не было ничего, что могло бы напоминать о жизни. Там были только стены, холодные и равнодушные, как гробница. Каждый их угол будто впитывал чужие крики, чужие слёзы, чужую боль, и теперь все это давило на него, не оставляя пространства для дыхания. Феликс чувствовал себя вещью. Не человеком, а предметом, который поставили на полку, чтобы потом использовать. Он знал, что так оно и есть. Его ценность заключалась не в его мечтах, не в его талантах или желаниях, а в том, что из него можно было выжать. Он был ресурсом. Живым, но не свободным. Внутри него бушевали эмоции, которые он не мог укротить. Гнев, отчаяние, страх, ненависть к самому себе и к тем, кто довел его до этого. Иногда он думал: может, проще перестать чувствовать вообще? Если бы он мог вырвать из себя сердце и оставить только пустоту, тогда, может быть, всё было бы легче. Но нет, сердце билось, оно не знало, как перестать любить, как перестать надеяться, и потому каждый день оно снова и снова разбивалось. Он часто вспоминал то немногое счастье, что у него было в детстве. Смутные моменты, когда он смеялся, когда мечтал о будущем, когда верил, что мир может быть добрым. Теперь эти воспоминания были ядом. Чем больше он думал о них, тем сильнее понимал, как далеко они от него. Это было как смотреть на солнце через толстое мутное стекло: оно вроде бы светит, но не согревает. Феликс чувствовал, что с каждым днем становится тенью самого себя. Ему казалось, что он ходит по коридорам этого дома, а его отражение в зеркале — уже не он. Взгляд становился пустым, движения медленными, губы забывали улыбаться. Он жил, но как будто не жил. Каждый его шаг отдавался в груди тяжелым гулом.
Иногда он слышал, как по ночам где-то скрипят двери или доносятся шаги. Это были звуки чужой власти, чужого контроля, напоминание, что он здесь не сам по себе. Его свобода закончилась в тот день, когда родители отвернулись от него. И теперь всё, что у него было — это выживание. Но и оно казалось слишком тяжелым.
Он пытался найти в себе силы не сдаваться, хотя бы держать внутри огонёк надежды. Но этот огонёк с каждым днём угасал. Его гасили холодные взгляды, тяжелые слова, мрачные стены. Он ловил себя на мысли, что боится будущего. Будущее не принадлежало ему, и в этом была его главная боль. Он больше не мог строить планы, не мог мечтать. Что бы он ни вообразил, всё рушилось ещё до того, как успевало оформиться в его голове. Он был пленником, и эта мысль сжигала его изнутри. Иногда ночью он просыпался в холодном поту. Его сердце билось так, словно пыталось вырваться из груди, словно хотело убежать от него самого. Он хватал воздух ртом, но воздух был густым, липким, как туман. В эти моменты он понимал, что больше не может различать, где сон, а где явь. Всё сливалось в одно. Боль, страх, отчаяние — всё стало его новой реальностью. И в этой реальности не было места свету. Он чувствовал, как его ломают. Не сразу, не грубо — а медленно, настойчиво, каждую секунду. Как будто его душу растягивали на части, пока она не становилась тоньше, прозрачнее, пока от неё не оставалось ничего. Он знал: если так будет продолжаться, он перестанет быть собой. Останется только оболочка. И иногда ему казалось, что именно этого от него и ждут. Чтобы он перестал сопротивляться. Чтобы он забыл, что значит быть живым. Но где-то глубоко внутри всё ещё теплилась искра. Маленькая, упрямая. Может быть, именно она и не давала ему окончательно сломаться. Он не знал, сколько еще сможет продержаться. Но он знал: пока эта искра горит, он всё ещё существует. Пусть даже мир забыл о нём, пусть даже родители предали его, пусть даже стены вокруг кажутся вечными — он всё равно был здесь. И это был его тихий, невидимый протест. Но он не мог знать, что впереди ждёт его ещё более тёмная дорога. Что то, что он считал дном, было лишь началом падения.
Его дни превратились в одинаковые серые тени, которые сменяли друг друга, не оставляя за собой ничего, кроме усталости. Он перестал считать время, потому что время больше не принадлежало ему. Каждое утро начиналось одинаково: холодный свет проникал в комнату, он открывал глаза и ощущал пустоту. Не было смысла вставать, но он всё равно вставал, потому что оставаться в кровати означало утонуть в собственных мыслях. Мысли были врагами. Они шептали о прошлом, о том, что он потерял, о том, что у него никогда больше не будет. Иногда они говорили ему, что он сам виноват, что, может быть, если бы он был другим — родители не сделали бы этого. Но глубоко внутри он понимал: нет. Виноват не он. Виноваты они. И всё равно эта мысль не приносила облегчения. Он чувствовал себя лишним, ненужным, выброшенным. Когда он ходил по дому, его шаги отдавались в пустоте, словно эхо было его единственным собеседником. Иногда он останавливался и слушал, как где-то за стеной звучат голоса. Чужие, глухие, властные. Они принадлежали тем, кто решал его судьбу. Он не слышал слов, но слышал интонации, и этих интонаций хватало, чтобы понимать: речь идёт не о нём как о человеке. Речь шла о том, что можно с ним сделать, что можно из него получить. Это было словно вечное напоминание, что он больше не принадлежал себе. По ночам он часто не мог заснуть. Он лежал и смотрел в потолок, пока глаза не начинали резать от усталости. В темноте его мысли оживали и превращались в картины. Он видел свою свободу, которая растворялась, как дым. Видел свои мечты, которые горели в огне, и он не мог их спасти. Иногда ему казалось, что он слышит собственный крик, но этот крик был внутри, и никто кроме него не мог его услышать. Его сердце стучало медленно, тяжело, как будто каждое его биение давалось с трудом. Он чувствовал себя пленником даже внутри своего тела. Он пытался искать спасение в мелочах. Иногда он смотрел в окно, где небо меняло цвета, и это было единственным напоминанием, что время всё же движется. Иногда он слушал, как дождь бьётся о стекло, и этот звук казался ему настоящим, живым, в отличие от всего остального. Он даже находил странное утешение в том, что где-то там, за этими стенами, мир всё ещё существует.
Люди смеются, живут, любят, а он… он только наблюдает издалека. Его руки дрожали, когда он касался подоконника. Он чувствовал, что скоро совсем забудет, что значит чувствовать что-то настоящее. Он боялся потерять самого себя. Иногда он пробовал писать. Он находил обрывки бумаги и карандаш, и выводил слова, которые рождались в его голове. Но эти слова были слишком тяжёлыми. Они тянули его вниз, и в конце он рвал бумагу, чтобы никто не увидел, насколько он слаб. Всё, что он писал, было наполнено болью, и он не хотел оставлять это в реальности. Пусть лучше это останется внутри него. Он пытался убедить себя, что это просто этап, что всё когда-нибудь изменится. Но чем дольше он жил в этой клетке, тем сильнее понимал: выхода нет. Иногда он слышал, как в коридорах кто-то смеётся. Этот смех был чужим, холодным, и он пробирал его до костей. В этом смехе было напоминание, что его жизнь больше не в его руках. Он вспоминал, как когда-то тоже умел смеяться. Его собственный смех был теперь для него чем-то далеким, почти выдуманным. Он чувствовал, что забывает самого себя. В зеркале он видел чужое лицо. Глаза стали тусклыми, кожа бледной, губы потеряли цвет. Он словно превращался в призрака. Иногда он трогал своё отражение пальцами, будто хотел убедиться, что оно ещё настоящее. Но оно всегда казалось ему чужим. И всё же он жил. Каждый новый день он просыпался и продолжал существовать, даже когда не видел смысла. Он не знал, откуда брал силы. Может быть, из самой глубины души, где ещё горела крошечная искра. Он боялся, что однажды она погаснет, и тогда он окончательно исчезнет.
Но пока она была жива, он держался. Он знал: его жизнь теперь — это цепь, которая тянет его вниз. Но он не собирался сдаваться до конца. Даже если весь мир был против него, даже если родители предали его, даже если каждый шаг отдавался болью, он всё равно был жив. И это было его единственное оружие. Он понимал, что впереди его ждёт нечто худшее. Это чувство жило в его груди, как предупреждение. Его душа знала, что скоро она будет испытана ещё сильнее. И от этой мысли по коже бежал холод. Но он не мог ничего изменить. Он был пленником, и всё, что ему оставалось — ждать. И ждать было самым страшным.
__________________
Извиняюсь что давно не выпускал фанфики сюда.
Этот фанфик проктически будет как "Отец, испортивший мне жизнь".
Первая часть это лишь предыстория.
Со следующей части начнется полная раскрутка всех действий и тд.
По желанию если хотите можете подписаться на тгк: Одержимый.
Накидайте звёздочек пожалуйста.