Ты, я и никого больше

Я немного... жестокий.

Не буду пояснять сейчас, скоро сами поймете.

Я не думал, что это настолько сложно, знаете! Признаться в симпатии. У меня по ходу жизни наверняка бывали моменты, когда я бы хотел сказать той или другой девчушке, что у нее прикольные глаза и смех вызывает какое-то таяние где-то в области сердца, но дальше «хотел» речи не было. На меня смотрели либо, как на пугало, либо вообще не смотрели, что немного убивало и стесняло в проявлении эмоций. Ева на меня, почему-то, иногда смела смотреть и временами даже улыбалась, но не всегда. Мои шансы меня устраивали.

Сразу после того, как я признаюсь надо было, как говорят в кино «скрепить свою любовь поцелуем», а это было бы возможно только когда мы бы уже находились в некой близости. В общем, я хотел провернуть эту аферу во время или после просмотра какого-нибудь «кина».

Чтобы создать нужное витающее в воздухе настроение, я специально выбрал диск, с которого можно было бы посмотреть романтическую драму. Это было целое дело. Ева всё время сидит в зале, где находится наша «дискотека», а потому надо было улучить момент, когда она там будет достаточно долго отсутствовать, чтобы правильно выбрать нужный фильм. Просто так подойти и начать выбирать я боялся. Вдруг ей бы стал ясен мой замысел.

Я сидел, почитывая ту сай-файную книжку и «слушал» на минимальной громкости радио, предварительно спустившись вниз в прихожую, где, казалось, оно будет лучше ловить. Когда по сюжету книжицы инопланетяне в очередной раз крепко схватили за яйца землян, Ева наконец-то захотела сходить в туалет. С нехорошим словом на устах я тенью проскользнул в зал и начал искать. На самом деле у меня уже был один «варик» для показа, но мне надо было прочитать описание для того, чтобы убедиться, что это именно то, что нужно.

И я не ошибся. Меня, когда я давно впервые оценил имеющуюся коллекцию, сразу привлекли молодые парень с девушкой, изображенные на обложке, на которой было написано пленительно-очаровательное название ленты – «Перед рассветом». Я был в предвкушении.

Чтобы достичь успеха я сделал ещё несколько приготовлений. Отпросившись погулять, я пошёл до местного магазинчика, где налутал две бутылки вина, белые конфетки с кокосовой крошкой и «шоколадные пирожки». Выяснилось, что Ева такие любят и я специально нашёл ей с черничной начинкой. Легко отыскать вкуснятину, когда она бесплатная и никто кроме тебя её не ест...

Ну и плюсом я помылся, одел чистое. Больше от меня ничего не требовалось. Опыта, как известно, у меня не было вообще, а потому мне казалось, что этого будет вполне достаточно.

Удивительно, кстати, что мы после нашей первой совместной ночевки даже не притронулись к спиртному, хотя жить с ним наверняка было бы повеселее. Кто знает, может, оно бы помогло мне завалить Левиафана, который так и остался непобежденным.

День медленно и безынтересно проходил. Наступила пора вечера, когда всё должно было случиться.

Обед и ужин в этот раз готовил не я. Была не моя очередь, а потому даже заморачиваться не стал. Скажем так, с меня был десерт. Впервые мы ужинали при свечах. Обычно до этого было достаточно светло, но нынче стало как-то помрачнее и я, не советуясь, достал эти очень подходящие по случаю своеобразные светильники. Так принимать пищу было, безусловно, приятнее.

В основном за едой мы молчали. В незапамятные времена, когда мир ещё не был поглощён безжизненностью, мы могли довольствоваться новостями. Самыми разными: мировыми, городскими, локальными. В общем и у меня, и у Евы в семье было всегда, что обсудить. У неё сестра постоянно что-то вытворяла, а я постоянно становился объектом «прожарки» и слушателем проповедей из-за моей безынициативности. Поводы для того, чтобы начинать беседу были и были весомыми. Сейчас же мы ничего не могли обсудить вообще. Что происходило-то? Да ничего! Солнце вставало чуть позже, огонь на плите горел таким же синим, радио по-прежнему издавало помехи и было уже как-то неловко ждать от него чего-то другого.

Как-то раз я спросил у неё, про что она читает, так она за тот же вечер всё и пересказала. Я не без интереса прослушал, но когда я ещё пытался у неё выпытать про прочитанное или просмотренное, то она вела рассказ уже без такого задора, да и не очень-то это было увлекательно, надо сказать. Мне, разумеется, нравилось её слушать, но заметно чувствовалось, что та часть человеческой культуры, которая её больше всего интересовала, безвозвратно похоронена среди рядов безликих серверов, которые уже никогда не воскреснут.

Я решил изменить наши обычаи и, пережевывая макарошки с кетчупом, прямо в лоб спросил:

– Ты бы хотела создать семью? – я тут же поправил себя, – Ну, то есть, когда всё было нормально, ты думала об этом?

– Я... Да, наверное, хотела бы. Но не сразу. Сначала образование получить, работу найти, жильё. А потом можно... Такие планы были. Незамысловатые.

– Мда, щас-то мы образование и работу фиг получим.

– Ага.

– Сколько бы детей хотела? – я вновь прервал молчание.

– Много. Я говорила своим родителям, что хочу много, но они меня старались переубедить в этом желании. Дорого будет. Как будто, в бедности буду жить... Раньше в семьях по трое и по пятеро ребятишек было. Не понимаю, почему сейчас нельзя.

Я не знал, что ответить. Хотелось одновременно лекции прочитать и по теме экономических кризисов, и по теме ответственного родительства, и по демографии, но всё, что я знал из некогда просмотренных роликов в Интернете, выветрилось из головы. Я лишь сказал:

– Понятно.

Ответа не было.

Впрочем, я вспомнил, зачем я это всё затеял и начал восстанавливаться.

– Я тоже хотел семью и много детей, знаешь.

Ева подняла на меня глаза и очень загадочно улыбнулась. Тут же она поникла и продолжила есть.

– Что же ты хочешь этим сказать, моя дорогая? Что шиш мне, а не семья? Что я не достоин? Что ты ни за что не дашь? Что я не умею врать? Что мои желания хоть и совпадают с твоими, но всё равно кажутся какими-то смешными потому, что всё, что я хочу говорить серьёзно, получается смешным? Ох... Или ты хочешь дать мне добрую надежду на то, что мы будем вместе? Ну, пожалуйста...

– А почему ты интересуешься? – неожиданно спросила Ева.

– Да я тут это... В книжке момент есть, когда героиня одна остается на погибающей планете с каким-то космонавтом красавчиком и они вместе доживают до счастливой старости. Заставило задуматься, – когда я это говорил, то я в кои-то веки был почти до конца искренним, – Я её почти дочитал, ага. Объемная такая, я и не думал. Три части целых.

Ответа не было. Однако Ева, вроде, даже издала какой-то звук похожий на умилительное мычащее согласие.

– Только я так и не понял, родили ли они детей. То ли не сказано это было, то ли я невнимательно прочёл. Хотя смысл им там было их рожать, всё равно ничего бы уже не было...

Как-то странно поговорили, но почва была подготовлена, и Ева улыбнулась! Непонятно, как, но хотя бы что-то.

Мне вот интересно. Я все эти её взгляды, касания, интонации отслеживаю, как какой-нибудь психо-радар и пытаюсь с рациональной точки зрения обосновать, но... Нормальные люди так вообще делают? Был бы я следаком, который пытается расколоть какого-нибудь подонка, то мои наблюдения, может, и были бы полезны, но я-то просто хочу по-человечески общаться. Надо ли так напрягаться? Делает ли так Ева со мной? Анализирует ли каждое сказанной мной слово? Господи, надеюсь, что нет.

Да какая разница.

– Я тут решил, что нам надо немного в этот день, расслабиться... Я ща, – оставив мою подругу озадаченной, я стартанул в свою комнату за «гостинцами». Возвращение моё не было воспринято с ожидаемой радостью. Она должна была охнуть, ахнуть, рассыпаться в благодарностях, но я её не удивил, и Ева просто смущенно сказала: «Ничего себе».

– Ну мы же вино не пили. Я хочу попробовать.

– Я пила как-то...

– А я нет. Раздели со мной эту радость. Хуже не будет, – я говорил, как мой отец.

Я впервые пользовался штопором и у меня неожиданно ловко получилось откупорить бутылку.

– Хоть что-то у тебя получилось с первого раза, неумеха.

Тут же я нашёл бокалы и разлил красненькое полусладкое по ним.

Честно говоря, изначально плана было два. Первый вы знаете – откровенное признание. Второй не знаете – доведение до беспамятства. Не меня, само собой, а её. Ведь была реальная маза «напоить». Я слышал, что много кому удается добиться своих грязных целей именно таким способом. Да, нечестно, но, как грится, если цель – спасение души, то все средства хороши. А я хотел только лишь спасти свою душу, не более...

Мне было мерзко от второго плана, и я бы очень не хотел, чтобы до этого дошло. Однако если бы я получил отказ, то я даже и не предполагал, как это скажется на мне.

И КАК ЭТО СКАЖЕТСЯ НА ЭТОЙ НЕЛЮБЯЩЕЙ МЕНЯ ШЛЮХЕ.

Ну не важно. Как я сказал: «Хуже не будет», – откажет девять раз, а на десятый согласится.

Я поднял бокальчик и как какой-то мемный персонаж из тики-токов произнес тост:

– Ну... За семью.

Мы звонко чокнулись и боязно прильнули к бокалам. На вкус было прикольно и о своём выборе я не пожалел. Стало чуть веселее. Мои пальчики начали вскрывать коробку с конфетами.

– Какие планы у тебя сейчас? Помню, что ты хотела издателем быть или учителем, но книги на данный момент никто кроме нас не читает, да и учить некого...

– Хах. Мне, знаешь... Понравилась твоя тогдашняя идея с путешествиями. Иногда думаю о том, как было бы здорово повидать мир... Если мы бы научились управлять кораблём или самолётом, то можно было по всему свету путешествовать. Бразилия, Канада, Япония...

– Да ты чё? Уговорил всё-таки тебя.

– Получается, – Ева ударила двумя указательными пальчиками друг о друга.

– Может завтра тогда и поедем?

– Завтра?..

– А чего ждать? У тебя какие-то дела что ли? Ха-ха...

– Я картину допишу и сразу поедем.

– А точно, у тебя же незаконченный «шедевар»... А я замок не собрал! Половина осталась где-то... Ладно, я соберу, а ты допишешь и тогда отправимся.

– Договорились.

– Все силы бросим, а то похолодает уже совсем скоро, а отопления не будет. «Теплых котов» тоже...

– Ты знаешь эту песню?

– Про котов-то, ну да. Есть грешок. Я такое не слушаю, но иногда проскальзывает.

Ну и тут мы начали обсуждать музыку, которую слушали до того, как она перестала для нас играть. Выяснилось, что у нас, оказывается, было несколько «точек соприкосновения». После нашего знакомства я темы музыки не затрагивал в диалогах в силу своих говнарских убеждений, что было зря.

Мы оба не слушали галимый рэп, но для некоего исполнителя с «китообразным» псевдонимом делали исключение – слишком тот душевно и по-своему хайпово исполнял песенку про «любовь». Ещё мы оба слушали «Дивизию радости» – удивительно по-русски тоскливую индишатину для щемящего сердца. Я ей тут же начал, естественно, затирать про сибирскую панкуху, но в ответ услышал только: «Песни две слышала, не шарю», – а я знал их, наверное, сотни. По памяти начал вслух напевать ей некий десятиминутный «opus magnum» одного небезызвестного исполнителя. Ту песню про «национальное местечко для проведения исследований». Ева на меня завороженно смотрела и пыталась понять, схожу ли я с ума или это сделал автор. Где-то минуты две я пел, а потом сбился и продолжать не стал.

– И так десять минут, прикинь! Много песен ты знаешь, которые столько идут?

– Нет... не знаю.

– А я вот. Целую одну, – бокалы наши опустели, и я налил ещё.

– Жалко, что мы больше её не послушаем... Музыку.

– Да почему же. Я в одном из здешних домов проигрыватель виниловый видел. Настоящий. Через него можно. Там и пластинки были. Хочешь, притащу?

– Ну... Давай. Давненько ничего не слушала.

– А ты же ещё петь хотела? Я ни разу не слышал, чтобы ты здесь что-то пела...

– Ну... Без музыки не хочу, да и неуверенна, что тексты все правильно помню.

– Смотри у меня... А проигрыватель я, наверное, всё-таки притащу. Как раз перед просмотром фильма чего-нибудь послушаем. Пойдешь со мной пластинки выбирать?

– Пойду, давай.

Мы допили бокалы и отправились в небольшое музыкальное паломничество. Минут двадцать мы шарились по соседским домам и хорошо проводили время. Я ей показывал, где нашёл в первый день до сих пор неиспользованные ништяки типа квадроцикла и грильницы. Мы пытались угадать по предметам интерьера, фотографиям и царящей в пустых домах обстановке, кто здесь жил и чем занимался. Поразительно, насколько иногда красноречивым может быть жилище того или иного человека. Сразу становится понятно – семьянин ли он, богатый ли, молодой или, может, страдает от пристрастия к бутылке. Помимо ухоженных домиков были и те, где внутри валялся мусор, стояли запыленные вещи, повсюду валялись стеклянные бутылки со злым источаемым духом. Увидел один такой и вспомнил своего батю. Благодарю его за то, что он не скатился до такой степени свинства.

Особенно мне «понравилось» побывать в комнатке одного «геймера». В каком-то из богатых коттеджей на втором этаже была черная такая фанатская «сычевальня», где стоял мощный «сетап» со всеми соответствующими прибамбасами, типа игрового кресла, геймпадов, наушников. Напротив него были полки с фигурками от коллекционных изданий, с комиксами и страшно цветастыми книгами сплошь посвященным всяким фандомам. Меня прожгла зависть, и я пожалел о том, что не перетащил это всё к себе, чтобы играть хотя бы по часу в день. Теперь уже будет поздно, не успею. Как я раньше этого не нашёл...

– Вот я из этой комнаты, из этого дома неделями не выходил, если бы жил здесь, – делился я с Евой, рассматривая статуэточки.

Ответа не было. Впрочем, вино било в голову, и я вообще не стеснялся говорить и спрашивать всякую чушь.

– Какую бы ты себе хотела комнату? Что бы в ней было? – я специально подошёл к ней и в упор начал пялиться, дабы она точно не подумала, что я это сам с собой.

– Ой... Ну, наверное, там было бы что-то похоже, но в более дружелюбном цвете. В белом, наверное... И мои рисунки на стенах. Или постеры, – Ева тоже смотрела на фигурки и не обращала на меня внимание.

– Ага, пустовато здесь как-то, – на чёрных стенах действительно ничего не было и это как-то пугало.

Мы вскоре нашли тот домик с проигрывателем. Он особо даже и ничем не выделялся среди остальных. Нельзя было сказать, что здесь живёт какой-нибудь музыкант или пылкий любитель этого чудесного аудиального искусства. Даже фотографий нигде не было и сложно было сказать, как выглядел пропавший жилец.

С удалью пьяного мастера я отсоединил музыкальную шайтан-машину от розетки и приготовил для переноски. Ева выбирала пластинки. Они плотно стояли на небольшой полке рядом и пришлось их по одной вытаскивать, дабы понять, что изображено на обложке.

К моему неприятному удивлению, я не нашёл почти ничего, что я слушал. Судя по рисункам и изображениям, владелец этого добра любил всякое бумерское рок-старье или электронику, что вообще мне не было знакомо из-за чего я с видимой неприязнью перебирал пластинки, отчаянно пытаясь найти что-нибудь мне известное. Хотя некоторые обложки мне понравились. Там была какая-то с красной испуганной рожей, с жёлтым бананом и с мертвой дамочкой, вытягивающей белые руки. Прям пробрало, мощь.

Вдруг я наткнулся на альбом «Триллер» одного всемирно известного певца – Михаила Яковлева. Он томно смотрел на меня на темном фоне, прося, чтобы я дал ему нам что-нибудь исполнить. Я показал Еве находку, и она тоже узнала изображенного на ней артиста. Из глубин моего подсознания я вытащил некогда прочитанные об этой штуковине факты. Дескать, это чуть ли не самый продаваемый в мире альбом и что он раз двадцать получил статус платинового. Ева говорила: «Ого», – но её восхищали не мои знания, а лишь успех этого чёрно-белого хихикающего господина.

Она тоже нашла какой-то альбом и показала мне. Там были четыре мужика переходившие по очереди дорогу, и я сразу их узнал. Понятия не имел, как назывался этот альбом, но то, что четыре фигуры в профиль, стоящие на переходе – это настоящий культ, я знал лет с десяти, наверное.

– Берем, – я утвердил список музыки на сегодня, и мы потопали до дома. Я с проигрывателем, Ева с двумя «альбомами».

Вернувшись, я уже без всяких нервов и волнений подрубил генератор, и мы подсоединили шарманку к электросети.

Стало интересно, а как, собственно, запускать это всё.

Недолго думая, я открыл стеклянную крышечку, достал из «четырёх пешеходов» смоляной диск, положил его на серединку и жмакнул на самую большую кнопку. Пластинка пошла по кругу, и я понял, что не закончил приготовления. Схватив... Я не знаю, как это называть... «Кран» с иголкой! Я схватил кран и нежно поставил его на крутящуюся поверхность.

«Жуки» застрекотали.

Мне даже показалось, что я уже где-то слышал эту мелодию, но не знаю где. Звук, к слову, очень доставлял своим качеством, какой-то теплотой и атмосферностью. Кожей чувствовалось, что играет не бездушная цифровая канитель, а очень насыщенная и буквально осязаемая в воздухе лесенка нот настоящей музыки. Минуты три мы просто стояли на одном месте и проникались моментом. Кайф был ещё и в том, что мы не слушали музыку уже пару недель (саундтреки из фильмов не считаются) и поэтому играющая мелодия по-особенному воспринималась уже отвыкшими от такого вида наслаждений ушками. Где-то на середине песни я уже покачивал головой, бил ногой в такт и вообще искренне балдел, посматривая временами на Еву. Она немного улыбалась и тихонько щелкала пальцами.

Первая композиция кончилась и сразу же пошла следующая. Она была более спокойной, размеренной и вызвала у меня необъяснимое желание станцевать «медлячок». Подумав, что момент, в принципе, удачный и спирт уже давно выветрил всю трусливость, – я протянул руку Еве, иронично приглашая её станцевать. Она в свою очередь иронично согласилась, и мы плавно столкнулись. Взявшись одной рукой, я немножко испугался потому, что не знал, куда пристроить другую и как вообще передвигать ноги, всё такое. Я, улыбаясь, признался:

– А я не умею.

– Я тоже.

Мы захихикали.

– Ладно, я тебе на бочок руку положу, ты не против?

– Давай, – я положил, вострепетав от неожиданного физического контакта.

– Теперь надо кружиться и ноги друг другу не отдавить... Вот так, ага. Вроде нормально, да?

– Да, здорово... Мы научились танцевать, – мы, улыбаясь, смотрели друг на друга, находясь буквально в нескольких сантиметрах. Я стал счастлив. Мне показалось, что она даже тянется ко мне или хочет закрыть веки, чтобы с закрытыми глазами... Ну вы понимаете! Все мои скромные любовные надежды погасли, когда она отвела взгляд и прилегла своей щекой мне на плечо. Тоже, в целом, достаточно приятно. Одновременно во мне рделся огонь похоти, приказывающий схватить невинную девочку за что-нибудь раз предоставилась такая возможность, но я очень-очень боялся этого делать и не хотел ничего портить. А ещё я очень боялся, что Ева поймет мои замыслы из-за... Ну... Я не знал, что физиология такие приколы может выделывать! Об этом, почему-то, не принято говорить. Одел бы в таком случае что-нибудь поплотнее, чтобы не было так неловко.

Минуты три мы кружились посреди зала и на последних секундах песни я положил свой подбородок ей на макушку, роботизированным голосом прокомментировав: «Подставка для головы активирована», – Еве шутка понравилась.

Песня кончилась и начало играть что-то было энергичное, зажигательное. Затею с танцами мы негласно решили не прерывать. Мы нехотя разлепились и начали медленно выделывать всякие движения. Никто из нас ни разу на дискотеках не был, а потому это выглядело, наверное, дико неловко, но притом никто, однако же, не смотрел и не смеялся. Безжизненность в кои-то веки проявила себя с положительной стороны, позволив раскрепоститься. По началу мы очень стеснялись и не совсем понимали на какие доли лучше выделывать «па», но на втором припеве мы уже вполне уверенно себя чувствовали и даже знали, как лучше вскидывать руки и ножки, чтобы точно попасть в ритмический рисунок. Не побоюсь похвастаться, но я танцевал заметно лучше. Я чаще попадал в «сильные доли» и знал больше интересных движений.

Наконец-то сказались мои периодические танцевальные сессии у себя дома. Когда никого не было рядышком я иногда, почему-то, включал панковские песни погромче и начинал как не в себя плясать. Представлял себя рок-звездой во время инструментального соло, когда петь не надо, а как-то публику шевелить строго необходимо. Корчился всяко, выворачивался и дрыгался в лютом угаре. Потел страшно и меня на песни две только дай бог хватало. Даже подспудное желание появлялось – пойти на какой-нибудь «хип-хап» и там учиться зажигать, но дальше мальчишеских мечт это желание не закатывалось. Как всегда...

В общем, вторая песенка нам тоже очень понравилась, но мы с непривычки выбились из сил и решили сделать перерывчик. Мы пошли на кухню пить водички. Опираясь на столешницу, мы смотрели в пустоту и офигевали от того, насколько, оказывается, можно было весело проводить время, а мы всё кино, игрульки, прогулки и по кругу – тоска.

– Ты на танцы ходил? – неожиданно поинтересовалась Ева.

– Не, но хотел немного походить. Я это... Дома для себя чисто танцую иногда.

– Правда?

– Агась, – было неудобно в таком признаваться, – Прёт иногда сам не знаю откуда.

– А я вообще не танцую... Ну, у тебя здорово получается.

– Ты много танцевальных шоу видела за свою жизнь?

– Нет, если честно.

– Вот поэтому тебе и кажется, что у меня здорово получается, – я самоуничижительно ухмылялся.

– Ты наговариваешь... Тебе лучше так не делать, я думаю.

– Как?

– Ну ты про себя, что не рассказываешь, то плохое обязательно. Так же не может быть.

– Даже если и не может, то я исключение, подтверждающее это правило.

– Ну вот я об этом говорю. Как бы... Ты не становишься лучше, притворяясь худшим. Ни для кого. Я думаю...

– Мне кажется, что ты тоже про себя всякие нехорошие вещи говоришь. Я сегодня вот с тобой про пение беседу вёл, и ты выразила неуверенность, что сможешь. А я-то тебя поющей слышал, если не забыла, – несмотря на кажущийся резкий тон в наших высказываниях, мы вели вполне себе уважительную беседу и не хотели друг на друга наехать.

– Пожалуй, ты прав... Тоже грешна. Наверное, нам лучше дергать друг друга, когда мы плохо о себе говорим. Тогда станем лучше.

– Договорились.

Мы закончили перекур и пошли в зал. Мы не танцевали, а просто сидели на диванчике и слушали песенки. Через какое-то время мне надоело, и я спросил, можно ли поменять пластинку. Хотелось чего-нибудь другого послушать. Получив согласие, я снял иголку, убрал «жуков» на место и поставил другую. Заиграло какое-то бешеное диско, и я тут же начал плясать. Ева не присоединилась, а только лишь смотрела на меня. Я старался делать вид, будто её здесь нет и у меня неплохо получалось. Под «дискач» было танцевать гораздо веселее, и я всячески старался спародировать манеру самого исполнителя. Хотя получалось не ахти, однако слышал, как Ева тихонько хихикала. Меня хватило песни на две, и я весь вспотевший бухнулся на диван, сказав:

– Может, всё-таки и кинище глянем? А потом уже ночью и потанцуем, если захотим.

– Ну давай ещё послушаем, мне нравится, – в её словах слышалась самая-самая искренняя просьба и я отказывать не стал. Я немножко полежал, пытаясь прийти в себя и тут началась та самая песня, переводящаяся как «Бей это» – Ева устоять не смогла и начала неистово дэнсить. На этот раз смотрел на неё я и мне чертовски это понравилось. Видимо, откуда-то она знала эту песню и, наверное, тоже пыталась под неё танцевать раньше. Особенно мне нравилось, как она, открывая вовремя рот, изображала, что подпевает. Смотреть на шустро двигающийся девичий стан было очень прикольно. Почувствовал себя каким-нибудь шахом, для которого специально созвали красивейших танцовщиц. Вот бы она каждый вечер так танцевала...

Закончив, Ева тоже запыхалась и пошла прилечь, но не на диван, как должно быть, а на меня! Она приземлила свою голову мне на ляшку и, смотря в глаза, сказала:

– Давай кино... Я устала.

Я был немножко ошарашен вот этой вот произошедшей между нами динамикой и я снова почувствовал себя неловко там... Если бы она просто по-человечески села на софу, то я бы без вопросов встал бы и пошёл ставить фильм, а тут...

– Ты это... Я не могу... Давай так посидим.

Ответа не было. Впервые, походу, игнор был с тонким оттенком сладостного согласия, и я даже не взгрустнул. Убрав руку, на которую приземлилась очаровательная золотистая головушка я начал думать, куда бы её деть. Хотелось, конечно, положить её на девичью щеку или хотя бы волосы, но смелости не доставало, и я просто убрал её в сторону. Ева переиграла меня и смутила, негодяйка. Звучала при этом совсем неуместная для такого момента музыка. Под неё не хотелось предаваться нежности и всё такое, а потому я был вдвойне смущен. Сидели мы в такой позе долго. Я старался не смотреть вниз, но вскоре понял, что она-то смотрит только на меня и я присоединился к этой игре в «гляделки». Если бы мы так залипали друг на друга в первый день «знакомства», то для меня это было бы самым впечатляющим воспоминанием на всю жизнь, но сейчас это уже немного утратило той эмоциональной эксклюзивности, которая на меня могла бы нахлынуть в пору моего беспросветного затворничества и отчуждённости.

Однако несмотря, что для меня текущая ситуация может и не стать «самым запоминающимся воспоминанием» приходящие мысли были приятными и я бы даже сказал – поэтичными. Есть что-то бесконечно космическое в глазах симпатичного тебе человека. Даже если ты и знаешь его совсем недолго и у вас почти нет каких-то тёплых совместных воспоминаний, всё равно любуешься и пытаешься отыскать что-то, за что готов зубами вцепиться и не отпускать. Если же человек знаком, то, конечно, ты начинаешь вспоминать, почему он для тебя так дорог и почему так ценно то, что ты можешь разделить с ним былое. Его глаза видели то же, что и ты. Смеялись так же, как и некогда это делали твои глаза. Может, мы вместе даже пролили общие слёзы... В томных девичьих очах, устремлённых к моим, я видел неподдельную радость, игривость, детскость. Кажется, что такого я ещё ни разу не был удостоен и подобное мне удавалось уловить лишь в ненавидимых за неправдоподобие кинолентах, где девушки в невообразимо тихой и умиротворяющей обстановке лелеяли взором объект своего обожания. Хотелось, чтобы они также смотрели в камеру, но такое для меня делали только в лентах, которые детишкам смотреть совершенно вредно. Ну вы понимаете...

Ещё я в Евиных глазах видел согласие. Если я сейчас спрошу, хочет ли она со мной до конца своих дней танцевать по вечерам, держаться за руки и пить вино с конфетами, то она скажет, что хочет. Если я спрошу, простит ли она меня за мои глупости, криворукость и прочие странности, то она обязательно простит. Если же я спрошу, хочет ли она со мной отправиться на конец света и построить дом на каком-нибудь райском острове, то она непременно согласится и побежит собирать необходимые для путешествия вещи. Впрочем, может, мне только хотелось это всё видеть...

Она просто пьяна и весело провела время. Не обольщайся на свой счёт и выкинь-ка все нелепые мечтания из своей наивной головы. Ты же знаешь, что никто тебя не любит и полюбить не способен. То и дело за спиной злословят и желают провала, а напрямую сказать боятся. Ведь им так нужно чувствовать себя важными, приятными и интересными. Именно чувствовать. Не знать. Стоит сказать им, как ты к ним реально относишься, то пиши пропало, мой друг. Все карты вскрываются и никакой загадки не остается. Приходится вскрывать свои и делиться тайнами, но зачем? Почему надо отвечать взаимностью тому, кто тебе немножко противен, хотя ты догадываешься, что к тебе-то неровно дышат. Короче, долго можно теребить в руках неуверенность, паранойю и бесконечное презрение к остальным, но я тебя, сволочь, предупредил. Коли буду прав, за себя не ручайся.

Я тобой возобладаю, несчастный котёнок. Я.

Но... Всё недоверие и бушующая во мне долгие годы ненависть гремела где-то там, вдалеке. Я, считай, был слишком взбудоражен, чтобы вслушиваться. Мне было хорошо.

Однако хорошего понемногу! Ева сама поднялась и быстро ушла со словами:

– Пойду ещё что-нибудь выпью.

Для меня так и осталось загадкой – выпила ли она вина или просто прополоскала горло водичкой. Отойдя от эмпатичной шоковой встряски, я пошёл ставить фильм и выключать музыку. Все мои проделанные шпионские вылазки оказались напрасны потому, что её даже не было, когда я мог выбрать, что посмотреть. Я воспроизвёл все операции для показа фильма и уселся в ожидании своей «подруги». Она плюхнулась рядышком со мной и игриво спросила:

– Что будем смотреть?

– Вроде это какая-то миленькая любовная драма. Для разнообразия, знаешь. А то мы мультики, фильмы ужасов, боевички смотрим. Что-то поспокойнее захотелось

– Ну хорошо... Включай.

И я включил. Это действительно было очень милое кино. Причем у меня не было чувства, что мне нагло врут, как это обычно бывает, если так можно описать мои редкие просмотры фильмов с присутствующими в них любовными линиями. Парень с девушкой, кажется, говорили только о какой-то ерунде, которая ну вообще не должна в нормальном сценарии писаться, она, типа, не двигает сюжет и не заряжает драматургические ружья – это просто трёп. Очень занимательный и, почему-то, душевный.

Ну я не с того начал. Фильм рассказывал про парня и девчонку, которые познакомились в поезде где-то в Европе и рискнули выйти в одном из городов – прогуляться. Им по ходу действа довелось пообщаться с гадалкой, уличным поэтом, поиграть в пинбол, выпить пива, сходить в парк аттракционов, покататься на трамвайчике и во время всего этого – бесповоротно проникнуться друг к другу чувствами. Буквально за несколько часов, наверное. Ни на секунду не возникало ощущение, что передо мной «голливудская фальшь». Чувствовалось, что режиссер или сценарист... Ну кто у них там главный! Что он, короче, не от балды это всё написал, но вдохновился реально пережитым опытом и лишь хотел показать, как это всё на самом деле красиво может выглядеть – любовь с первого взгляда, если это уместно так назвать. Прикольно, что герои сами немного не понимали, что это с ними такое происходит и вели себя не как взрослые и суперответственные, а, наверное, как подростки, что ли.

Ни разу у меня такого не было, но я весь фильм одновременно до злости завидовал и до слёз радовался за главных героев. Они нашли друг друга и были прям счастливы. У меня такого не было! Я не мог перестать болеть за их отношения, но в то же время страстно желал, чтобы у меня тоже было что-то похожее...

Конец у фильма был довольно позитивный. Им надо было расстаться, и они торжественно друг другу пообещали, что встретятся здесь же в оговоренную дату и время. Забыли, правда, фамилии друг у друга спросить, номера телефонов или логины от электронных почт, но мне хотелось верить, что они потом всё-таки встретились и всё у них было зашибись.

У них будет, а у меня нет.

Самое, пожалуй, интересное – наши с Евой взаимодействия во время просмотра. Мы не особо реагировали на происходящее на экране – не хихикали, не спрашивали друг друга, что происходит, не охали. Однако спустя како-то время Ева ко мне прижалась, опершись на плечо. Типа, как и должно быть! Я внутренне ликовал и заранее откупоривал шампанское, заливая всё вокруг пеной. Ещё мы взялись за ручки и так сидели до конца «сеанса». Иногда я специально посматривал в сторону Евы, рассчитывая, что она посмотрит на меня и мы поймем, что «пора». Я очень боялся, что это произойдет, но очень ждал, что она тоже повернется ко мне.

Не повернулась.

Фильм кончился и пошли титры.

– Ну как тебе? – спросил я, подавляя накопившуюся жизнерадостную зависть.

– Мне понравилось. Очень мило, – говорила Ева всё также залипая в экран.

– Но, я тоже в восторге. Так прям хорошо сыграли, убедительно.

– Угу.

И тут, короче, я понял, что либо щас, либо всё. Мне надо было как-то плавно перейти с обсуждаемой темы до наших взаимоотношений и аккуратно сказать ей, что она... Мне нравится, мда. Стыдно даже немного, что у меня такое чувство появилось. Думал, что буду всю жизнь одиноким волком, которому не нужны эти все отношения и прочая, но, видимо, крупно ошибался.

Пока сидел и смотрел фильм, я в своей голове тоже, некоторым образом, срежиссировал короткометражку. Про то, что должно произойти в ближайшие полчаса. Вот такой вот сценарий получился:

«Я уверенно и без запинок инициирую беседу, постепенно понижая голос, превращая его в пленительно бархатный.

– Слушай, я вот смотрю на этих героев, да. И понимаю, что имею что-то общее с ними. Они оба беззаботно и здорово проводят время. Вместе... И мне кажется, что у нас похожие отношения складываются, знаешь... Ты мне... Нет, сейчас.

Когда я на тебя смотрю, мне хочется жить ради тебя, хочется убивать ради тебя и умирать ради тебя. Мне хочется смотреть в твои глаза каждый день, утопая в их глубине; хочется любоваться, как ветер развевает твои волосы, вплетая в них юношескую красоту; хочется касаться твоей кожи, растапливающей своей нежностью весь холод во мне; хочется брать тебя на руки и нести, пока мои ноги не изотрутся в кровь; хочется слышать твой смех, который звенит искристым ручьём и вселяет добрую надежду в сердце; хочется, чтобы наш пульс бился в унисон, объединяя нас в едином ритме совместного счастья; хочется вкусить твои сахарные губы и забыть про то одиночество, на которое нас обрекли; хочется быть с тобой; хочется...

Ева с полным вниманием слушает, не перебивает и задерживает дыхание, поражаясь изяществом моих слов, выражающих самые искренние чувства. И она тихим шёпотом отвечает:

– Мне тоже хочется, милый...

И она смотрит на меня, я на неё. Мы – ближе некуда, закрываем глаза и соединяемся в неловком поцелуе, который для нас обоих станет первым, незабываемым и самым ярким.

Всё. Жизнь поделена на «до» и «после». Теперь я познал счастье женского тепла и ничто не заставит меня его потерять.

Через несколько дней мы уезжаем из города и отправляемся в путешествие. Я стремительно гоню по пустым дорогам, а она поёт мне песни и рассказывает, где бы хотела побывать. Останавливаемся мы лишь, чтобы перекусить, прогуляться по центральным улицам крупных городов, и чтобы предаться сну в теплых объятиях, лежа в уютных чистых постелях безлюдных гостиниц. Кажется, что мы можем говорить о чём угодно без конца, каждый раз находя что-нибудь, что заставит нас обоих смеяться до слёз. Долгие дни в дороге тянутся, как часы и мы даже не замечаем, как быстро пересекаем необъятные расстояния.

Вот мы уже в столице. Богатой, огромной и прекрасной. Безжизненность нас совершенно не пугает, и мы целиком поглощены величием этого древнего и монументального города. Ни одна достопримечательность не проходит мимо нас, и мы всё запечатлеваем на плёнку, дабы оставить на память себе моменты нашей веселой беззаботности.

Снова выдвигаясь в путь, мы не смотрим на карты и нам почти всё равно, куда мы в итоге попадём. Главное то, что мы вместе, а где – не важно. Спустя какое-то время мы пересекаем «рубеж» и попадаем в другую страну. Здесь всё так похоже, но неуловимо другое. Мы едем медленнее, изучая интересности и фотографируя «диковинки». Приходит запоздалое и окончательное понимание всего удовольствия странствий – мир становится разноцветным и приобретает невообразимые формы, что заставляет глубоко задуматься о себе и о людях, которые тут некогда жили, любили, трудились, умирали.

Перейдя очередной «рубеж», мы попадем в страну, уже заметно отличающуюся от той, из которой прибыли. Другой язык, другая архитектура, даже природа какая-то не такая, как на Родине. Ничуть не пугаясь такому развитию событий, мы уверенно пересекаем «чужбину», также с увлечением изучая местный беззвучный и пустующий колорит улочек, красивых зданий. Кажется, что осень здесь уже вступает в свои права, окрашивая всё золотистой листвой, опадающей из-за стоящей здесь багровой прохлады, но нас это не страшит. Мы в тепле. В душевном и физическом, а потому смена времен года – удовольствие с привкусом лёгкой меланхолии.

Мы пересекаем одну страну за другой. Нас поражает та глобальная разница культур, искусственно удерживаемая границами. Кажется, что уже ничего не может удивить, но каждый день умудряется дарить новые впечатления. Будь я один, то даже и не замечал бы окружающей меня красоты, плевался бы, отмахивался. Видимо, тёплые чувства творят чудеса и превратили меня из черствого чудовища в человека, способного созерцать и наслаждаться.

И вот, спустя многие дни мы на месте – в колыбели современной цивилизации, в городе-легенде, на Родине императоров, в живом воплощении античности. Здесь нет осени и нет дождей. Солнце слепит, освещая древние улицы, изящные дворцы и вечно стоящие руины. Сбылась наша негласная скромная мечта.

Иногда даже начинало казаться, что ты действительно попал в прошлое. Всё настолько здесь другое, источающее историю и что-то далёкое. В такие моменты становится обидно, что никого рядом нет и никто не расскажет тебе, кто это воздвиг, разрушил, кто здесь жил и творил.

Закончив очередную бесконечную прогулку по вечному городу, мы вдвоем зайдем в какую-то занятую нами квартирку и при свечах выпьем перед сном местного вина с удивительно хорошо сохранившимся сыром. Ты расскажешь мне, что тебе понравилось, что бы ты хотела поделать завтра, а я бы кивал и заслушивался тем, как ты говоришь мне это. Вино кончится, и мы пойдём танцевать. Без музыки. Мы бы просто, напевая себе что-то, кружились, предаваясь нежности, целуясь и гладя друг друга по щекам. В порыве неторопливой срасти мы бы вместе...»

Ну вот так, короче. Красиво, не могу. Иногда даже терял нить повествования. Идеальный план был такой и мне бы хотелось, чтобы он воплотился, непосредственно, в действительность.

Титры шли, и мы с Евой не разлеплялись. Мы также держались за руки и, наверное, ждали, чтобы, между нами, что-то произошло.

А я боялся.

Невероятно боялся.

У меня в груди, будто, нерв тисками защемило и чем сильнее я хотел сказать заветные слова, тем сильнее сжималась хватка. Никогда в жизни мне не требовалось столько мужества. Хах, да, вспомнил, как я тогда на урок в начальной школе опоздал. Похожая немножко ситуация. Тогда требовалось пройти через позор, а сейчас – рисковать быть отвергнутым или неправильно понятым.

Секунды шли, а титры не заканчивались. Ева, наверное, ждала, чтобы я встал да выключил телик, но я не хотел терять момент. Я вспомнил мою любимую «технику для принятия любых решений», которую мне в своё время вдолбил батя.

Как следует поступать прямо здесь и сейчас?

На выбор есть два пути:

Первый, безропотно молчать. Ничего не произойдет и ты можешь не бояться за своё эго, ничто его не пошатнёт. Плюсы: я не попаду впросак в случае неудачи. Минусы: я буду чувствовать себя поганым трусом и не прекращу себя мучать своей нерешительностью.

Второй, сказать то, что хочешь сказать. Быть искренним здорово, хотя откуда мне это знать. Плюсы: ты зауважаешь себя, как минимум, а как максимум – станешь буквально самым счастливым человеком на планете. Минусы: если получишь даже мягкий отказ, то...

Титры шли и уже заканчивались. Решение было принято. Я начал мямлить и пытаться воспроизвести заранее подготовленную, но не отрепетированную речь.

– Ева, я... Вот эти пацан с девчонкой, они такие счастливые, да? Чё-то общее и у нас имеется. Они вот вместе и им прикольно, всё такое. Нам же тоже прикольно, согласись? Ну, как сегодня, например... В общем, – сердце хотело выпрыгнуть из груди и убежать на улицу, – Ах... Я целую речь подготовил, но как-то стесняюсь это всё говорить... Ты... Нравишься... Мне... Да.

Я люто кринжанул, конечно, а особенно с моего заключительного «ДА». Утвердил, нахрен, решил, согласовал, обозначился, печать поставил. Д***** через букву «А».

ОТВЕТА НЕ БЫЛО.

Я глянул на Еву. Всё это время я пялился куда-то в сторону вниз, как бы стыдясь и стараясь говорить правду. Мне было видно только пустой взгляд и какое-то непонимание, выраженное в хмурых бровках.

ОТВЕТА НЕ БЫЛО.

А должен ли он вообще быть, спрашивается! Очевидно, надо было задать вопрос, взаимно ли это и тогда можно было бы что-то услышать, а так – поставил девчонку в неловкое положение и жду, когда мне, как на школьном уроке, громко и чётко ответят. Ей таких вещей, походу, никто и не говорил, я чувствую. Для неё это ощущается, как открытый полет с парашютом, который не умеешь открывать.

ОТВЕТА НЕ БЫЛО.

Ну что я наделал, твою-то мать, жили себе и не тужили, а тут мне приспичило в чувствах признаться. Легче, конечно, стало – это правда. С моей души снялся огромный такой камень. Только представляется мне, что этот самый камень, катясь куда-то вниз, набирает разгон, чтобы меня же через считанные секунды превратить в костлявый фарш.

ОТВЕТА НЕ БЫЛО.

Мною было принято ответственное и немного спонтанное решение – надо было разрядить обстановку. Я чутка подёргал свою молчаливую подругу за плечо и назвал её имя, дескать, «просыпайся».

– Я... – ответ всё-таки начал формироваться. Я затаил дыхание, – Не знаю, что сказать... Извини.

– Понятно, – я хотел казаться ласковым, но я уже чувствовал, как бегущая по мне кровь превращается в ртуть, – Ну, ничего тогда не говори, ха-ха. Ладно, прости, пожалуйста.

Сидеть вместе было уже как-то совсем неприятно, и я потихоньку отстранялся, притворяясь, будто хочу встать, чтобы вытащить диск с фильмом или что-нибудь вроде этого. Я молчал, но глаза мои смотрели на весь мир самым страшным матом. Колени тряслись и где-то в районе грудной клетки началась невидимая, но вполне ощущаемая резня.

Вытащив этот сраный диск и пытаясь не смотреть на мою «ничего не знающую», я пошёл на кухню. Забрал оттуда штопор и пошёл в свою комнату. Там осталась вторая бутылка вина и мне показалось, что она будет отличной компенсацией моих душевных страданий. Никогда так не делал и всегда было интересно, почему люди уходят в запой, как это они заглушают алкоголем боль? Сегодня, сука, настоящий день первооткрывателя! Счастливый день. Праздничный.

Я поднимался по лестнице и, почему-то, ждал, что услышу топот ножек, бегущих за мной, но ничего не было и я зря надеялся.

Наверное, впервые, я включил в своей комнате свет и заперся на замочек. Тоже впервые, кстати.

– Открытие за открытием, реально... Я же догадывался, я же ждал.

Я, нервно работая штопором, матерился и повторял её тупые слова: «Я не знаю, что сказать. Извини».

– Мда, я же, как Лунтик, всех прощу и извиню. Непременно, Ева, непременно.

ИЗВИНИ.

– Что я хотел, зачем я это сделал? Какой теперь смысл?

Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО СКАЗАТЬ.

– Путешествовать мы поедем, ага. Радоваться будем до сиреневых соплей, а то. Целоваться будем, естественно. Ловко, придумал, дружище, ловко. Я даже вначале и не понял, молодец.

ИЗВИНИ.

– А я всё шуточки шучу, мемы вспоминаю. Думаю, что настроение себе подниму. Дебил. Реально, дебил. Ещё эта «техника» с решением. Тьфу! Будь ты проклят, папаня! Не работает твой «лайфхак»! В такую задницу себя загнал... Вот ведь... Вот ведь ублюдок.

Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО СКАЗАТЬ.

– Эта тоже хороша. Жмется ко мне. На ляхи ложится, за руки держится. А зачем? Почему? Потому что холодно что ли? Тактильная засранка. Это всё ерунда, типа, это всё понарошку, а мне-то откуда это знать!

ИЗ-ВИ-НИ.

Долбаная бутылка наконец-то была откупорена, и я из горла, как настоящий мужик, отхлебнул, дабы усилить весь трагизм произошедшего кошмара. Было вкусно и противно. В глазах как-то потемнело и я так сильно больше не налегал. До этого момента «градусы» разгоняли во мне весёлость, развязность и прикольность. Сейчас же я ощущал, как по жилам мощным потоком бежит агрессия, ярость и грех.

Я сидел на краю кровати и разглядывал дверную щель. Рассчитывал, что увижу там тень какую-нибудь. Мол, Ева пришла поговорить, как-то объяснится. Но не. Никого не было.

– Все планы провалились, выходит. Признание должного результата не дало, а напоить не успел и вряд ли у нас это получится теперь. Я ей в глаза смотреть-то не смогу, а она от меня бегать будет, я же знаю, как это всё происходит. Как быть... Как быть...

Может...

Убить?

Мда: «И не доставайся же ты никому», – вот про что выражение было, а я то и не догадывался. Убить, а потом... Есть тридцать минут. Листву сбросим...

Криминальные идеи навязчиво лезли в тяжёлую голову, но я ничего не мог поделать, прошу меня простить. Так-то я и мухи в жизни не обидел и вообще милашка, вы уж не сомневайтесь. Совесть меня не покидала, и я знал, что так делать и говорить «низя». Она же тоже не трезвая шибко. Ева, в смысле. Проснемся завтра, да и забудем про это недоразумение. Неловко будет немножко, но терпимо. Свыкнемся.

Я всё посматривал на пистолет, который лежал на столе. Как-то раз я даже вышел на улицу, сделать пару выстрелов по банкам. Не попал ни разу и бросил это занятие, подумав, что лучше не стоит тратить попросту. Опыт в обращении с оружием, короче, имелся.

– Сейчас-то можно в упор, знаешь, да? Не промахнешься ведь, не настолько ты лох. Подумай... Подумай.

Взгляд мой был прикован к этому инструменту отнятия жизни, а по телу растекался спирт. Мне становилось страшно из-за того, какие ужасы рождаются у меня в голове.

Дабы не искушать себя, я решил прогуляться и подышать свежим воздухом. Я взял фонарик, бутылку, резво спустился и в чём был пошёл на улицу, шустро напялив новые кроссовки, которые были на размер больше моего (мы ещё успели обувь себе прихватить, к слову). Судя по тому, что в зале горел свет, Ева по-прежнему сидела там. Я не то, чтобы обиделся, но мне жутко не хотелось её видеть.

Хотелось чё-то сломать.

Я зашёл в один из соседских домов и попытался выбить там окно лопатой, которую нашёл тут же недалеко. Окно не поддалось, что меня очень взбесило и я зашёл внутрь искать что-нибудь более хрупкое. Мною было сломано зеркало внутри коридора, перевёрнут стол на кухне, порваны шторы и раздолбаны телевизор с музыкальным центром, порван дорогущий кожаный диван. Все инструменты для причинения вреда как-то быстро находились и были так удобны в использовании, что я не выпускал из рук бутылки и фонарика. Странное удовлетворение наступило, и я вышел наружу, дабы пойти до речки, посмотреть на бегущую воду, авось утихомирит.

Придя на место, я с гнусным вздохом уселся на скамью и уставился на воду. Было прохладно. Дома-то я ходил в шортах и футболке, а после моей непродолжительной злой физкультуры тело начало остывать. Впрочем:

– У меня щас на душе холоднее, чем снаружи, вот так... Наконец-то можно с самим с собой потрындеть во весь голос... А есть ли мне, что себе сказать? Разве мне ничего не ясно? Я лузер. Беспросветный лошара. Всегда им был и буду... Иронично до чертиков, да? Выбирая между мной и полным одиночеством, Ева выбрала не меня... Вот значит, насколько я интересен, начитан и надёжен, как мне утверждали мои любящие родственники. Вот был бы на моем месте кто угодно из наших одноклассников – Тёмыч ли, Андрей или конченый Витёк, то она бы им сама на шею прыгнула потому, что они красивше меня, интереснее. Я не знаю, почему ещё... Шлюха, реально.

На душе было тяжело. Не только от того, что я получил отказ, но и потому, что не могу его принять, как положено – достойно. Сам же себе сказал, что на десятый раз согласится. Чё это я размазался-то, как сопля? Слёзы ещё хочу лить.

Я выпил из бутылки и рисовал в голове картины того, как должны будут сложиться наши дальнейшие отношения. Ненависть кипела во мне из-за того, что я предаюсь влажным мечтам вместо того, чтобы воплощать задуманное. Я говорил себе: «Да сегодня побесюсь, а завтра нормально всё будет. Вспоминать буду и ржать, как не в себя», – и всё рисовал, рисовал...

Почти опорожнив бутылку, я выкинул её со всей дури и, услышав характерное бульканье со звоном, в развалку пошёл домой, борясь с желанием тут же на улице лечь и уснуть. Теперь мне стало понятно, почему некоторые так делают.

– Я же говорю, день открытий.

«Дома» горел свет. Только на втором этаже. То ли Ева что-то делала, то ли боялась выключить генератор потому, что она, кажется, и в глаза его не видела даже, насколько мне известно. Я был зол, замерзшим и хотящим спать, а поэтому у меня был очень тупой план – пожелать этой «извиняющейся» горьких снов, выключить без всяких электричество и лечь спать где-нибудь, но желательно не в подвале. Кажется, что я уже пропустил через себя всё возможное унижение и стыд, чтобы таить обидку на Еву, но это мне только казалось.

Я, зачем-то, почистил зубы, с презрением смотря на противного себя и повторяя: «Извини, я не знаю, что сказать».

Не сломав себе ни одной ноги и таки поднявшись на второй этаж, в попытках найти свою уже не «подругу» обнаружил, что в комнате Евы светло. Я сложил «дважды два» и без стука открыл запертую дверцу в надежде застать её там таким мерзким и безобразным, чтобы она поняла, во что меня, такая стерва, превратила.

Там никого не было, но зато на полу лежали какие-то сумки, пакеты, коробки. Я без зазрения совести там пошарился и понял, что Ева за время моего отсутствия собрала вещи. Всё самое необходимое: обувь, зимнюю одежду, еду, воду.

– На кой ляд ей это всё понадобилось?

Я долго сидел и размышлял, сталкивая в уме разные теории, догадки и домыслы, задавая себе вопросы и споря с самим собой.

Хотя надо было опять лишь сложить «дважды два» и тогда мне всё стало ясно.

– Уехать захотела. Без меня. Тварь.

Я рванулся в свою комнату за пистолетом.

– Вот она зачем водить училась. Чтобы без меня это всё, да... Тощая гнида! Никакой пощады тебе! Дура! Дура!

Взяв пушку и немного протрезвев, я с грохотом открыл дверь, знаменуя охоту за этой бессовестной овцой, но «охота» закончилась, не успев начаться. Ева уже поднималась наверх «ко мне» и смотрела на меня округлившимися глазами. На пару секунд время остановилось, и мы молча насыщались нарастающим напряжением. Я, стоя с опущенным стволом, бешено дышал и испепелял Еву глазами, а она, чуть ли не подгибая ноги, дрожала и не могла решиться, что же делать – бежать или сдаться.

– Шлюха, б***! Свалить вздумала! – я шагнул вперед, молниеносно поднял оружие, снял не слушающимися пальцами предохранитель и начал вслепую палить куда-то в сторону лестницы. Грохот стоял невозможный и я даже почти не видел, что Ева хотела развернуться, ринуться назад.

Одна из пуль догнала её раньше.

К сожалению.

Патроны быстро кончились и яростный свинцовый гром прекратился.

Тело девчонки странно лежало головой вниз на лестничном пролете и винный дух понемногу выходил из меня. Было видно только торчащие вверх голые ноги, мелкое туловище с ручками да макушку с золотистыми волосами.

Я подумал, что произошло что-то страшное и совершенно неправильное, но я совершенно ничего не чувствовал и на моих глазах по-прежнему была пелена первобытного гнева. Будь я трезвым, то наверняка бы, впал в шок, начал бы плакать и бить кулаком в грудь, спрашивая себя: «Зачем?» – но мне было насрать. Абсолютно. Лёгкая пушинка сожаления и укора приземлилась мне на плечо, и я её не смахивал. Я был – не я.

Губы сморщились в неприязни, и я медленными шагами пошёл вниз по ступеням, всё ещё держа в застывших пальцах разряженную берету.

Под Евой уже образовалась лужица крови, и она становилась всё больше. Что-то уже начало капать вниз, создавая отчетливый звук: «пуньк-клап-цок». Стало видно, что мне удалось на удачу изрешетить: живот, грудь и руку – а я удивительно хорошо выстрелил.

Внимательно всмотревшись, до меня дошло, что по ходу добил её не металл, разорвавший плоть, а падение. Эта бедняжка свернула шею, когда летела вниз и теперь голова выглядела немного пугающей в своей неестественной позе. Я с исследовательским упоением смотрел на застывшую маску ужаса, навсегда отпечатанную скоропостижной кончиной. Жутко немного, что именно я стал этому причиной. Жутко, но...

Нечего мне было отказывать.

– Нихера я чёрствый, да? А над тем мультиком плакал...

Я поднял неостывший трупик за плечи и потащил, наверх окрашивая себя и лестницу красным. Ноги её так гулко ударялись о ступени, что я даже немного забеспокоился, не отбила бы она там чего... Оказывается, Ева была такой лёгкой. Её всегда можно было схватить да украсть себе, а я чего-то боялся. Может, она потеряла в весе ещё и из-за того, что у неё отлетела душа? Надеюсь, ей суждено попасть в рай, а я так уж и быть – почиллю в Огненной Геенне. Может, кстати, я уже в ней которую неделю нахожусь. Или только пять минут назад вступил на её обитый костями порог. Кто знает...

Дотащив тело, я поднял его своими руками и понес, как невесту. Вспомнился один хороший фильм и меня немного коротнуло смехом от проведенной ассоциации.

– Невеста, говорит, приехала... Надо пересмотреть.

Я невольно начал припоминать какую-то другую кинокартину, где герой жил вместе с засохшим телом своей то ли возлюбленной, то ли матери. Так и не вспомнил.

Ева, как Спящая красавица, красиво разместилась на моей кровати. Я положил ей подушку под голову и аккуратно сложил конечности. Присев, рядом с ней, я придал и её лицу более одухотворенное выражение. Закрыл ей рот (у неё ещё и зуб один был сломан, как выяснилось), прикрыл веки и оттер кровищу.

– Ну что, теперь-то можно?

С лёгкой неловкостью я пристроился в обнимку к моей «не дышащей» леди и поцеловал её в щеку. Ничего внутри себя не почувствовав, я коснулся своими губами её губ. Они уже успели поостыть и стать сухими. Я понимал, что это лишь совершенно необязательные процедуры, которые предшествуют тому, ради чего, собственно, всё и затевалось...

Было мерзко, но алкоголь в крови мне помог.

С живыми, наверное, поинтереснее.

Сделав всё, на что хватило сил и воображения, я оделся, одел Еву и вышел из комнаты, выпить воды.

Меня постигло страшное разочарование. Не в том, конечно, что я поступил самым аморальным и бесчеловечным образом, но в том, что я впервые попробовал то, о чём я так мечтал и это оказалось едва ли лучше, чем то, как я уже себя мог радовать каждый день да через день. Я подумал, что оно, даже не стоило того, чтобы ей признаваться, чего уж говорить о...

– What's done is done, pal. Сделанного не воротишь. Теперь ты предоставлен только самому себе. Делай, что хочешь и не бойся, что тебя услышат.

Всё равно осталось недолго.

Я не понял, к чему сказал последнюю фразу. Она, типа, вырвалась как-то сама и не мной была произнесена. Кончать с собой я, вроде, пока не раздумывал. Мне было нормально. Соберу «Лего» и тогда да, можно.

– А-ха-ха, какой я придурок, твою мать. О всякой шелухе беспокоишься.

Я ничему не придавал значения. Единственное, что мне хотелось, наверное, выпить ещё. У меня были смутные догадки, что когда всё выветрится – мне будет очень плохо, а поэтому останавливаться нельзя.

Я, стоя под электрическим освещением, попивая воду и любуясь тьмой из окна, превращался в эмоциональную статую. Равнодушную и надменную.

В уме постоянно находились оправдания своему поступку, дескать: «Мы и так не были очень близки, я был наивен и вообще меня никто не осудит. Вообще! Я хотел остаться один тогда «в миру». Вот и остался... И это всё сон! Но!». В последнее я, к слову, неохотно верил потому, что больно уж тогда этот сон затянулся и не хотел радовать какими-нибудь случайными и необъяснимыми событиями. Дали бы электричество, восстали бы мертвецы, тогда бы да, было бы ясно – сон. А так... Скука. Слишком тоскливо, чтобы не быть реальностью.

Я бесконечно пил воду и строил дурацкие планы на «самого себя».

Только я захотел пойти обратно к Евочке – повытворять что-нибудь ещё...

Но услышал стук во входную дверь.

Я остановился, внимательно вслушиваясь и стараясь убедить себя в том, что мне послышалось.

Стук повторился.

Туман детского страха окутал разум, и я начал трезветь. Такое у меня было, когда родители с собрания пришли, а я не пропылесосил или ещё что-то такое. Правда, теперь у меня вся лестница была в чей-то крови, а на втором этаже лежал труп обиженной мной девочки.

Я отыскал кухонный нож и, громко дыша, начал идти к выходу.

Стук стал громче. Железную дверь, кажется, колотили теперь не руками, а старались чем-то выбить – молотком или чем-то похожим.

Я стал вспоминать, заперся ли, но даже не смог воспроизвести в голове, как сюда попал. Прихожая теперь была передо мной и дверь стояла в каких-то четырёх метрах от меня. Свет, кажется, начал тускнеть и становилось мрачнее. Я проклинал себя за то, что так неэкономно израсходовал весь бензин в генераторе. Даже ни разу не «подлил», а сегодня он несколько часов без продыху... Отогнав негативные мысли, смелость вырвалась из глотки:

– КТО ТАМ? ЧЁ ВАМ НАДО? – я сам себя испугался и ждал реакции «оттуда».

Ответа не было.

– АЛЁ, ВАШУ МАТЬ! КТО СТУЧИТ?

Этот «кто-то» догадался подергать за ручку двери, и она без протеста поддалась и открылась. Для меня несколько секунд было настоящей неразрешимой интригой, кто же мог навестить меня в столь тёмный и неподходящий час, но как только я увидел костлявые серые и покрытые морщинами руки, держащие ржавый топор, то до меня «дошло».

Это было «оно». Та горбатая старая тварь из моего кошмара и пустой квартиры. Точно такая же. В белом балахоне, с чепчиком и обреченными глазищами, с которых, кажется, стекали слёзы. Нельзя было сказать, что эта уродина очень опечалена, но вид у неё был угрожающий и в то же время жалкий. Оно заговорило со мной слащавым и мерзким голоском:

– Внучок, подойди, шепну на ушко кое-что... – манив меня беззубой улыбкой, ноги старушенции медленно шли ко мне. Казалось, ничего не стоило просто оббежать её и уйти обычным шагом. Она бы не догнала. Я вспомнил данное себе обещание «дать бабке бой», когда предоставится возможность, но сейчас ведь у меня не было огнестрела и бегство казалось более предпочтительной перспективой. До меня начал доноситься мерзкий запах старости и дерьма.

– Чё те надо?

– А ты подойди, и я расскажу! Я к тебе по очень деликатному вопросу...

Я решил, что продолжать беседу бесполезно и вернулся на кухню. Для бегства я был слишком пьян, а потому обладал недюжимой храбростью. Взяв один из стульев, я пошёл к коридору, где по-прежнему по-черепашьи ступала бабка. Она дошла только до половины дистанции и вызывала во мне всё меньше и меньше тревоги. Громко заорав, разбежавшись и протаранив её стулом, я повалил её наземь, выхватил в ту же секунду топор, едва не порезавшись и отошёл на небольшое расстояние, переводя дыхание. Я совершенно не понял, как догадался это всё провернуть и откуда во мне было столько яиц.

Тварь лежала на спине, томно стонала и пыталась перевернуться. Потерпев неудачу, она распласталась на полу и начала пилить меня взглядом, приговаривая.

– Ой, ну что ж ты стоишь-то? Давай заканчивай начатое.

Я был в нерешительности и не понимал, что от меня хотят. Бабка перешла на характерный истеричный визг.

– Имбецил малолетний! Руками работать не умеешь что ли али глухой? Рукоблуд несчастный.

Вот за это мне стало обидно, и я приступил к тому, чего от меня хотели. Вспомнив русскую классику, я аккуратно подошёл к слетевшему чепчику, где меня было не достать, и занёс орудие войны над своей головой, а затем нежно опустил его на чужую.

Треснувший череп и хлюп мозгов были чем-то похожи на звук разбивания сырого яйца.

Я пожалел, что ударил остриём, а не обратной частью – обухом. Кровища тёмного цвета была на мне, на топоре и на стенах. Визг прекратился и у меня в голове впервые спустя много времени появились воображаемые надписи в духе видеоигр.

Миссия «Рубим бабки» пройдена – бронза.

«Чистота – залог здоровья» – 0%.

«Непослушный мальчик» – 0%.

«Я – БэйТМАН» – 50%.

Это было очень странно. Как будто я комара прихлопнул или вроде того. Не было никакого сожаления и укола совести. Только голос её казался каким-то слишком знакомым, но я не мог понять, почему... Вытащив топор из похожей на испортившийся фрукт головы, я пошёл искать патроны. Я помнил, что в той квартире загадочного солдата кладовщика мною были взяты какие-то патроны и потом я их успешно перевёз сюда, но забыл, где оставил.

Только я прошёл половину лестницы, ступив, на «красную дорожку», как вновь услышал стук. Очко сжалось, и я тут же захотел побежать в прихожую, но увидел, что дверь там я не закрыл и внизу, естественно, никого не было. Грубо вскрытая мною мясная консерва всё так же бездвижно лежала, и я чуть успокоился.

Услышав повторный стук, я уловил разницу в звуках. Стучали теперь по дереву и делали это откуда-то сверху.

– Да неужели, твою-то за душу!

Топор в руках придавал мне уверенности, и я с задором рубаки шёл вверх по засохшей крови. Дверь моей комнаты открылась и оттуда снова показались хилые ручонки, испещренные ветхостью. Из щели выглянула уродливая рожа и отвратительно-ласкательно произнесла:

– Внучок, а вот ты... Подойди, обниму.

– Сама подойди!

Это было ошибкой потому, что я был ниже и топором замахиваться было удобнее не мне, а я ей. Рассудок уже начал возвращаться, а вместе с ним и юношеский страх перед непонятным, дрожь начинала бить тело, а совесть всё сильнее впиваться в душу.

Эта курва в рваном тряпье реально начала ко мне идти и, когда дверь до конца отворилась, то я увидел ещё одну! Точно такая же сволочь в чепчике сидела на кровати у мертвой Евы и притворялась, что плакала. Она это делала, как будто играла для детского утренника, и намеренно преувеличенно растирала кулаками слёзы.

– Чё происходит?.. Вы откуда? – не знаю, почему, я задавал эти дебильные вопросы. Может, одиночество сказалось...

– Оттуда, – «оно» показало куда-то на меня.

Я захотел подумать об этом позже потому, что мне надо было срочно выпутываться из ситуации «Всё-кончено-я-стою-выше». Прикинув, что, в принципе, стоять на лестнице не обязательно, я спустился, посматривая, не бросит ли эта гнида в меня топором.

– Спустишься и будем на равных, коза!

И она через долгих пять минут спустилась, снизошла, так сказать. Чуть не заснул, ожидая её и раздумывая, насколько это всё нелепо выглядит. Попал, типо, в фильм ужасов, но чудовище слишком медленное и тупое, чтобы серьёзно причинить опасность. Оно, наверное, будет мешать, а не угрожать жизни. Получается, как-то можно к этому привыкнуть? Тёмные глазищи, спускающиеся со скоростью 1 км/час не моргали и старались мысленно расширить мне сознание, но мне было вообще всё равно. Последняя ступенька была пройдена. Я заметил, что одна рука у неё держалась за перила, а другая, что с топором, слабенько свисала и я понял, что поднять она её не успеет. Тут же я повторил «удар Раскольникова», но на сей раз сбоку и обухом, а не лезвием.

Треснуло, как будто дерево упало за секунду.

Осуществив «нокаут» и перешагнув через бездыханное тельце, я во второй раз осуществил «кровавое восхождение» и теперь имел удовольствие лицезреть лицемерную плакальщицу, сидящую у моей кровати.

– Вы что тут делаете? – я неожиданно для себя стал более вежлив и спокоен, заменив отчаянный тон, на хамский, а «чё», на «что».

Бабка прекратила «рыдать», посмотрела на меня и произнесла одно только слово: «Мразь», – после чего я её завалил. Уже в третий раз. Убрав мерзкую «ба» с кровати и убедившись, что она никак не навредила Еве, я начал шариться в своих шкафчиках и сумках, ища пули.

– Ага, могла она ей навредить, как же. Гандон.

Я нихрена не нашёл и был очень расстроен. Только я пожелал спуститься на первый этаж, чтобы поискать там, как понял, что без боя я туда не проберусь.

По лестнице медленно поднимались бабки.

Теперь в количестве четырёх, сука, штук. Очевидно, они размножаются митозом или являются внебрачными предками Гидры, которую в своё время завалил Геракл. Происходящее казалось настолько бессмысленным и жутким, что я не смог удержаться от болезненного смеха.

Я проржался и приступил к «плану Б». Убивать, по всей видимости, у меня не выйдет, только хуже сделаю, а вот свалить – можно. Шустро спустившись по лестнице и крепко схватившись за перила я, аки ОМОНовец, пнул впереди идущую прямо в лицо и она, как доминошка, начала падать, попутно собирая с собой остальных.

Немного помешкав, я вернулся за Евой. Взял её на руки и потащил на первый этаж. Пришлось пройтись по ещё живым дряхлым телам моих недоброжелателей и мне было даже немножко неловко. Всё-таки они способны испытывать боль, хотя и очень хотят, чтобы её в полной мере испытал я.

Свет погас.

Я даже уже и забыл про эту напасть, а потому не стал сдерживаться в выражениях, совершенно не обращая внимания на мою «покойницу», которую я ненадолго разместил на полу.

Благо, фонарь я оставил в прихожей, тут же, и искать долго не пришлось. Схватив его вместе с ключами, я побежал на улицу заводить тачку и открывать ворота. Дико боялся, что у меня сейчас за спиной кто-нибудь появится, но мне в то же время казалось, что «они» намеренно приходят так, чтобы это не было неожиданностью. Желая, чтобы моя гипотеза подтвердилась, я судорожно «будил» машину.

Завершив все приготовления за какие-то две минуты, я вернулся в дом к Еве. Не знаю, зачем, я возился с её трупом, но мне не хотелось оставлять её этим падальщикам.

– Похороню по-человечески хотя бы тебя... Не отдам на съедение «этим».

Я понес мою вечноспящую красавицу в автомобиль и положил её на задние сиденья.

Послышался стук.

Конечно же, «ломились» в дверь рядом с воротами. Они были открыты, но, видимо, воскресающие уродины находили особенное удовольствие в том, чтобы предвещать о своем прибытии и психически ломать своеобразной звуковой атакой. Я всё тыкал на панель, пытаясь включить фары – я же ни разу ночью не ездил и нужды в них до этого момента не было. Вскоре кто-то из «них» догадался, что можно беспрепятственно войти даже не через незапертую дверь...

Фары врубились, и я увидел трёх медленно ползущих в мою сторону «бабуль». Совершив нехитрые математические подсчеты, я поджидал, что за воротами окажутся ещё пять, как минимум.

– Тридцать три богатыря, вашу мамашу. Все, как на подбор! – не теряя чувства юмора или пытаясь таким образом сгладить непрекращающийся кошмар, я дал по газам. Проезжая мимо неспешно топающих пешеходов, я и не предполагал, что они что-то успеют предпринять. Мне не описать того неприятного удивления, когда я чуть ли не на себе ощутил, как топором разбивается боковое стекло и разрезается железная обшивка. Я визжал и молился, чтобы мои вредители не прокололи колёса.

Я вырулил и гнал по грунтовке, совсем не понимая, как отсюда выехать, а главное – куда.

Каким-то случайным образом я повернул в город и просто катался, пристально всматриваясь и пытаясь разглядеть «преследующих». В голове роилось какое-то безумное количество идей, теорий, предположений о происходящем, и я не мог ни на что решиться. Меня одолевало лёгкое безумие и желание спать.

Мне было страшно где-нибудь останавливаться, и я просто продолжал ехать, куда глаза глядят. Особенно меня пугала безлюдная ночь в пустом городе. Редкие поездки «в былое время» запомнились мне, как умиротворяющие и какие-то по-своему приятные. Дороги почти пустые, играет энергичная музыка, уличные огни и реклама прикрывают всё несовершенство нашего мира. Знаешь, что скоро ты попадёшь домой, где ждёт постелька, в которой ты сразу же и уснешь без задних ног.

То, что я испытывал сейчас, было совсем другим. Освещения нет, музыка не играла и фигуры зданий тёмными силуэтами проносились с обеих сторон, угрожая своим присутствием и осязаемой мрачностью. Всё умерло и день никогда не наступит. Безжизненность разделяла и властвовала, окутывая всю Вселенную мраком, безнадежностью и ужасом нескончаемого уединения.

– Господи, Ева, хорошо, что мы с тобой ночью никуда не ездили. Ты даже не представляешь, насколько это стрёмно, – я теперь разговаривал не сам с собой, а с некогда вполне живой собеседницей, что несказанно радовало меня. Теперь я не кажусь таким психом, – Поедем, наверное, ко мне домой. Или к Темычу. Я отосплюсь, завтра тебя где-нибудь предам земле, а там уже буду сам по себе, идёт?

Ответа не было.

Я заржал и больше не произнёс ни слова, постоянно улыбаясь и показывая окутывающей меня тьме, что я бесстрашен.

Выехав на мост через реку мне показалось, что я увидел звёзды, отражающиеся в воде. Я не смог удержаться и остановился, чтобы перевести дух и немного успокоиться – я бы впервые увидел обесточенный город с реки и мне очень нравилась эта мысль. Припарковавшись у обочины, я вышел, перепрыгнул через забор и оказался на тротуаре. Облокотившись на ограждение, я представил, что выкуриваю сигарету и небрежно стряхиваю пепел в бегущую далеко внизу воду.

– Может прыгнуть и дело с концом? – шутливо предложил я, обращаясь в никуда, но тут же задумался, – Наверное, Еве было бы всё равно, где оказаться после смерти... Мне бы точно было пофигу... А где бы я вообще хотел?

Меня полностью захватил этот философский вопрос, но не с точки зрения, скажем, онтологической, а сугубо практической. Хоть я и сочувствовал идеям христианства, но полностью их приверженцем не был, а потому мне казалось, что если меня кремируют, то мой прах достаточно стильно бы смотрелся в какой-нибудь сахарнице или в банке из-под кофе. Типа, в этом был бы буквально весь я – снаружи клоун и шалопай, а внутри пепел надежд и утраченного потенциала. Если бы меня тупо сбросили в реку на съедение рыбам и чёрную потеху случайным свидетелям, то я бы не шибко расстроился. Говно, как известно, не тонет, а значит, мне в воде самое место... Свидетелей, кстати, нет. Буквально никто не обидится и не испугается, если увидит этот своеобразный плот из бледной плоти. К тому же мне была неприятна перспектива выкапывания могилы потому, что, во-первых, мне бы мешали, во-вторых, я не умел обращаться с лопатой. Даже окно выбить не смог, чего уже говорить о здоровенной яме, которую надо выкопать своими слабыми ручками.

Я оглянулся по сторонам, надеясь различить торчащие на мосту силуэты героинь моего кошмара, но никого не было.

Немного позалипав на тихий и «черный-чёрный город», я вновь перепрыгнул через ограждение, открыл заднюю дверцу и уставился на холодное тело девочки. В сердце трепетал маленький страх-мечта, что она сейчас откроет глаза и начнет гнаться за мной. Или наоборот – умиротворяюще беседовать, спрашивая: «Зачем ты меня убил?.. По что обидел? Хорошо ли тебе теперь? Одиноко ли?» – я бы сопел, отводил взгляд и не знал бы, что сказать. Совсем, как вовремя моих бесед с отцом, да...

Алкоголь уже давненько покинул мой организм и теперь я смотрел на всё без мутной пелены винных паров. И это было чертовски жутко и противно. Мне как никогда сильно начало казаться, что я моральный урод и совершенная мразь. Раньше я так думал потому, что не хотел брать на себя ответственность и быть лучше, ибо: «Я изначально не такой, я неисправим с рождения» – сейчас же, наконец-то, мои мысли о себе были правдивыми и не таили в себе душевной слабости.

Я почувствовал, что в такой момент надо заплакать, но слёзы, почему-то, не лились. Это уже было, когда я вернулся домой и не обнаружил там родителей. Ева рыдала, а мне вообще было всё равно. Единственное, на что я был способен – морщить губы, ощущать, как в горле образуется ком, а в груди полыхает стыд и жгучее непонимание или же что-то ему обратное.

Хотелось исправиться и было страшно за то, в кого я превратился. В похотливое и кровожадное животное. Я думал, хотя и не признавался себе, что так будет круто и я стану счастливее.

Холодный ветер навеивал нехорошее и я аккуратно вытащил свою напрасно умершую «подругу».

Я посмотрел на её свисающую вниз безжизненную голову и глубоко вздохнул.

Тело пришлось предельно осторожно разместить на ограждении, а потом его со стороны перепрыгнуть, дабы предать... Воде. К сожалению. Мне казалось, что я не доживу до утра и только так смогу хоть сколько-нибудь уменьшить свою непомерно большую вину. Впрочем, всё у меня было, не как у людей, и мне стало неловко от того, какую Ева невольно приняла позу, когда я переступал на тротуар. Она раскинула ноги и руки, не желая держать их вместе и из неё получилась такая «морская звезда», разлегшаяся на шпале.

– Даже похоронить нормально не можешь, кретин.

Устыдившись своих слов и нежно взяв лёгкое тельце, я приготовился опустить его вниз. Подумав, что надо что сказать, ко мне в голову не пришло ничего лучше, чем:

– Прости меня, прошу.

Ева мёртвым грузом упала в реку. Я не смотрел, как это происходит и лишь услышал резкий звук вхождения в воду. Снова я ничего не чувствовал.

Сев в машину, я поехал на «историческую Родину», в квартиру, где всего-то пару недель назад я жил вместе с родителями, а сейчас, видимо, я буду жить один. От нечего делать или просто желая буквально заткнуть уши белым шумом, я включил радио и начал менять радиостанции.

Ничего не было.

Я регулировал звук и менял частоты, но ничего не «ловило». Белый шум куда-то пропал.

– Неужели тишину транслирует? Или радио сломалось? Как жутко, как жутко...

Доехав до места назначения, меня начала терзать тревога и жуткое одиночество. Теперь некому было придерживать дверь, рассказывать дурацкие шутки или говорить: «Мне тоже страшно немножко, но мы же вместе пойдем! Давай!», – не с кем было подержаться за руку и некого было ждать. Всё время принадлежало теперь только мне одному и это оказалось невыносимо отвратительно. Жилой дом стоял десятиэтажным уродом и осуждающе смотрел на меня из сотни окон, за которыми, кажется, кто-то был. Я посветил на них и никого не увидел.

Меня всё равно не покидало чувство, что здесь всё кардинально изменилось, испортилось и стало враждебным для меня. Космическая тишина била по ушам и вызывала панику. Последние минут пятнадцать я слышал, как гудит мотор и колеса едут по асфальту, но сейчас машина была заглушенной и мир не издавал звуков. Я на всякий случай вздохнул, чтобы убедится, что я не оглох и по-прежнему дышу.

Устало хлопая стеклянными глазами, я зашел в тёмный подъезд и начал подниматься на свой этаж, освещая фонариком каждый угол и стараясь прекратить дрожь в руках.

Наконец-то можно было перестать бояться и я зашел «к себе», закрыл двери на все замки, проверил все комнаты, надеясь там, в том числе, найти отца с матерью или хотя бы что-то на них похожее. Пожелав вслух того, чтобы никого здесь кроме меня больше и не было, я лёг на кровать, не раздевшись и не постелив.

Омут сновидений затянул меня на несколько часов, и я достаточно долго пробыл в приятном беспамятстве прежде, чем дал себя убить.

Началось всё, конечно, со стука.

Теперь меня беспокоили гулкими ударами в окно. Во сне мне казалось, что это дождь идёт с градом, однако он за секунду кончился и реальность ясно дала понять, что сейчас будет дождь, но уже с кровью.

Кажется, светало, а поэтому я мог различить костистую конечность, отбивающую по окошку в моей комнате. Под ним ничего не было, и предполагаемый незваный гость должен был парить в воздухе, из-за чего я не мог поверить в происходящее.

Захотелось, как в детстве, закутаться в одеяло с головой и лечь лицом к стене, дескать, монстр не сможет меня найти, а когда свежий воздух закончится, то монстр тоже задохнется и будет уже менее активно искать.

Одеяла, к моему несчастью, у меня не было и я лежал, в чём пришёл, посему я просто забился в угол, чтобы не видеть руки и ждал, когда она уйдет. Губы шептали ругательства и молитвы, а руки обнимали сложенные к лицу ноги. В ответ на мою мольбу о пощаде ехидный Господь сделал всё наоборот и теперь в окно стучало две руки, батареи стали звенеть, как сломанные колокола, а из коридора начало слышаться, как кто-то ломится во входную дверь и хочет выбраться из ванной.

Я всё твердил и твердил Его имя, но, видимо, Он от этого получал только кайф и упивался вершимой им справедливостью. Входная дверь, как всегда, звучно отворилась и, даже, ударилась о стену коридора. Аккуратные шлепки и шажочки медленно надвигались в мою сторону. Обычно такой звук мог бы вызвать у меня мысль, что пришли родители, но что-то мне могильным шёпотом подсказывало об обратном – пришли те, кто родят меня обратно.

Меня очень бесило, что я, как беспомощный котёнок трясусь и ничего не делаю, но, кажется, что я всю жизнь себя так вёл, а потому нечего изменять себе по её окончанию. Даже несильно удивляло, что всё именно так происходит. Может, я не только ожидал, но и желал подобного исхода... Ощущения, впрочем, были знакомыми – ты не выучил стихотворение, которое выучили абсолютно все, а учитель старой закалки всё никак не может уронить свой взгляд на твою фамилию в списке. Только всё это переживается острее и как-то глубже. Действительно, вся жизнь начинает нестись перед глазами, как мигающая гирлянда, которую, зачем-то, положил себе на глаза. Вот я говорю матери, что она дура; вот я разговариваю с уродливым алкашом в автобусе; вот я выплываю из речки, в которой чуть не захлебнулся; вот я смотрю на незнакомку, а она на меня; вот я болею, а мама приносит чай с вареньем; вот я говорю с отцом или он говорит со мной; мы делаем что-то ещё и в моём сердечке пока теплится не погасшая сыновья любовь. Как мало и глупо, Господи. Я ли виноват в этом...

Окно открывается снаружи и руки с топорами штурмуют мою комнату. Из коридора со всех сторон медленно ступают уродливые старухи, придерживая в руках орудие труда, как детские куклы. Десятки глаз смотрят на меня и в них я не вижу ничего. Ни жажды крови, ни мести, ни печали, ни угара, ни жалости. Тупые глаза. И все смотрят, как я боюсь их. Никаких шансов нет и не было.

Старушачие визгливые голоса хором начинают причитать что-то на непонятном языке, и я улавливаю лишь редкие страшные слова – мой приговор и моя перед Евой вина. Мне интересно, смогу ли я молча, как подобает мужчине, пережить свою казнь. Дрогну ли, заплачу, вскрикну ли? Что со мной будут делать?

Толпа окружила меня своими телами, ржавой сталью, слизкими миазмами и смрадом. Я не могу оторвать взгляда от одной из «них». Мои глаза остаются открытыми не по моей воле, и я перестаю моргать. Течение времени вошло в бесконечное русло.

Когда вокруг меня образовалась уже многометровая стена из плоти и костей самая близко стоящая «бабуля» нагнулась ко мне и начала шептать на ухо, как некогда обещала её предшественница.

– Так будет с каждым, урод...

Меня резко дернули по рукам и ногам. Я, хватая воздух ртом и стесняясь закричать, мгновенно оказался на полу, лишенный возможности пошевелиться. Распластавшись «звездой», у меня начала ныть голова от резкого удара, но эти ощущения тут же были перекрыты более яркими и мучительными.

Эти твари начали меня разрубать тупыми топорами, как какой-то бисквит в форме животного. Сначала занялись ногами, затем начали отсекать мне кисти, локти. У этих демонов в руках появилась какая-то невиданная сила и они махали топорами, как опытные дровосеки, хотя, кажется, они больше желали причинить страдания, а не убить. Мне хотелось умереть, но организм отказывался сдаваться и терпел весь садистский ужас до победного конца. Помимо конечностей у меня болели голосовые связки из-за неостановимого крика агонии. Самым страшным оказался удар в пах. Какая-то сука решила сделать омлет и со всей дури вмазала острием по причинному месту. Мой визг сразу стал на октаву выше и меня стошнило. Пока блевота добиралась по пищеводу кто-то наконец-то догадался до главной части казни. Кадык сломался под натиском топора, но трахея и позвонки даже не были задеты. Кто-то просто нанёс мне царапину и, кажется, пристреливался. Мир темнел. Тело перестало ощущаться, и я чувствовал, как из меня бегут реки крови, а где-то внизу от страха и травм выходят нечистоты. Шальной обух прилетел мне по лбу, и я потерял сознание, после чего больше никогда в этом проклятом мире в него не приходил.

Умер я, как полагается, в невыносимых и абсурдных страданиях. В собственном дерьме, мочи и крови. Загубленный легионом хилых бабушек в своей же комнате, где, зачем-то, решил переночевать.

Так странно.

Я думал, что смерть – типа, как сон или завершение работы компьютера. Вот всё есть и воспринимается, а вот уже и нет – «ценок».

Однако мысли бегут, бегут... Только необычно. В пустоту, в молоко.

Удивительно, насколько кошмарными были последние минуты две, но они прошли как-то вдали, не про меня. Как-то совсем не по-настоящему. Может, я сейчас сплю в своей кровати и слышу звук дождя снаружи. Из-за него мне, типа, и боязно...

Проснусь, скажу: «Ух ты, блин, твою мать, ну и ужасы рисует подсознательное», – и лягу обратно, как ни в чём не бывало. Проснусь, пожру чего-нибудь и укачу на юг. Там и вскроюсь, там будет не жалко...

Надеюсь, что Еве было куда легче терять жизнь. Для неё и двух секунд не прошло...

Могло ли быть иначе? Да, наверное. Или мне так кажется... Я немножко погорячился, что мне вообще не свойственно, хотя... Если подумать, то некоторая степень жестокости в моих мыслях и словах таки иногда есть... «Немножко» – сильно сказано. Что мне действительно претит, так это пустословие и глупость. Зачем следить за языком и быть порядочным? Это же совсем неинтересно! Это не позволит мне остаться закрытым от внешнего мира ребёнком...

Нет, иначе быть не могло. Я бы ей не понравился, она бы отвергла, а я бы не смог это принять. Я и вправду изначально бракованный. Или меня слишком рано сломали, уже и не вспомнишь. Разницы нет, ибо конечный результат не изменишь – вот он я, болтающийся на пути к свету сгусток души – герой своего времени. Не наглый, решительный, бесчувственный, циничный и недолюбленный удалец, а наоборот – покладистый, трусливый, ранимый, полный идеализма и слишком испорченный чрезмерной заботой лузер...

Такие красивые и мудрые мысли при жизни редко приходят. Мы недостаточно лелеем небытие, как откровение бытия...

Прохладно. И голова болит. То, что должно быть головой, то, что ей фантомно ощущается.

Я подумал про «путь к свету», но света нет на самом деле. Только тьма...

Видимо, всё-таки не заслужил я своими страданиями, не искупил... Был бы крещён в католичестве, то по попал бы в чистилище, а так... Сколько дней болтаться в междумирье? Дня четыре, сорок? Какой кошмар. Впрочем, я это говорю, потому что раньше привык так выражаться. На самом деле всё равно.

И поговорить не с кем. Только воспоминания и ощущения «ничего». Равнодушие и высшая степень дзэна обволокла мою гнилую душу. Мне было также всё равно на происходящее, когда я болел или смертельно хотел спать. Неужели я тогда был приближен к смерти? Не важно.

Оказывается, когда умираешь, то слышно музыку, любопытно... Я ожидал ангельские арфы и лиры. На край хотя бы скрипку. Но играет гитара с перегруженным звуком. Мне она нравится. Надеюсь, в загробном мире дают мастерклассы.

Музыка громче и тьма перестаёт. Мне не узнать, каково это – умереть. Ибо я проснулся.