Глава 1.
Я стояла перед зеркалом, поправляя последний раз запонку на манжетах, когда Диего скосил на меня взгляд, полный озорного любопытства.
— Ну что, Дид, готова к возвращению? — произнес он с этой своей самоуверенной ухмылкой, которая никогда не менялась с тех пор, как мы были детьми.
Я приподняла бровь, не скрывая лёгкой насмешки:
— Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я всегда ко всему готова и ничего не боюсь.
Эрик, как обычно, не мог удержаться и пихнул меня локтем в бок, слегка смешно скривившись:
— Девочка, твоя уверенность — это уже почти раздражает.
Я фыркнула и оглядела себя в зеркало, поправляя галстук, который, кажется, в этот вечер решил жить своей жизнью:
— Дайте поправить этот чертов галстук, девочки, — ухмыльнулась я. «Девочки» — так я называла их с детства. Они никогда не забывали, как я в десять лет притащила домой домашнего тарантула и заставила их паниковать в моей гардеробной.
Сегодня был особенный вечер. Медиа-галла, где собирались известные люди, молодые и не очень продюсеры, певцы и те, кто всегда в центре внимания. И да, моя семья тоже была здесь.
Мы вышли в зал, и сразу на меня нахлынула волна света и взглядов. Вспышки камер, десятки людей вокруг — слишком много, чтобы сосчитать. Все они успешные, популярные, а я... Я чувствовала себя почти невидимой. Не потому, что не хотели смотреть на меня, а потому, что мне это было неважно.
Я спокойно стояла у барной стойки, делая глоток воды, наблюдая за происходящим. В этот момент ко мне подошла миниатюрная девушка лет двадцати пяти — менеджер мамы, Оливия.
— Тебя зовут сделать фото со всей семьей, пойдешь? — спросила она с лёгкой тревогой в голосе.
— Идем, — ответила я, оставляя пустой бокал на стойке и направляясь к родным.
— Меня поражает твое безразличие ко всему этому, — сказала Оливия тихо, пока шли к подготовленной фотозоне. — Твоя мама до сих пор переживает перед каждым выходом, хотя она на виду больше лет, чем мы с тобой живем.
Я просто кивнула, внутренне улыбнувшись. Люди так привыкли к показухе и эмоциям, а я... я просто была собой.
Когда я подошла к родным, они уже выстраивались для фото. Мама, элегантная, с зеленоглазыми глазами, улыбнулась мне.
— Привет, детка, — сказала она.
— Привет, — ответила я, коротко, спокойно, почти механически.
Вспышки сыпались одна за другой, интервьюеры шептали свои стандартные фразы:
«Кто эта девушка?»
«Эта ваша дочь?»
«Последний раз она появлялась на публике совсем ребенком, почему?»
«Почему столько лет вы ее не показывали?»
Это всё казалось далеким шумом. Словно я была не рядом с ними, а где-то отдельно, внутри собственного мира.
И тогда я решила дать им ответ, который, знала, остановит этот поток:
— Почему бы вам не задать вопрос мне? Это было моим решением не выходить на публику.
На мгновение тишина. Люди, привыкшие к стандартным улыбкам и позам, замерли. Мой голос был холодным, низким, строгим — но без злобы. И этого хватило, чтобы все вопросы стихли.
Я сделала шаг вперед, почти не замечая вспышек камер. В этом хаосе, среди блеска и суеты, я была собой. И, кажется, это было важнее всего.
Я снова вернулась к барной стойке, делая вид, что пью воду, но взгляд скользил по залу. Диего и Эрик подбежали одновременно, чуть не сталкивая меня со стула:
— Идем! — почти кричали они, и тут же расставили локти, чтобы «освободить» путь.
Мы рассредоточились по залу, общаясь с разными людьми. Кто-то договаривался о совместных проектах, кто-то просто кивал с улыбкой, обсуждая музыку или шоу. Атмосфера была душной: слишком много света, слишком много разговоров, слишком много взгляда. Я делала вид, что слушаю, но в голове уже прокручивала план, как вырваться наружу.
В какой-то момент я решила, что достаточно. Сказав тихо Диего и Эрику, что отхожу ненадолго, я направилась в уборную, чтобы освежиться. А затем медленно вышла на задний двор здания.
Свежий воздух ударил в лицо: осенняя прохлада, легкий ветер, запахи города. На площадке было тихо, если не считать редких голосов и шагов. Я видела всех, кого знала: Дженна Ортега и Джо Кири, Сабрина Карпентер, Чарли ХСХ, а чуть дальше — Билли Айлиш и Финнеас.
Растягивая пиджак, я немного расслабилась. Тут голос, звонкий и уверенный, вырвал меня из мыслей:
— Эй!
Я подняла взгляд. Дженна.
— У тебя зажигалки не будет? — прозвучал её голос снова, звонкий, вызывающий, с улыбкой в конце.
Молча протянула ей свою зажигалку. Холодный металл отблескивает в свете фонарей. Я сама не курю, но зажигалка всегда со мной. Это привычка от дедушки — строгого разведчика, который хотел быть летчиком, оставался холодным и точным, но любил семью. Он обожал мою маму, делал всё, чтобы её жизнь была лучше, и это чувство ответственности, дисциплины и внутренней стойкости передалось мне.
— Спасибо, — сказала Дженна, забирая её.
— Будешь? — Джо протянул мне пачку сигарет.
Я покачала головой:
— Нет, спасибо.
— Значит, ты из семьи Кейнов, — сказал он, протягивая зажигалку обратно.
Я чуть улыбнулась, холодно, но с иронией:
— Вроде бы еще пять минут назад была.
Сзади послышался тихий смех — это Диего и Эрик, явно обсуждающие кого-то из гостей. Я закрыла глаза на мгновение, глубоко вдохнула, и снова открыла, готовая к тому, что этот вечер только начинается.
Парни подошли, поздоровались с ребятами, и разговор начал вязаться сам собой — как будто воздух вокруг нас тут же наполнился теми словами, которые всегда крутятся на таких вечерах: музыка, продакшн, коллаборации. Меня втянули в разговор, хотя я и не особенно хотела — Диего с Эриком умело взяли нить и не отпускали.
— А где ты была всё это время, если не секрет? Твоя семья всегда на виду, — услышала я вопрос, и голос принадлежал Билли.
Она стояла в своем привычном оверсайз‑костюме, волосы идеально ровные, чёрные; смоки‑айз только подчёркивал её небесно‑голубые глаза. Взгляд её вытянулся ко мне и зацепился — тот момент, когда мир сжался до одного лица.
— Не совсем моё, — отдала я холодно, ровно. Коротко. Четко.
— Она у нас чуть-чуть баба‑яга, — подмигнул Диего, и в его голосе была та самая ребяческая насмешка, которой мы иногда друг друга мучили.
— Ну или Эльза из «Холодного сердца», — добавил Эрик, с той самой игривой ухмылкой, что всегда вытягивала из меня полуулыбку.
Ребята улыбнулись, ребята, которых знаешь всю жизнь — как родная скрипка: знакомо и надёжно. Но за их шутками вдруг донёсся чужой голос — короткий, резкий, и оттого ещё более неприятный:
— Не трогайте меня.
Я обернулась — и замерла, потому что этот голос был до боли знаком. Джозефина Роуз — моя маленькая Роз — стояла чуть в стороне, напряжённая; какой‑то парень держал её за запястье слишком крепко. Свет фонарей швырял на него некрасивые тени.
— Это Роуз? — Эрик уже рядом, тон защищающий.
— Да, — выдала я и в тот же миг бросилась к ней. Рука в руку — беру её за запястье и притягиваю к себе, как будто она всегда была моей собственностью.
— Потеряйся, — говорю просто. Слово, как удар. Холодное. Магнитное.
Парень отдернул руку, в его глазах мелькнуло раздражение; он сделал шаг назад и вдруг понял, что вокруг слишком много людей и слишком много камер. Диего и Эрик вмиг оказались рядом, их тела — как стены.
— Или ты хочешь проблем? — бросил Диего, и в его голосе слышалась та самая угроза, которую не произносят — её достаточно почувствовать.
Парень сплюнул и отшатнулся. Он прошёл мимо, быстро растворился в толпе, словно никогда и не существовал. Я не позволяла людям оставаться там, где им не место.
Роуз дрожит чуть, платье лёгкое, каблуки — неудобные. Она ниже меня, тоньше. В нашей семье все женщины были маленького роста; я как будто вышла «с запасом» — отец хотел сына и, похоже, природа подшутилa. В детстве он, смеясь, называл меня «два в одном». Теперь это просто факт: я — высокий, строгий пазл в их маленьких мирах.
Я снимаю пиджак и накидываю его на неё — без лишних слов, движение чисто практическое, но в нём есть забота.
— Спасибо, — Роуз улыбается, и в этой улыбке столько детской благодарности, что у меня что‑то внутри тает на полтона. Она задирает подбородок, смотрит на меня с той доверчивостью, что я храню как драгоценный секрет.
— Будь осторожна с каблуками, — говорю тихо, слегка поправляя край пиджака на её плече. — Не ходи в куче людей в таком — это не для тебя.
Она кивает, глаза блестят. Я разрешаю себе ладонь на её виске — коротко, почти неощутимо, как проверка наличия пульса у родной вещи. Затем отстраняюсь, возвращаюсь к центру, где всё по‑прежнему кипит.
Когда мы вернулись к остальным, Билли всё ещё стояла там; её взгляд задержался на мне одну секунду дольше, чем нужно. Не было ни осуждения, ни любопытства — скорее интерес, тонкий и оценивающий, как человек, который выучил ноты и сразу услышал новую мелодию. Я вернулась к разговору, но чувствовала этот взгляд, как небольшую, тёплую тяжесть в груди.