Глава III
Я немного... глупенький.
Было бы не так, то я бы без проблем придумал, что можно приготовить на ужин, но я не мог.
Вернувшись к себе домой, мы негласно разделились по углам квартиры. Я, естественно, тусил в своей комнате, а всё остальное пространство доставалось Еве. Время было часа три-четыре и до трапезы ещё было нескоро. Я сожрал пару шоколадок и приступил ко своей ежедневной читательской традиции. Судя по тому, что Ева сидела тихо и не давала о себе знать, то она тоже читала.
– Нет, она сидит и фантазирует о ком-нибудь. Ты же это кучу раз видел, иди и помоги ей.
Удивительно, но никакого желания у меня не было. Видать, меня настолько измотала непривычная для моего тела прогулка под теплым воскресным солнцем, что организм и не просил этой вот постыдной эмоциональной разрядки.
Книжку я читал с телефона и там оставалось всего тридцать процентов. Я, насколько возможно, снизил яркость, отключил ненужные значки и подумал, стоит ли вот так нелепо сажать заряд батареи у средства, которое буквально может принимать сигналы от других устройств, что по итогу может привести к спасению.
Ко мне пришла дебильная мысль, которая, почему-то, не дошла до меня раньше. От осознания того, насколько я тупой, стало дурно. Ладно я, а Ева почему не дошла до этого?
– А позвонить-то, какого фига не догадался?
Типа, это было буквально самое первое, что стоило сделать, но из головы вылетело совершенно. И не у меня одного, главное. У меня, мол, причина есть. Я в последний раз с родителями созванивался... Я даже не помню, когда это было. У меня буквально десять контактов в телефонной книге, и я не понимаю, зачем мне ещё. Я всё равно ни с кем не разговариваю. Родни мне и так хватает с нашими очными разговорами, а у родителей я всегда под боком. На крайний случай, они мне пишут, зная, что я всегда в телефоне и долго реагировать не буду.
С непостижимой решительностью я набрал контакт с названием «Отец» и стал ждать гудков.
Их не было.
Электронная тётенька что-то начала говорить про отсутствие связи. Я сначала очканул, когда услышал человеческий голос, но тут же понял, что это автоответчик такой и он всегда срабатывает.
Связи же не было. От осознания этого мне стало ещё дурнее. Я же это сразу заметил, а поэтому, видимо, бессознательно отрубил возможность «позвонить».
Немного встревожившись и заодно успокоившись, я принялся за текст книги. В этот раз я не мог вчитаться в текст потому, что насущный наступивший кошмар то и дело заставлял переживать, что же я буду делать дальше. Прочитав пятьдесят страниц каких-то охерительных историй про солдат гражданки, я понял, что: нужно достать реальное оружие – так безопаснее и прикольнее; надо добраться тетки (где она должна быть), у неё генератор стоит и можно электричество вырабатывать; когда совсем прижмет, то можно уехать куда-нибудь в тёплое место за границу, её всё равно никто не должен стеречь.
Согласитесь, очень инфантильные мысли, да? Не похоже на то, что жизнь буквально превратилась в ад, где есть я и она. Сейчас всё кажется таким несерьёзным. Впрочем, для меня всегда всё кажется не серьёзным – это мой вайб, это моя фишка, это мой лайфстайл. Где-то слышал, что самые смешные и невразумительные вещи надо говорить серьёзнейшим тоном, а самые важные и ответственные – наоборот. Я не помню, почему и зачем, но мне нравится так делать. Последние пару часов было стрёмно и меня, типа, напугали, но это скоро пройдет, я надеюсь, и можно будет шутить и кобениться, как только душа пожелает.
– Всё-таки интересно, что Ева делает?
Я вышел из своей комнаты на поиски и приятно удивился своей маленькой догадке. На кухне сидела моя «подруга» и держала в руках бело-розовую книжицу, сосредоточенно её изучая. Захотелось её прервать.
– Ева, надо на ужин что-то делать... А я не умею.
– Я тоже, – прервать не получилось. Всё также читала.
– У нас тушенка есть и рис. Мама так иногда делала и готовила их вместе как-то. Вроде, просто смешивала. Умеешь рис варить?
– Ну... Там на упаковке способ приготовления написан, – эта девка не хотела даже взгляда отвести.
– Ладно, понял, – меня послали и я, собственно, безропотно пошёл. Положил плиту на столешницу, чтобы не мешать моей читательнице, поставил воду кипеть и начал кропеть над жестяной банкой. Консервного ножа не было, пришлось орудовать обычным кухонным (не точеным к тому же). Я никогда такие штуки не открывал и думал, что это несложно, но мне кажется, что я чуть себе живот не вспорол, пока всё это делал. До конца крышку отрезать не получилось и всё мясцо пришлось выскребать лезвием. Следуя мудрому наставлению неизвестного автора упаковочного манускрипта, я приготовил рис, и он даже не начал гореть, я был в шоке. Блюдо было готово, но, кажется, наварил я на целую семью из четырёх человек с собакой в придачу. Как мы столько вдвоём за один присест сожрём я не представлял. В следующий раз такие вещи надо будет делать на обед. Получилось совсем, как у мамы. Меня захлестнула гордость. Я иногда поглядывал на Еву в надежде, что она поглядит на меня, но надеялся зря. Книга ей была интереснее, чем мои кулинарные потуги. Я не то, чтобы обиделся, но если предоставится возможность, то я тоже так сделаю – демонстративно проигнорю.
Я захотел сохранить остатки еды до завтра и глянул в морозильник. Он растекался и плавился, но, наверное, положить туда один раз что-нибудь можно. Вспомнил, про гастрономическое дерьмо, которое в наследство мне оставил отец и выкинул его в мусорный бак на улице. Пришлось не один раз спуститься и подняться, но зато холодильник точно бы не вонял. Я с ужасом осознал, что никто теперь не будет вывозить мусор и он будет смердеть до того момента, пока я сам его не уберу.
– Переедем, my boy. Зачем нам задерживаться в этой кирпичной дыре. Уедем куда-нибудь поближе к природе. Вернемся, так скажем, к корням.
У меня судорожно загорелась лампочка над головой и я посмотрел, остались ли в прихожей отцовские ключи от автомобиля.
Они были там. Причем, отцовских ключей от квартиры не было. Завтра придется вспоминать, как ездить.
Меня посетила ещё какая-то мысль после того, как я вынес мусор, но я забыл.
После моей небольшой уборки меня атаковало безделье. Время ужинать ещё не пришло, а делать нечего. Книжку я уже почитал, а другой досуг не доступен из-за, так называемых, «технических шоколадок». Оглядев свой небольшой холостяцкий бардак, я принял решение разгрести его раз и навсегда. Сделав это за пять минут, как я и рассчитывал, меня снова обуяла грусть от «ничегонеделанья». Я посмотрел на электрогитару, грандиозно украденную из хаты Темыча. Она посмотрела на меня, кажется. Уверенно подойдя, уложив этого звери себе в руки, я начал вспоминать, как на этом играть. Брякнул по струнам пальцами правой руки, и они красиво, но очень тихо зазвучали. Я удивился. Поковырялся левой рукой на струнах и ничего не вышло. Вдруг вспомнил, что у меня есть тетрадка с правильными распальцовками для аккордов, вроде бы так они называются. Нашёл её и вместе с ней снова уселся. Начал зажимать нужные... Лады? И играть правой. Пошла музыка и я удивился во второй раз. Правда, зажималось всё долго и приходилось высматривать, чтобы нажать туда, куда нужно. Короче, я бы вам описывал, как все полчаса мучился, но не буду. Скажу, что это было увлекательно, познавательно и немного странно. Время до «заветных» шести часов пролетело быстро.
Я так на этом времени циклюсь потому, что до шести не ем, а то иначе меня перед сном пучит из-за появляющегося монстра внутри меня, имя которому – «Жор».
– Боюсь, что эта уважаемая уже специально поужинала, чтобы с тобой вместе этого не делать.
На сей раз неприятная догадка была неверна, и Ева по-прежнему сидела за книгой, а кастрюлька со мною приготовленным «хрючевом» была не тронута.
– Давай, покушаем, а, Ева? – как-то на «пожилом» языке спросил я. Девочка отложила книгу на рядом лежащий стул и отправилась, наверное, мыть руки. Я положил кашу, поставил кипятиться воду для чая и положил приборы. Возникло ощущение, будто бы мы на красивом свидании в элитном ресторане. Сейчас нам принесут шампанское, мы будем вместе кадрить друг друга, томно делиться своими мыслями, игриво хихикать и проникновенно смотреть друг другу в глазищи. Так, кажется, это в кино бывает. А, и ещё мы потом пойдем по ночному городу. Она непременно замерзнет, и я отдам ей свою куртку или пиджак, и она такая прижмется ко мне своим плечом и мы идём, идём. И потом плавно так, с затихающим саундом и интимной операторской работой мы нежно признаемся друг другу в бесконечной любви. Вулканы взрываются и города горят, но наша чета слилась и ни за что не разлепится, так и падёт наземь, единым вместилищем заботы, милоты и верности. Вау...
Круто меня накрыло, да? Рис с тушенкой и маринованными огурцами поесть собрался, а уже так красиво жизнь в перспективе нарисовал, смешной такой.
Ева вернулась и по её внешнему виду явно было понятно, что никакой красивой светской беседы с тонким флиртом не будет. Мы пришли чисто набить себе животы. Впрочем, я был не против.
Очень тихо. Слишком тихо. Уже второй раз я кушаю, да без музыки или видосов на фоне. Только неприятное пережёвывание и клацанье вилкой по сатилловой тарелке.
– Спросить у неё фигню какую-нибудь, что ли? У меня отец так делает. Очевидными вещами интересуется, чтобы диалог завязать. Не получается никогда, но зато тишина прерывается, факт.
– Мы сразу к Темычу пойдем или отдохнём после? – я не был уверен, что меня услышали. Настолько у меня был нерешительный голос и настолько было безразлично хрупкое личико Евы.
– Сразу... Прогуляться после еды полезно.
– Ого, ты не односложно ответила, что дальше? Ну смотри, а то я думал, что ты поспать любишь или типа того.
– Люблю, но утром. А то днём сплю и потом весь день убитая.
– М-м, у меня то же самое, но меня это от... «Сиесты» не останавливает. Ещё люблю, что мне в это время сны снятся. Там... Фазы какие-то быстрые. Ночью таких нет, а вот если днём спать, то есть.
– Ага... Мне вообще сны не снятся, – я был ошеломлён. У нас впервые за целый день нормальный диалог сложился. Неужели говяжья тушёнка разбудила в Еве какой-то животный интерес ко мне?
– Точнее, ты их не помнишь, – я, кряхтя, решил блеснуть своими познаниями в сомнологии пока отключал вскипевшую воду.
– Да, да... Не помню. Иногда хотела записать, но как-то не получалось.
– Что тебе снится обычно? – я был ошеломлен, но теперь собой. Я, зачем-то, начал интересоваться другим человеком. Реально интересоваться, а не сканировать страничку в соцсети и делать выводы исходя из подписок и аудиозаписей.
– Ну... Обычные странные сны.
– Просто у меня когда-то период был, и я мультики любил смотреть, там. Про Человека-паука, черепашек, Кика Бутовски, Ким «Пять с плюсом» и всякое такое... Боевое. Недавно это было буквально и... Мне снились мультики, но не эти, а какие-то похожие, но отличающиеся. То есть, я не участником событий был, а смотрел, прикинь.
– Интересно... Мне такого не снилось.
– Ну, это, наверное, не недостижимо. Будешь что-то часто делать и оно само в подсознании отразится.
Ответа не было, но меня это не смутило, и я с каким-то болезненным воодушевлением начал пересказывать свой недавний сон.
– Вот, когда мы «Егер» выпили мне снилось, что за мной... Бабка с топором бежит. Причем в месте очень мне знакомом, родном. Я ей ничего не сделал, и она просто начала бежать, а я оторвался... Есть в этом смысл какой-нибудь, чё думаешь? – меня впервые передёрнуло от вот этого моего «чё», но я скрестил пальцы, чтобы моя собеседница с тонкой натурой не обиделась.
– Не знаю... Кошмары снятся, если в жизни есть что-то пугающее. Наверное, предкам во сне являлись такие... Злые. Духи или звери. Чтобы предупредить об опасности. Они просыпались и спасались буквально.
– А тем, кому не снилось, тот и не спасался? – я логично закончил знакомую мысль.
– Да... Это такой «инструмент эволюции».
– Ну это хорошо, но где бабка-то? – я, широко лыбясь, развел руками, забыв положить вилку и выкинув немного еды за борт. Ева по-доброму ухмыльнулась и наивно предположила.
– В тебе? – я оставил этот ужасающий ответ без должного внимания.
– Ладно... Веришь в эволюцию?
– В целом. Я и читала про неё и смотрела лекции. Убедительная теория.
– В этом мы с тобой похожи... Но мне кажется, что всё-таки креационизм имеет место быть.
– Почему? – Ева задала вопрос, ответить на который кому-нибудь в диалоге мне хотелось очень давно.
– Есть пять доказательств, – в бой отправился многоуважаемый Аквинский, – И одно из них мне очень нравится. Оно такое прикольное и оптимистичное. Типа, у этого стола есть создатель, да? У этой тушёнки есть создатель, – я показал на себя, – У тебя и у меня есть, в какой-то степени, создатели, да? А почему у целого мира его нет? Типа, он реально появился чисто по случайности, никто не подтолкнул его? Мне ещё нравится проводить параллели с видеоиграми. У них тоже есть создатели и внутри игр есть люди, природа, какие-то физические законы. И вот эти персонажи могут (не по своей воле) считать, что создателя нет, но это же неправда... Короче, мир слишком прекрасен, чтобы иметь того, кто его спроектировал и построил.
– Ну... Иногда он не слишком прекрасен, – мы зашли на опасную территорию и мне бы стоило выбирать выражения подипломатичнее, однако...
– Ой, да не было бы зла, такая тоска бы была, уверяю. Оно есть, и добро обретает ценность, памаж? Типа, если бы пропали все онкологические заболевания и ликвидирована вся бедность, то внимание бы просто переключилось на что-то ещё. Люди бы стали драматично страдать от насморка, скуки, будильников, плохих оценок и пробок на дорогах. И это бы стало самым страшным злом и оно бы ранило до глубины души. Сколько человека не оберегай от плохого, он всё равно найдет от чего рыдать. Короче, мир прекрасен. Иногда наоборот, но, если повезёт, то, в основном, да.
– «Если повезёт», – мне очень нравилось, что я высказал свои мысли о мироздании. Конечно, кто-то, наверное, из французских просветителей или средневековых... Балластов? Холокастов? Схоластов! Кто-то из них такое придумал, и я немного подхватил, но всё равно допёр сам.
– Если для тебя он прекрасен, то могу только порадоваться за тебя, но разделить радость – нет, – с величайшей скорбью Ева сказала эти тяжёлые слова и мне захотелось обнять её сильно-сильно, чтобы она тоже сказала: «Да, конечно, всё замечательно. Ура!». Вместо объятий я пошёл наливать чай. С едой мы уже покончили, и я испугался, что вода остыть успела пока я тут разглагольствовал.
Не успела. Налив неразбавленного чая, я продолжил:
– Ну, иногда меня тоже жмёт и всё такое, но это временно, как правило... Хотя по-настоящему ада я ещё не испытывал, полагаю. Имею только смутные представления, но это не мешает мне периодически страдать.
Многообещающая беседа закончилась и мне это, в принципе, даже понравилось – обсуждать с кем-то эту всю метафизику, философию. Балдёж. Мы молча пили чай, и я решил в кои-то веки распробовать батину халву. Я ел её иногда, когда из сладкого больше ничего не было и мне не нравилось. Этот раз исключением не стал.
Задумчиво молчав, мы допили чаёчек, я убрал со стола, и мы пошли с настолками и необходимыми для жизни принадлежностями и некоторыми продуктами до дома Темыча. Квартиру я на всякий случай закрыл.
Солнце уже не свирепствовало и на город медленно опускалась вечерняя сладкая прохлада. Безжизненность вновь заиграла новыми красками и теперь то и дело навеивала мысли о вампирах, зомби и прочей нежити. Вдруг они боялись солнечного света и всё время сидели в своих норах в темноте? Будет нереально прикольно, если нас начнут штурмовать, когда мы уляжемся спатеньки.
– А как мы спать будем? Вместе или раздельно? Для чистоты эксперимента стоило бы повторить всё, насколько это было изначально. А значит...
Внутренний демон вспомнил про условность научного метода и возбудил некоторое любопытство и приятную тревожность в забегавшем сердечке. Мы всё равно были в одежде и даже не прикасались друг к другу, но сам факт...
– Ты помнишь квартиру и этаж? – огорошила меня вопросом Ева, когда мы уже подходили к подъезду.
– Н-нет, а ты?
– Я тоже.
Приехали. Придется действовать методом «тыка». Я помню, что этаж был больше пяти и меньше десяти, всё. Мы начали восхождение. Пока наши ножки утомленно шествовали по ступеням я силился вспомнить адрес и тут меня озарило: «Восемь – это перевернутая бесконечность» – это я подумал, когда добрался на лифте и встал в ступор, не желая заходя внутрь.
– Восьмой этаж, – сказал я в никуда, рассчитывая на здешнее эхо.
– Уверен?
– Чертовски уверен, – мне очень понравилось, что я именно так это сказал. Ощутил себя каким-нибудь наркобароном или мафиози.
Сперва мы, естественно, забрались на седьмой и подходя к лифту поняли свою ошибку (там была табличка с номерами квартир). Впрочем, забравшись на нужный этаж, мы не угадали с квартирой. Мы случайно открыли три двери, прежде чем попасть в нужную. Меня удивило, что ничего не заперто и можно спокойно туда-сюда ходить.
– Устроим завтра грабительский рейд. Посмотрим, как другие люди живут. Может, найдём что-нибудь интересненькое.
Искушение было велико, и я всё-таки не смог сдержаться, но об этом потом. Расчёт ещё был не только для того, чтобы своё потребительское любопытство удовлетворить, но и посмотреть, есть ли там кто-нибудь помимо нас.
И КТО-ТО ТАМ БЫЛ.
Мы вернулись в уже знакомую хату и меня проколола безжизненность. Не играла музыка, не дрыгались люди, никто не ждал и не издевался надо мной. Все куда-то ушли. Было ещё светло.
Раскидав вещи по разным комнатам, мы с Евой уселись на полу в зале, и она открыла одну из принесенных коробок.
– С чего начнём? – спросил я, пытаясь немножко изобразить интерес.
– Давай с простого чего-нибудь, – Ева достала, конечно же, бродилку с кубиком. Она была по мотивам известного мультсериала и это немного прибавило шарма. Было забавно «ходить» знакомыми персонажами и спасать питомца одного из них. Играли мы недолго и не особо переговаривались. В целом, ничего интересного, смешного или экстраординарного не произошло. Победила Ева.
– Поздравляю, – полу искренне обрадовался за соперницу я.
– Давай теперь вот это. Она, правда, для компании, но очень увлекательная, – Ева вынула ещё одну коробку. Это были, типа, фанты. Надо было угадывать слова, какие-то долбанутые понятия, не используя при этом самих слов, разумеется. У меня начали закипать мозг и потеть сердечко от стыда потому, что некоторых слов я не знал и я, конфузясь брал следующие. Ева тоже иногда убирала, но делала это уже без чувства вины. Игры была, скорее, похожа на деловую беседу или сдачу устного экзамена. Мы оба были не слишком серьёзными, но в то же время откровенно не ржали и не ухахатывались. Не хватало какой-то смешинки или других участников, которые бы своим юморком внесли бы нужное настроение. Когда я объяснял слова, то я не смотрел на Еву, чтобы сосредоточится. Даже не знал, смотрит ли она на меня, настолько меня пугал зрительный контакт. В свою очередь, когда слова объясняла она, то я во все глаза изучал её манеру говорить, скромно жестикулировать. Она на меня тоже не смотрела и отводила глаза куда-то в сторону, как бы, отыскивая объяснение где-то на полу или у дивана. Мы играли без счета, просто так, а потому победить никому не удалось. Лучше всего слова объяснял не я, очевидно, из-за полного отсутствия подобного опыта, но я не расстроился. Было приятно слышать умиротворенную девичью речь, которая ручейком уносила куда-то за горизонт.
Потом Ева достала какую-то третью игру, и она откровенно не пошла. Там было двадцать страниц правил листами А4, и чтобы во всё въехать надо было часа два или три вчитываться и потом выгрываться, а у меня уже весь запас интеллекта на фантах кончился, и я вежливо попросил не играть в это фэнтезийное поделие. Ева достойно перенесла отказ и сказала, что: «Можно будет как-нибудь потом».
Уже порядком стемнело и чем-либо заниматься без фонарика стало проблематично. Я захотел чё-нить пожрать и запить и поэтому сел за стол. Там, почему-то, было не убрано и я немного исправил это, переложив все бутылки и контейнеры на столешницы, а весь мусор отправив в пакетик под раковину. Еда уже не выглядела супер-свежей, но я скушал спрятанный шашлык и запил соком. На меня смотрели горластые винища и пузатое пивище. Никак не мог позволить себе проигнорировать их настойчивые взоры. Я обнаглел.
– Ева, давай вместе посидим, почирикаем, – я аккуратно добавил, – А то мне скучно, с тобой повеселее будет.
Ответа не было. Я искренне надеялся, что меня не услышали из-за характерного хруста коробок из-под настолок (она всё ещё собирала третью) или моего тихого голоса. Прихватив не вскрытую банку с какими-то немецкими буквами, я уселся за стол и пшыкнул открывашкой. Захотелось узнать, каково моему отцу каждую пятницу. Я сделал пару глотков:
– Ну бяка, – я продолжил пить. Телу стало хорошо и вообще весело. Я обнаглел во второй раз, – Ева, иди сюда. Поговори со мной.
Я понял, что веду себя, как батя и, зачем-то, поперхнулся. К слову, на этот раз моя просьба не осталась неуслышанной. Ева просто сидела на полу и смотрела в пустоту, не зная, что делать, а я ей немного помог. Вдруг, её бы захватила безжизненность. Немного потопав, девчонка села напротив меня, виновато смотря в пол.
– Завтра мы... Поедем куда-нибудь.
– Поедем?
– У папы автомобиль есть, а он меня учил. Съездим до центра, а потом до родственников моих. Может, до твоих, если ты хочешь... Вообще, есть предложения?
– Ну... Надо искать остальных, наверное.
– Вот мы поедем и будем искать. Лучше способа я не знаю.
Ответа не было.
– Мы, скорее всего, даже переедем. У моих есть погреба со всякими штуками и ещё генератор. Если разберусь, то можно будет электричество врубить, круто же? – я говорил так, как будто нас на уроках физики с этими генераторами работать учили. На деле же единственным подобным опытом у меня была игра в одну стратегию, где надо ресурсы и энергию добывать. Там я всякие генераторы ставил, было дело.
– Ну да... А вдруг они вернутся?
– Кто? Твои-то родители? Если так, то мы об этом точно узнаем вообще в любом месте. Никто никогда не вернётся, слышишь ты. Тебя заперли здесь со мной.
Ответа не было.
– И к тому же мы здесь от скуки сдохнем. У моей родни там лесок рядом, речка. И собака, – я неожиданно вспомнил эту злую суку, которая однажды меня чуть не укусила. Её всегда в вольер загоняли во время наших приездов. Настолько она была злая.
– Собака?
– Блин, а ты заметила, что животных вообще нет? – гениальные мысли преследовали меня и не отставали, – Типа, где голуби? Они же должны быть.
– Да... Ни одного не видела сегодня.
– Наверное, животные тоже пропали... Ё-моё. Это же экологическая катастрофа, получается какая-то, – я не мог себе представить ужасающего масштаба полного вымирания всей живности. Впрочем, воочию увидеть и не получится, к сожалению.
– Да и похеру, Господи, на этих... Зато комаров нет.
– Ладно, собаки там не будет. Ну давай хотя бы просто для разнообразия. Не понравится, не останемся... Но вещи ты всё-таки собери.
– Ты так сильно хочешь туда? – с какой-то мольбой спросила Ева.
– Не. Я тут не могу, наверное. Интернета нет, электричества нет. Тебе не скучно разве здесь?
Ответа не было.
– Можем ещё из книжного взять чё-нить. Потом вернём, – в глазах собеседницы загорелся и потух огонек стяжательства, – Ладно, с планами определились. Сделаем что-нибудь на завтрак и покатаемся.
– Хорошо.
Тема для диалога была безвозвратно исчерпана и мне надо было найти что ещё обсудить. Безусловно, молчать вместе сейчас было куда привычнее, чем часов восемь назад, но всё равно чувствовалось, что мы друг другу страшно чужие люди.
– Ты... Будешь? – я, по какой-то непонятной причине, протянул испиваемую мной баночку. Она помотала головой в вежливом отрицании, – Ладно, но «Егера» мы с тобой всё равно выпьем.
Все-таки безжизненность добралась до меня и скребла по горлу. Я буквально почувствовал себя батей. Он тоже вызывал меня на такие допросы, сидел, думал, а я напротив него болтал ногами и думал, когда же это всё закончится. Как всё быстро поменялось... Я подумал, что раз я диктую ход беседы, то можно, в принципе, дать себе немного вульгарной вольности.
– Давай в «Правду или действие»? Вроде бы, так можно узнать друг друга получше, – Ева ухмыльнулась и грустно засмеявшись ответила.
– Я уже играла вчера.
– Когда? С кем?
– С Ликой и Тимуром. Я услышала, что они будут и напросилась. Они на «Действии» сказали, чтобы я вышла из комнаты и больше не заходила.
– Да ты чё?.. – я потерял веру в человечество.
– Да... Он просто пьяный был. Агрессивный такой. Он сгоряча, я понимаю.
– Мда, это жестоко.
– Угу.
– И это... Типа, не будешь играть?
– Буду... Но давай без вот этих некомфортных вещей.
– Например?
– Ну, чтобы я вышла куда-нибудь, – я усмехнулся, – Или там... Поцелуи, какие-то ещё... Гадости
– Ну в этом же весь азарт! – залихватски начал я, но стушевался, – Не буду. Кто начинает?
– Давай ты. Раз предложил. Что выбираешь?
– «Действие».
– Ой, я думала, что ты выберешь «правду». Ты же хотел, чтобы мы лучше друг друга узнали.
– Вообще, я хотел тебя узнать... Ну, заставь меня через действие рассказать о себе, если тебе так хочется.
– Станцуй. Что умеешь, – кажется, эта негодница впервые подняла на меня глаза и у меня в груди разбился такой маленький хрустальный бокальчик.
– Я ничего не умею, но попробую, – я положил пиво, встал из-за стола и неуверенно пошёл к «танцполу» в центре зала. Так как музыки не было, а надо было под что-то начать движение, то я начал жужжать и кричать «бам», изображая гитару с перегрузом и ударную установку. Захотелось повторить «танец» небезызвестного отечественного панк-исполнителя (он судорожно дергался, выплескивал что-то руками и вообще шатался, как угашенный), что у меня, собственно, и получилось. Если бы было мерцающее освещение, утробный бас, то мои движения были бы просто бомбическими, но в тишине это было похоже на приступ падучей, наверное, хотя и очень энергичный.
– Странно, конечно, что я такие вещи выделываю. Куда-то моя стеснительность подевалась...
Я глянул на Еву. Она с поджатыми губками смотрела на меня, выражая бесконечный «респект».
– Что за стиль?
– Панк хип-хап. Такое не танцуют... Я же говорю, не умею.
– Однако это о тебе кое-что говорит.
– Что?
– Если ты хочешь, чтобы я ответила, то можно выбрать «правду»?
– Ладно, хочу, можно – я сел обратно.
– Ну это очень необычно. Как-то неловко и неуверенно, но... В то же время завораживающе и экстравагантно.
– Не знаю, не знаю. Что-то это не про меня всё. Кроме неловкости с неуверенностью, ха-ха.
– Брось.
– Не а, давай тоже «правду». Что бы ты хотела услышать?
– Не знаю... Какая у тебя самая заветная мечта?
– Ох ты... Я об этом не думал. Это что угодно может быть?
– Ага.
– Ну... Знала бы ты девочка, какие у меня мечты каждый день в головах проносятся. Какие-то ничего не понимающие в жизни ушлепки говорят, что мысли материальны и стоит только каждый день усиленно концентрировать внимание на своей цели и она непременно залезет тебе на ручки, ты только не бездельничай. Неважно, что это. Что-то дурное или наоборот. Ты всё равно к этому приблизишься по попущению звезд, сильных мира сего или просто благодаря удаче. А вот и нихрена. Уже лет с десяти я грежу о том, чтобы вместе с какой-нибудь умилительной «герлфренд» лежать вместе под пледом да смотреть мультики и не только их. Впрочем, не с одной «герлфренд» и не только «лежать под пледом». Где вот это всё? Не у меня, но у кого-то другого, кто клал на материальность мысли и начал делать, а не ждать и ныть. Однако второе можно прекрасно прикрывать «самодостаточностью», «устремленностью к саморазвитию», «ненужностью отношений» и вообще «вокруг меня никого нормального нет». Всё – ложь до последнего слова. Ясно же, что никто из нас не самодостаточен, «no man is an island». Понятно, что саморазвитие – тот же онанизм и оно совершенно бесполезно, если развиваться не для кого. К тому же часто под этим подразумевается самый обычный досуг, который не достоин называться таким высокопарным словом. Ненужность отношений существует только для социальных инвалидов и инфантильных истеричек, которые либо не могут начать отношения потому, что они «пусси», либо потому, что они не могут в них, блин, удержаться из-за своих нервозов, травм и противоречивых ценностных установок. Кстати, все люди вокруг более-менее адекватные и порядочные. То, что в других кажется неприемлемым, похабным и аморальным – не более, чем свидетельство наличия гигантского бревна в собственном глазу. Как раз таки нормальные люди не занимаются осуждением других, они живут. Живут счастливо и вместе с кем-то, пока одиночки брызжа слюной доказывают, что им нормально или наоборот – молча сносят весь прилетающий в них ужас, оправдывая страдания необходимостью. Так о чём же я мечтаю? Чтобы меня любили до посинения! Или чтобы я любил, но, чтобы взаимно тоже! Не знаю, в чём разница, ещё не переживал я такого опыта. Вот это была бы тема. Вот это был бы балдёж. Полный балдеж.
Хочу себе набор «Лего». Знаешь, есть такие, похожие на реальную технику. Вот. Хочу какой-нибудь «Ламборджини», – я хоть и сказал это насколько возможно иронично, но не увидел в глазах Евы понимания шутки, – Или съездить в Калифорнию. Там столько мест культовых из кино. Вживую всё это увидеть.
Я говорил это и понимал, что во мне нет ничего человеческого. Какие-то вещи, какая-то роскошь – вот предел моих желаний. Почему? Я же думал, что я лучше остальных, но я не могу быть ближе к духовной красоте.
Потому что я урод. Моральный прежде всего.
Смотря на Еву, отрываясь от лжи, я не мог уловить, принимает ли она такие ответы. Ей нормально или она разочаровывается во мне?
– Понятно, – она во мне разочаровалась, и я постарался вернуть расположение в её глазах.
– Но я бы этого хотел, если бы всё было нормальным. Так-то я хочу, чтобы родители вернулись, и мы могли бы быть вместе. Типа, какая ещё может быть мечта в наших-то обстоятельствах? – с грустной, но самодовольной рожей я отпил пива. И вновь я не был уверен, сработало ли моё «очеловечивание». Поняла ли эта девчонка, что мне, на самом деле, пока на это, в общем-то, без разницы.
– Я бы тоже хотела, – грустно согласилась Ева. Походу, прокатило.
– Ну ладно... Чё выбираешь?
– «Действие».
– Раз ты мне приказала танцевать, то тебе приказываю петь! – я по-чеширски растянулся в улыбке.
– Ну... не «приказала», – смутилась одноклассница.
– А как это назвать? Попросила? Указала? Пожелала?
Ответа не было.
– Что будешь петь?
– Песню про... Волшебный цветок. Знаешь?
– Не а. Современное?
– Нет, наоборот, старая, но и сейчас её тоже перепевают... Мне мама в детстве любила петь. Ей самой ещё нравилось.
– Как трогательно, твою-то мать. Пой уже. Я весь внимание.
Я она начала петь. Прокашлялась, прогрела связки голосовые и начала. Она так красиво это делала, что мой злобный внутренний голосок как-то немного онемел. Реально, это было красиво. Я почувствовал, как мне стало лучше. Как я стал лучше. Хотя я несильно понял лирику. Пение закончилось.
Я тихонько похлопал и уверенно, без стёба сказал: «Браво».
– Спасибо, – Ева зарделась пунцовым румянцем.
– А о чём она? Песня. Что за цветок-то? – я задал вопрос и, секунду подумав, допёр, но брать слова назад было поздно.
– А вот... Расскажу, когда выберу «Правду».
– Негодяйка, – театрально выдал я, – Давай «действие».
– Я тебя о двух вещах попрошу, если можно. Возьми фонарик, пожалуйста, а то что-то темно стало. И второе... Расскажи какую-нибудь страшную историю с ним.
– Очень интересная просьба, – я пошёл за фонарём и начал думать, что бы такого эдакого рассказать. Я, конечно, читал страшные рассказы и даже, с вашего позволения, повести, романы, но сам я рассказывать не умел. Воображение работало очень туго.
– Расскажи про тот сон.
– Прядь, может не надо.
– Надо, надо. Улетная же сцена. Сам режиссировал.
Я вернулся и сел за стол. Включив фонарик где-то на уровне пояса и направив себе на подбородок, чтобы получилась пугающая полуосвещенная рожа, мною был начат рассказ.
– Мне как-то приснилась очень жестокая вещь. Прям реально страшная. Не думаю, что тебе это стоит слышать.
– Да... Давай, хочу попугаться.
– Ха, короче, снится мне, что я гоблин. Но не гоблин из «Властелина колец», «Гарри Поттера», типа мерзкая неприятная тварь, а скорее наоборот, такой безобидный, но злобный зелененький монстрик, как в той мобильной игре про птичек... И вот, снится мне, что я штурмую замок. Но замок не настоящий, средневековый, а тоже какой-то игрушечный, потешный. Я перелезаю через зубчатые стены, не встречаю никаких препятствий и попадаю внутрь крепости. Там внутри устроен какой-то парк развлечений. Какие-то карусели, качели, разноцветные батуты. Настоящий рай для ребёнка. И вижу, как где-то рядом играют мальчик и девочка... Мальчику лет тринадцать, девочке, может, чуть меньше. Они так мило играют. Может, они брат с сестрой, может, влюбленные подростки. Выглядят просто сказочно. Пацан очень стильно одет и пострижен. Девчонка прямо такая принцесса с большими глазками и белой кожей. Ради неё хочется умереть потому, что ты по сравнению с ней – грязь и ничто. Я посмотрел на неё и понял, что передо мной совершенно безвинное создание и мне даже говорить с ней нельзя, испорчу ей слух своим мерзким голосом... Они видят меня и начинают убегать. Но не в панике, а так, как будто я с ними играю в салочки. Хихикают, смеются, перекликаются между собой о чём-то. Мне даже как-то приятно, что я вовлечен в игру, хотя я не совсем осознаю, зачем я здесь и что делаю. Вот спустя несколько минут такой непринужденной погони они немного выдыхаются и я, пользуясь возможностью, хватаю девочку, как бы, в заложницы. Приобнимаю её за живот и поворачиваю спиной ко мне. Теперь я могу шептать всякие мерзости в уши. Мальчик на меня смотрит с непониманием и смущением. Я, будто, бы обидел его, но постоять за себя он боится... Я чувствую, как хрупкое тело, зажатое в моих зелёных руках, неуверенно сопротивляется и хочет освободиться. Ей со мной неприятно, и я это понимаю. Мне даже самому становится гадко от себя. Хочется отпустить её и пожурить пацана, дескать: «Что же ты за свою девочку не заступился, эх, недотепа», но я не отпускаю и только сильнее сжимаю хватку. Чувствую, как девочке больно и, что она хочет скорее избавиться от меня и попасть в объятия к этому мальчику, который её успокоит и утешит. Мне как-то ужасно жутко становится от мысли о том, что они вдвоём существуют, радуются жизни, а я нет. Я – гоблин, который даже друзей себе найти не может среди своих потому, что мы все от природы недоверчивые и склизкие. Чуть что, так готовы предать и продать, чтобы себя спасти. Мои глаза видят то призрачное презрение во взгляде мальчика, который думает про меня страшные ужасы и убеждается в своем мнении. И ещё я слышу, как в легких у моей невольницы таится крик, какой-то вопль, но она не может ничего крикнуть, не может завопить потому, что она не знает – как это... Она всю жизнь прожила в довольстве, достатке, любви и заботе. До сих пор думает, что я это так с ней играю. Что это всё шутка какая-то, которую ей устроили её знатные родные. Я смотрю на пацана и улыбаюсь. Хочу убедить, что ничего страшного не произойдет, но я вижу, что он мне не верит. И правильно делает. Я достаю из ножен кинжал и тут же перерезаю девочке глотку... Слышно, как струя свежей крови обагряет голубую резиновую поверхность. Чувствуется, как жизнь моей жертвы утекает через горло. Видно, как беспомощно мальчик смотрит на некогда живую любимицу. Мне самому как-то немного неприятно, но в целом, хорошо. Я отпускаю безжизненный труп, и он валится наземь. Милая девочка легла поспать лицом вниз. Кажется, что она ещё хлипает, и пытается ухватить воздух, чтобы сделать вдох, но у неё не получается. Свежие потоки живительной жидкости бегут и бегут через разрез и ничто их не останавливает. Мальчик смотрит вниз и ничего не делает. Не может поверить своим глазам. Он не бросается к ней, не кричит её имя, не проклинает меня. Просто пялится и хочет, чтобы всё это стало сном. Кто из нас больший монстр. Я убийца? Или он ребёнок, даже не пытающийся спасти свою любовь? Хлипы и плач перестают... Мы стоим вместе несколько минут и не можем промолвить и слова. Я усмехаюсь, а он пустыми глазами смотрит на тело. Скоро он начинает смотреть на меня. Он какой-то потерянный, неуверенный. Спрашивает меня, моргая, зачем, почему, как? А я не отвечаю. Я сам не знаю. Я ждал, что он набросится на меня и я сразу ему врежу, чтобы также хладнокровно вырезать из этой жизни. Но он бездействовал. Это несколько смущало. Впрочем, я начал сближаться с ним. Вместо того, чтобы бежать или драться, мальчик встал на колени, устремляя свои мокрые глаза в мои, залитые красным. Принял свою судьбу. Несчастный трус! Вокруг меня начали появляться мои сородичи. Они не были прежними. Кожа у них стала липкой; доспехи какими-то изуродованными и ржавыми; кинжалы превратились в пики, на которых висели чьи-то свежеотрезанные головы; лица превратились в бесформенные рожи, каждая уродливее другой; глаза из обычных белых превратились в огненно-оранжевые. Вместе с ними изменилось и всё вокруг. Окружавшие меня карусели с качелями куда-то пропали, вместо разноцветного пола появилась земля, усыпанная человеческими зубами. Гоблины встали вокруг нас двоих и начали изучать меня, улыбаясь, обнажая гнилые клыки с остатками мяса. Они начали что-то шептать. Все вместе. Улыбки становились шире, глаза больше. Небо над нами сгущалось и становилось багровым. Темнело. Я совсем вплотную подошёл к мальчику, он не отводил от меня взгляда. Шепот окружавших меня соратников становился громче и превращался в набат: «Так будет с каждым, так будет с каждым». Окровавленным лезвием я коснулся шеи невинного пацана и начал совершать поступательные движения. Второй рукой я держал волосы, чтобы мясо не убегало от меня. С каждым разрезом гоблины говорили громче и громче, крови по шее стекало всё больше и больше, стоны агонии становились всё болезненнее и болезненнее. Так будет с каждым! Кинжал уверенно заканчивал свой ход и скоро освободил молодое тельце от непутёвой головы. Я торжественно поднял отрезанную голову над своей и завизжал. Сладость убийства прокатилась по плоти. Захотелось ещё. Вокруг меня разразился гром: «ТАК БУДЕТ С КАЖДЫМ! ТАК БУДЕТ С КАЖДЫМ! ТАК БУДЕТ С КАЖДЫМ, КТО ЕСТ КОЗЯВКИ, А-А-А-А-А!
Я реально начал кричать и бить по столу, чтобы добиться лучшего эффекта. Ева в ужасе взвизгнула: «Мама!», – я выключил фонарик, стараясь запечатлеть у своей слушательницы мой отпечатавшийся в темноте оскал. Я тут же его включил и поставил на стол, чтобы он светил куда-то в сторону.
– Надо было свечи ещё взять. У них радиус, так скажем, побольше, – как-то непринужденно говорил я, показательно рассматривая нестриженные ногти, – Как тебе?
– Страшно, напугал, – призналась Ева, отходившая от небольшого шока.
– Не ожидал что тебе понравится... На самом деле мне снилась только первая часть. Про девочку. С пацаном и криками я только что выдумал. В «оригинале», – я подчеркнул высказывание пальцами-кавычками, – Мы с эти мальчиком куда-то пошли даже и что-то делали, но я не помню.
– Ой, всё, н-не надо про это рассказывать, пожалуйста, – с испугом отмахивалась девчонка, – Как тебе такое вообще могло присниться?
– У меня есть соображения, но я выскажу их, когда выберу «правду», если хочешь послушать... Что ты выбираешь?
– Давай «правду».
– Чё бы у тебя такого спросить, – я серьёзно задумался. Даже приложил пальцы к подбородку для пущей важности. Я вспомнил одну нудную книжку, которую пытался прочесть по дурости – Какой самый дурной поступок ты совершала? Это, надеюсь, не входит в список «гадостей»?
– Ну... Нет, полагаю...
– Можешь рассказать?
– Могу, но зачем тебе это слышать... Не понимаю.
– Интересно, насколько максимально ты за всю свою жизнь нравственно могла пасть.
Ответа не было. Однако я не торопил и не переспрашивал. Чтобы такими вещами поделиться нужна какая-то смелость, уж это-то мне было понятно.
– Я как-то раз гостила в загородном доме у друзей моей мамы. Она вместе с ними за столом сидела, а всех детей отправили в одну из комнат на другом этаже. Там было человек пять. Два мальчика лет пяти и два моих ровесника, мальчик с девочкой. Мы играли в игру, где надо деревянную башню строить и потом постепенно её разбирать, стараясь не разрушить. В какой-то момент нам надоело, и мы расселись по углам. Я с девочкой, а её брат за компьютер на другой стороне комнаты. Дети играли с этими деревяшками и кидались и мы, зачем-то, присоединились. Очень весело было и даже не думали, что что-то плохое может произойти. И я случайно попала тому мальчику за компьютером прямо в нос этой деревяшкой. Не сломала ничего, но кровь пошла. Он, зажимая рану рукой и морщась спросил: «Кто?», – а я испугалась и сказала, что это один из мальчиков. Он как раз убежал. Мне так страшно было. Он пошёл, нашёл его и накричал, что так делать нельзя, что ему больно, до слёз довел. Совесть начала грызть из-за того, что наговорила. Он кровь смыл, вернулся за свой компьютер, и я призналась, что это я в него попала. Извинилась. Он переспросил, удивился, подумал что-то нехорошее про меня и ушёл вниз. Попросил прощения у того, на кого накричал и вернулся. Злобно так на меня посмотрел и мы продолжили во что-то другое играть, забыв, что только что произошло. Вот. Оклеветала невиновного... Я никого больше из участников этой истории не видела. Не знаю, как у них жизнь сложилась и всё ли хорошо...
– Ну, это не так плохо, как могло бы быть. Ты ж извинилась. Всё позитивно кончилось, типа.
– Это первое, что в голову пришло... Может, я делала что-то хуже, но просто не видела последствий и не помню.
– Ну ладно... Давай я тоже «правду» выберу.
– Хорошо... У тебя есть какая-нибудь фобия?
– Тебе неинтересно послушать мои психоаналитические бредни про сновидения? – я провел указательным пальцем по щеке, изображая стекающую слезу.
– Ну... не-е-ет, – Ева сделала жест «стеснительности». Она сжала кулачки, выпрямила большой и указательные пальцы, стукаясь ноготками последних, мол: «Мне неловко».
– Ха-ха, как скажешь, – а мне очень хотелось бы рассказать, люблю выкладывать умные мысли о себе, – Да чё-то я даже не уверен насчёт фобий, знаешь. Пауков раньше боялся, сейчас нет. Высота стрёмная, но я нечасто на ней бывал. Что там ещё... К темноте привык. К насекомым нормально отношусь. Трипофобии нет. Короче, я либо всего побаиваюсь, либо ничего.
Я подумал, что на этом, тащемта, можно и закончить, но мне в спину задышала совесть.
– Помнишь, как страшно было, когда на вечеринку шёл? Или, будто, не было? Коленки не тряслись и руки не потели что ли? Кому ты горбатого лепишь. Бесстрашный нашёлся. Даже за руку взять её боишься.
– Хотя есть у меня один прикол, – продолжил я, – С людьми очень неохотно на контакт иду. Тяжело прям начать разговор, что-то спросить. Можно сказать, что немножко я социофоб. Да...
– Ну всё, бр-р-ратан. Теперь она тебе на коленки прыгнет. Ты для неё теперь такой загадочный, скромный и по-своему крутой. Никакой не «альфа» и не «омега», а чистокровная «сигма».
– Я бы не сказала, что ты такой. Это у всех, наверное, – я буквально увидел, как из её губ начала стекать слюна от предвкушения сладости лжи, что была произнесена.
– Не-не-не, не разуверяй меня. Это я с тобой разговорился потому, что б-больше не с кем. Если бы мне надо было в «обычных обстоятельствах» тебе что-то сказать, то я бы минут десять решался, серьёзно... Я бы потом ещё детально анализировал, что ты мне сказала, знаешь. Чувствовал бы, что навязался, испортил тебе настроение. Вот настолько мне плохо, – меня несло, несло, несло...
– Почему?
– Вот этого я тебе сказать не могу. Сам с великим удовольствием бы послушал, почему так... Как говорил один умный дедушка. Всё из детства. Наверное, что-то там во мне сломали, а я не могу починиться, – мне казалось, что я становлюсь голым. Вместо того, чтобы вызывать восторг и уважение своей откровенностью я породил непонимание и какую-то отстранённость.
– Это странно очень.
– Я знаю! Но тебе это никак не навредит. К тебе я уже привык, – я сказал это, как будто говорил про какую-то жизненную неприятность, с которой просто нужно смириться, чтобы двигаться дальше.
Ответа не было.
– То есть, когда я рассказал ей, как убиваю во сне детей, то всё было нормально, но стоило мне поделиться своими тараканьими особенностями коммуникации, как на меня начали косо глядеть, как на умалишённого. Мы уже несколько минут посматривали друг на друга, уверенно себя чувствовали, и она снова начала прятать от меня свои глаза. Л-л-л-я-я-яха.
– Ну вот такая у меня, можно сказать, фобия, – этого можно было не говорить, но я просто хотел, чтобы Ева как-то отреагировала и дала понять, считает ли она теперь меня маньяком или ещё нет.
– Это пройдет, скорее всего.
Видать, не считает. Пронесло. Я вспомнил популярную педиковскую песню.
– «С пакетом мокрым на голове. С электробритвами на руке».
Ответа не было. Если не считать явное непонимание на девичьем лице.
– Да песня такая есть. Ты сказала, что «это пройдет» и я вспомнил. Не слышала?
– Нет.
– Деревня. Что выбираешь, кстати?
– Давай «действие».
– Чё бы тебе такого приказать? – я снова принял стойку стоического философа и абсолютно серьёзно предложил, – Сальто назад?
– Не смогу.
– На одной руке отжаться?
– Тоже.
– Локоть лизнуть?
Ева молча потянула свой маленький локоток к лицу и коснулась его кончиком языка.
– Охренеть... Ты ничего не сломала? – я искренне полагал, что это невозможно сделать без хирургического вмешательства.
– Нет, всё в порядке, ха-ха.
– Я и не знал, что так можно... Что ты так можешь!
– Меня даже в детстве хотели на гимнастику отдать художественную, но мне не понравилось.
– А чё так?
– Там слишком строго всё. Педагоги очень требовательные. Мне не нравилось. Я плакала после тренировок и постоянно жаловалась. Родителям надоело постоянно это слушать, и я ушла.
– Мы с тобой очень «волевые люди», надо сказать, – я поднял баночку пива, изображая Гэтсби с бокалом, – У нас так много общего.
Сам сказал тост. Сам выпил.
– А ты куда ходил?
– На плавание. Там не такие строгие тренера были, но, наверное, коллектив неприятный. И ещё у меня ничего не получалось. Бросил из-за этого. Не по своему желанию я туда попал, к тому же.
Ответа не было.
– Мы же играем, ёшки-матрешки, разговорились тут. Чья очередь была?
– Моя. Что выбираешь?
– Давай тоже действие, но не проси меня то, что я тебе говорил! У меня реально не получится.
– Хорошо... Я даже не знаю, что придумать, правда. Я устала.
– Да ну ты что. Давай.
– Придумала. Расскажи тогда что-нибудь смешное. Пугать ты умеешь, больше не хочу.
– Ты мне, конечно, задачку задала. Напугать легче, чем рассмешить.
– Попробуй, мне интересно.
– Мда, – у меня в голове были только анекдоты и мемы. Всё умещалось не более, чем в три предложения, а что-то подлиннее рассказать бы у меня не получилось ввиду отсутствия необходимого навыка. Я ляпнул, – Ехали как-то богатыри по степи... А нет, это похабная вещь. Щас другое вспомню.
От попыток вспомнить что-то забавное потели ладони. Где же ты, когда так нужен?
– Расскажи этой миледи про то, как ты матершиные комментарии писал, а потом узнал, что их все твои знакомые видят. Или про то, как ты хотел «кино» посмотреть, но скачал вирус, который заблокировал тебе телефон. По итогу в своих намерениях надо было признаться родителям. Ещё есть история о том, как ты вместо ключей с балкона кинул отцу свой телефон. Давай, не стесняйся. Это я ещё не вспомнил, как ты перед всем классом рассказал стишок про «Хорошо быть кисой, хорошо собакой»... Дедушка, говорит, научил. О,о,о, а помнишь как ты бабушку каргой назвал?
– Ну-у-у. Ты на меня посмотри. Разве не смешно? – я бился в беспомощности и захотел отмотать время назад, чтобы сказать: «выбираю «правду», – В общем, ладно... Я тебе, наверное, несколько шуток расскажу, а ты уж сама реши, что тебе понравилось... С небоскреба летит негр и цыган. Кто упадет быстрее?
Ответа не было.
– Уровень преступности, – Ева смущенно поджала губки.
– Про расизм ей не нравится.
– Ладно. Что общего между первой игрой в шахматы и первым занятием любовью?
Ответа не было.
– Первый раз всегда с дедом, – Ева стыдливо отвела глаза и немного улыбнулась.
– Про инцест тоже не нравится. Может что-то ещё более вызывающее расскажешь?
– Почему у геев каждая ночь Пасха?
Ответа не было.
– Бьются яичками, – Она улыбнулась, но только лишь.
– А-ХА-ХА-ХА, хорош. Давай ещё этой херни.
– Как называется научно-исследовательский институт химических удобрений и ядов?
Ответа не было.
– НИИ ХУиЯ, – Ева долго соображала и кивнула, как бы, в согласии, что, дескать, забавно.
– Ты можешь лучше.
– Как определить русского националиста в толпе?
Ответа не было.
– По розовым чулкам и ушкам, конечно же, – слушательница не скрыла непонимания.
– Это вообще анекдот?
– Последний, что сделала сладкая булочка?
Ответа не было.
– Промолчала, – я по-джентельменски указал на свою слушательницу, и та зарделась краской, уловив всю изящность комплимента, – Ну не знаю, я смешных историй. Только вот такие вот приколы категории «Г» от слова...
– Ну, некоторые мне понравились, не скажи.
– Не думал, что ты такой юмор понимаешь.
– Понимаю, но не увлекайся. Я хотела, чтобы ты историю какую-нибудь рассказал!
– Ну, нету у меня таких. А если есть, то я всегда там позорюсь. Про других как-то рассказывать нехорошо. Что выберешь?..
– «Правду», наверное. Давай, это последнее?
– Оки, я тоже потом «правду» выберу и пойдем, – чёрт меня дёрнул заговорить на эту тему. Трезвым я бы такое под пытками не сказал, но пиво ударило в голову и мне пришлось идти по его указке, – Любишь обнимашки?
Я лихо рассчитывал, что дальнейшие события будут идти по двум сценариям:
Первый, она скажет: «Да», – и я такой: «Ну и что же мы сидим? Я ведь тоже люблю!» и мы вместе сливаемся в дружеских. Исключительно дружеских объятиях!
Второй, она скажет: «Нет», – и я, очень тяжело перенеся такую утрату женского тепла, в ответ: «Обидно. Пофиг. Забей. Что ты хотела спросить?».
«Терциум нон датум». Или как там.
– Ну... – эта хитрая девка угадала мой замысел и теперь у неё внутри началась битва. Как поступить? Отказать, ясно давая понять, что я ей неприятен? Или согласиться, из вежливости проявляя сочувствие к моему одиночеству, но не больше? Меня перехитрили, – Не знаю, у нас в семье как-то непринято лишний раз обниматься. А что?
– Да ничё, прост, – я отпил из банки, заливая горе, – Давай «правду».
Ева долго думала и не решалась спросить. Я смотрел на неё. Она смотрела на стол, перебирая чистые ногти при свете фонарика.
– Почему ты спросил это? – меня полоснули бензопилой по груди.
– Да, э-э-э, – цепь всё наматывала и наматывала круги, разрывая плоть, – Я подумал, что, – Тело уже наполовину мне не принадлежит. Всё, что из меня могло, фонтанируя, извергнуться – кончилось, – Ну... Просто я люблю. И мне бы не хватало вот в этой вот ситуации былой нежности, которую я любил испытывать. Обойдусь, привыкну, – сталь разъединила меня надвое. Так вот, что чувствовала та убиенная мной девочка...
– Как мило, – призналась Ева, клюнув на моё гнусное вранье, – Меня родители только на день рождения обнимают, наверное. Я к ним тоже стараюсь не лезть... Ты хочешь обняться?
Я обомлел, когда услышал три этих восхитительных слова. Мне такое впервые говорят, Боже мой. Она ещё это так сказала. Типа, с какой-то чистой материнской любовью, стеснительностью и нежностью. Как хорошо, как хорошо!
Но я решил не быть до конца неженкой, а немного сбавить обороты, чтобы все знали свои места. С небольшой наглостью и аккуратной усмешкой я выдавил:
– Это уже второй вопрос для «правды», – я остановил пальчиком назревавшую близость, – Давай я тебя это спрошу? Уже вне игры, будто.
Ответа не было. Впрочем, он был и не очень нужен. Ева в умилительном ожидании наклонила голову и смотрела на меня. Я говорил какую-то ерунду, но она, почему-то растаяла от моих слов, а потому, наверное, и не слышала.
– Давай обнимемся? – я сверкнул глазами на свою одноклассницу, неловко встал, боясь грохнуться и подошёл на встречу к Еве. Только сейчас довелось до конца ощутить весь масштаб маленькости этой доброй девчонки. Она была меньше почти на голову и вместе мы, скорее, смотрелись не очень гармонично. Ощущения от предстоящего физического контакта как-то притупились и мне не было сильно страшно. Меня это поражало. Всё-таки куда-то моя трусость подевалась. Неужели я так успел возмужать за этот день?
Мы как-то быстро и сумбурно столкнулись телами. Я приобнял её за лопатки, а она меня за мою талию. Стало так тепло и уютно, захотелось углубиться в объятия ещё больше, но, боюсь, что я достиг возможного предела. Я мог положить свой подбородок на макушку Евы, чем и воспользовался.
– Держалка для головы, получается, – я перешёл на шёпот. Какой-либо реакции не было. Видимо, сказал слишком тихо или ей не понравилось, что я так сделал. Голову, однако, не убрал.
Что-то магическое происходило в этот момент на кухне. Солнце за окном уже зашло и на пустынный город спустились сумерки. Уличного освещения не было и вообще ничего не говорило о том, что мы вдвоём находимся в некогда оживлённом спальном районе. Тишина стояла кладбищенская. Нет, даже космическая. В вакууме звук не распространяется и, наверное, сейчас можно было бы услышать, как звучит бесконечная Вселенная. Гигантская и немая. Вся моя вульгарность и зашуганность улетучились мгновенно. На меня, видимо, начали, не побоюсь этой сентиментальности, действовать силы любви, чтоб их. Это вызывало приятную неловкость и желание большего.
– Спасибо, – мне искренне захотелось отблагодарить свою «подругу» за такой душевный подарок. Редко, когда мне делали что-то такое, заставляющее радоваться и радоваться без конца, забывать о гнетущих разум ужасах. На этот раз меня услышали.
– Не за что, – так же шёпотом ответила Ева, рассматривающая тёмный пейзаж за окном и опираясь на меня левым ушком. Во мне горела надежда, что моей «сообъятельнице» так же приятно, как и мне. Неподвижно стоять было как-то немножко неловко, и я начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, как бы, начиная медленный танец.
– Потанцуем? – шутливо предложил я.
– Музыки нет, – грустно отозвалась Ева.
– Да это недолго исправить, – я начал, как джазовый музыкант, что-то мелодично напевать, стараясь спародировать какой-нибудь никогда мной неслышанный блюз. Ева не сопротивлялась и вторила моим движениям. Удивительно, но мы умудрились ни разу не наступить друг другу на ноги и притом сделать вокруг своей оси два маленьких круга. Мне понравилось танцевать, но я почувствовал, что объятия, некоторым образом, исчерпали себя и нам обоим уже стало немного жарковато друг от дружки.
– Ладно, думаю, что на сегодня достаточно. Спасибо, Ева, – проговаривал я, трагично отлепляясь от девочки, – Обниматься так круто, блин.
Я вернулся к обычному своему состоянию.
– Тебе спасибо, – подняла на меня глаза она. Я уже было подумал, что она щас потянется ко мне, чтобы логически продолжить акт близости, но был обманут. Впрочем, на такое у меня бы и губа не поднялась, – Я ко сну пошла готовиться. Возьму фонарик?
– Разумеется, – говорил я уже уходящей куда-то вглубь коридоров девчонке, – Тебе тоже возьмем завтра фонарь. Чтобы мы независимо друг от друга были, ага.
Ответа на было. Меня начали одолевать типичные для меня подозрения.
– А что, если ей не понравилось? Вдруг я плохо пах? – я понюхал футболку, вроде ничего, – Вдруг у неё уже есть парень, а я тут со своими просьбами? Но она же разрешила себе...
Короче говоря, тяжкие думы одолевали меня, пока я доканчивал банку с хмельным, сидя за столом в темноте. Кажется, что я в своем преисполненном начинающемся алкоголизме прыгнул даже выше, чем мой батя. Он хотя бы при свете сидит, а я как какой-то бэтман или ведьмак. При тусклом отблеске Луны и звезд. Я мельком оглянулся в окошко, как бы, притворяясь эдаким полуночным зверем, и поразился увиденному. На чистом от облаков небе можно было разглядеть звезды. Целый рукав. Ряды этих крохотных точек, дырок мироздания, если верить в магию.
Это было красиво. Пронеслась мысль, что там можно увидеть пролетающие спутники или даже станцию. Хоть какое-то утешительное свидетельство жизни или хотя бы её артефакт. Луна была в форме очень тонкой обратной буквы «с». Мысленно проложив линию и получив букву «р», отметил про себя, что Луна растущая. Значит недели через две можно будет гулять ночью под полной Луной.
– Или Лунатить. Вдруг Ева лунатит и убьет нас во сне. Чё делать будешь?
– Приму судьбу достойно. Я обнимался с девочкой. Жизнь прожита не зря, – я закурил несуществующую сигарету, всё ещё не отрывая взгляда от неба, простреленного дробью-светом. Была у меня такая привычка интересная. Во всякие «брутальные» и философские моменты жизни притворяться, что курю. Обычно в фильмах так делают задумчивые киногерои, обмениваясь между собой мудростью или просто пялясь в вечность, пытаясь понять, что от них хотят дальше. Разумеется, я ни разу в жизни сигарет в руках не держал, но какая-то романтика раскуривания меня немного пленила. Я бы, может, и начал курить эти штуки да мне никто не предлагал. Моим пристрастием некогда были так называемые «электронки», но меня быстро отучили от этой ерунды, спасибо моему отцу.
– Сейчас тебя, кстати, никто не контролирует. Пари, сколько вздумается. Помнишь то место в ТЦ? Там всегда такие дружелюбные продавцы были...
Я всё пялился на небо, а оно на меня. Между нами зародилось какое-то невербальное понимание и солидарность. Звезды становились в моих глазах всё более и более уважаемыми собеседниками. Свет, идущий от них, существует больше, чем я себя помню. Он преисполнен житейской мудрости и вечной красоты. Никогда не пялился на ночное небо. Где же я раньше был?
Упала звезда.
Мне сначала показалось, что я увидел, но тут же убедил себя, что мои слипающиеся глазки действительно зацепили сетчаткой мимолетную такую полоску, рассекающую купол атмосферы.
– Загадай желание, придурок.
И я загадал. Что-то очень неуверенное и абстрактное. Наверное, в итоге это и получу, но в извращенном обличии.
Скорее всего, алкоголь возбудил во мне ранее не испытываемую поэтическую сентиментальность и то, что я принимаю за какое-то духовное откровение и прикосновение к прекрасному – не более, чем по-новому пульсирующие нейроны в мозгу или на что там влияет эта жидкая дрянь...
Больше звёзд не падало, сколько бы я не следил за небосводом.
Моё меланхоличное одиночество прервал мерцающий свет из коридора и тихий топот.
– Я закончила. Можешь тоже в ванную пойти, – Ева оставила мне фонарик и пошла в спальню.
За водными процедурами ничего интересного не произошло. Было немного не привычно заниматься чисткой зубов почти во тьме. Из зеркала на меня смотрел теперь совсем другой человечек. Все красные прыщи горели, глаза отливали каким-то особенным блеском, зубы казались желтее, чем обычно. Мне не понравилось.
По завершении водных унижений, я пошёл на кухню за бутылкой и стаканами. В той же (незапертой) спальне, где мы сегодня очутились, меня ждала Ева. Она одетой бочком лежала на кровати и походила на римского патриция.
– Помнишь, сколько мы выпили? – спрашивал я за спину, наливая на полу мистическое варево.
– Нет, ничего не помню, – от её сонных интонаций страшно тянуло спать.
– И я не помню. Думаю, нам этого будет достаточно, – положив фонарик на кровать и взяв два наполненных стакана, я по-турецки уселся на покрывало и предложил напиток однокласснице. Мы, не чокаясь, опрокинули содержимое. Осознали, что этого будет маловато и налили себе ещё. Размазывать начало так, что стены пошли ходуном. Оба легли на бок спинами друг к другу и быстро уснули. Я виновато рассчитывал, что я смогу как-то «перепить» и воспользоваться беспомощностью девчонки, но мне больше хотелось в этот момент спать, нежели злодействовать.
Как и вчера, сознание решило одарить меня кинопоказом и начало крутить тупой сон. Дли-и-и-и-инный и тупой сон. Была бы у меня возможность пропустить это всё, то воспользовался бы да мотнул до какой-нибудь следующей сцены. А так, пришлось до конца сидеть.
– Добрый день, уважаемые дамы и господа студенты. Сегодня у нас крайне животрепещущая тема лекции, – начал очень живо и с искоркой в глазах говорить какой-то бородатый дяденька с умным лицом. – Многие студенты по завершению нашей дисциплины отзываются, что это самая интересная прослушанная лекция за всю их учебную деятельность.
По аудитории послышались смешки и роптания.
– Это все, конечно, неправда. Так считаю только я один потому, что тема это непосредственно тесно связана со многими моими научными трудами, которые я бы вам хотел порекомендовать, но не стану, зная ваше нежелание читать что-нибудь длиннее заголовков новостей, – кто-то в аудитории едко поржал.
– Эх... – тяжко вздохнул дядька, но поправив очки, так же живенько продолжил, – Сегодня мы будем говорить о таком явлении как одиночество, рассматривая его в качестве одной из возможных форм аддикции или, проще говоря, зависимости.
Немного подождав, дяденька пробежал глазами аудиторию и, собравшись с мыслями методично и неторопливо, без былой энергичности начал зачитывать конспект, часто отрываясь от него и обращаясь непосредственно к слушателям. От него веяло харизмой и чувствовалось, что в вопросе он подкован и, возможно, много, о чём велась речь, знакомо было лектору не понаслышке.
– Итак, мои, надеюсь, не одинокие господа и дамы, «одиночество как аддикция». Определимся для начала, что же такое аддикция и одиночество. Давеча я спросил у «тети Вики», как бы она их охарактеризовала, и получил вот такие ответы: «Аддикция - навязчивая потребность, ощущаемая человеком, подвигающая к определенной деятельности», – и, в свою очередь: «Одиночество – состояние и ощущение человека, находящегося в условиях реальной или мнимой коммуникативной изоляции от других людей, разрыва. Далее-далее-далее» Всё это, в принципе, правильно и не должно быть как-то иначе интерпретировано, но мне бы хотелось внести некоторые дополнения к вышесказанному. Заранее прошу прощения за мою фривольность и излишнюю сентиментальность, но аддикция и одиночество мне видятся так: «Аддикция – некая чрезмерная неоправданная нужда в чем-либо, обуславливающая нормальное жизнеощущение подверженного аддикции» и: «Одиночество – состояние оторванности человека от общества, созданное им самим по его воле или без неё».
Стало быть, одиночество как аддикция в совокупности есть не что иное, как нужда человека в состоянии обособления от общества и коммуникаций, отсутствие которых не оказывают негативного влияния на психическое или, даже, физическое здоровье.
Вот спрошу у вас. Если бы вы на улице встретили зависимого от алкоголя или наркотиков гражданина, то вы бы его распознали из толпы? Скорее всего, вы бы ответили положительно. Всем кажется, что такие яркие формы пристрастия к чему-либо непременно отражаются на внешнем облике. Боюсь вас разочаровать, но девяносто процентов всех зависимых даже не вызвали бы у вас подозрений. Да, это так. Если верить статистике, то в этой аудитории находятся, как минимум, два человека, регулярно употребляющих лёгкие наркотики. И не смейтесь! Это серьёзная проблема. Общество с большим трудом распознает зависимых. А зависимых от одиночества тем более.
Знаете, наиболее ярким примером того, что одиночество может быть аддикцией, выступают аналогичные аддикции. Посудите сами. Наверняка некоторые узнают себя здесь. Проведём мысленный эксперимент. Представим некого пролетария неудачника, который любит устраивать пьянки каждую пятницу и выходные. По будним дням он, приходя с работы сразу валится спать, настолько тяжела его тяжкая трудовая ноша. У него есть ребёнок, есть жена, которая осуждает пьянство супруга, однако в то же время хочет помочь и проникается сочувствием. Она постоянно его спрашивает, почему он пьёт, почему он не может жить по-другому. Даже, если он и находит какие-то аргументы в пользу своего пьянства и уверенно их высказывает, всё равно он в глубине души прекрасно знает, что зависим и жизнь была бы куда лучше, не будь его пристрастия к выпивке. Однажды он, почему-то, решает не пить. Просто не пить. Он в кои-то веки хорошо общается с женой, наводит порядок в доме, помогает своему ребёнку, что-то готовит, ходит в кино и на прогулки. В общем, обычная счастливая семейная жизнь. Почему бы не продолжить так жить? Да потому что всё поведение определенно уже на биохимическом уровне, по-другому нельзя. Следующие выходные возвращают нашего неудачника пролетария к тому, от чего он, казалось, убежал. Аддикция – это не просто тюрьма, из которой не сбежать. Аддикция – это тюрьма, из которой не хочется сбежать.
А теперь нехитрым образом перенесём этот опыт на офисного клерка неудачника, который по выходным в своей каморке то и дело прожигает свою жизнь в видеоиграх, кинофильмах, в японской анимации, на различных форумах. Да даже если он проводит время, занимаясь музыкой, иконописанием, изучением латыни. Занятия в этом случае тривиальны – он это делает один. Ему не с кем поделиться, не с кем поговорить, не с кем совместно провести время. Но, как и наш знакомый пролетарий, однажды он выберется из своей берлоги, познакомится с девушкой, поиграет в настольные игры в приятной компании, выпьет и начнет искренне изливать душу собутыльнику и т.д. и т.п. Как вы могли догадаться, это «однажды» так и останется «однажды». Его не затянет в омут социальной активности. Она ему чужда. Знакомо? Нет? Мне лично, признаюсь, да. Из этой воронки одиночества нужно выскребаться месяцами, которые будут страшно мучительны для подверженного зависимости...
В аудитории стояла могильная тишина. Все смотрели лектору в рот с упоительным вниманием и даже самые болтливые перестали трындеть, чтобы внимательно послушать, что же будут говорить дальше.
– Чем ещё так пленительна аддикция? Вообще любая. Постоянством, низкой степенью ответственности и неминуемым саморазрушением, порождающих «вторичную выгоду». Поясним же каждое из утверждений.
Первое, постоянство. Как известно, каждый стремится к стабильности в той или иной форме. Одна работа, один супруг, один образ жизни, одни и те же увлечения и привычки. Даже если человек, скажем, любит переезжать из одного места в другое каждые шесть месяцев, то это тоже говорит о стабильности в некотором смысле. Отсутствие смен локации будет неприятно такому «номаду», это будет выбивать его из колеи. Разумеется, стабильность – это лишь необходимая для мозга потребность отдохнуть, потребность не думать, но действовать в автоматическом режиме. Он не может постоянно работать, пытаясь ориентироваться в новых обстоятельствах. Это крайне утомительно и энергозатратно. Так и с зависимостью. Она стабильно гарантирует получение эмоций, комфорт и удовлетворение жизнью, в средней степени. Как известно: «Работает – не трогай», – это и является негласным девизом всех зависимых. Следите за ходом их мыслей: они живы, более-менее счастливы, а значит полноценны, здоровы и успешны. Менять ничего не нужно потому, что зависимость уже создала все кажущиеся условия для жизни. Именно, что кажущиеся потому, что то, что на самом деле является нормальными условиями жизни – не доступно зависимому. Не только по причине, что он не видит, как должно, быть, но попросту не хочет этого видеть.
Так мы переходим ко второму «преимуществу» зависимости – отсутствию ответственности. Представьте себе жизнь здорового человека, полноценного члена общества, семьянина. Ему нужно ходить на работу и прилежно выполнять свои должностные обязанности; нужно поддерживать брак со своим партнером, не давать эмоциональной связи ослабнуть, а это, заметьте, большой труд, если мы говорим о людях среднего возраста; необходимо заниматься воспитанием детей – кормить их, обеспечивать образование, помогать совершенствоваться в увлечениях, следить за тем, чтобы они не стали подвержены пагубным привычкам или идеям. Это колоссальный труд, согласитесь? Притом, такому человеку хотелось бы находить время на себя, что, кажется, вообще невыполнимым. Назовем такого бравого гражданина человека с высокой степенью ответственности – он ответственен перед семьей, перед обществом, перед собой. Что же с человеком зависимым? Он ни за что не в ответе, если не говорить о регулярном насыщении и потворству аддикции. Ему, скорее всего, совершенно безразлично благополучие семьи, если она у него есть. На работу он ходит не для того, чтобы оказывать помощь обществу, реализовываться. Он ходит туда, чтобы заработать на еду, жилье и своё маленькое деструктивное увлечение, каким бы оно ни было. Плохо ли это? Для окружающих – безусловно. Для нашего пациента? Нисколько. Жизнь для него полна удовольствия и времени свободного предостаточно. Плюс, можно завести себе ещё несколько зависимостей. Таких своеобразных «камней бесконечности». Только вместо безграничной власти над каким-то аспектом бытия они будут наоборот – постепенно лишать чего-то важного: здоровья, социальных связей, репутации, времени. Как это всегда бывает, выйти из омута низкой ответственности очень сложно по той причине, что это становится порочным кругом. Ты хочешь освободиться от зависимости, но тебя отвергают близкие люди. Пучина аддикции поглощает ещё больше, и ты падаешь в глазах людей ещё ниже. Хотя к этому относительно быстро привыкаешь, но, когда надоедает – расстаться с жизнью несложно. Ничего не держит и никто не держит.
Так мы переходим к третьему пункту – тяга к самоуничтожению. Люди делятся на две больших (правда, больших) группы: те, кто тянется к жизни и те, кто стремится к обратному. Не надо думать, что вторые — это только самоубийцы или преступники. Отнюдь, тягой к смерти могут быть: порочные связи, экстремальный спорт, алкоголизм, увлечение боевыми единоборствами, занятие политикой, пристрастие к фастфуду, частый просмотр новостей, онанизм и много чего ещё, на самом деле, в целом, безобидного и не предосудительного. Я вижу улыбки на ваших лицах, но прошу, дайте мне минуту и всё станет понятно. Мы не говорим, что это плохо – стремиться к смерти, нет. Таков естественный ход жизни. Мы не можем существовать, только созидая. Нужно сносить ветхие здания, переписывать старые законы, прибегать к насилию для обеспечения своей безопасности, рубить деревья, использовать полезные ископаемые, лишать людей свободы и так далее. В общем этот принцип можно описать известной пословицей – «не разбив яйца, омлета не сварить». В людях существует баланс между этими двумя категориями и даже самые праведные, непогрешимые люди не могут только лишь создавать. Для поддержания жизни им приходится потреблять пищу и пить воду. Ни то, ни другое не берется из воздуха безвозмездно. Пищу необходимо либо вырастить, либо поймать, что так или иначе включает в себя некоторого рода разрушения. Вернемся к аддикции. Люди с зависимостью лишены этого самого баланса. Нормальные представители социума, скорее, подвержены стремлению к жизни. Им кажется, что это благо и они к этому движутся. Подверженные зависимости не видят смысла в движении к позитивному. Они не любят жизнь, не любят себя и кого-либо ещё. Это значит, что единственным путём, который остается для зависимого – путь вниз. Скажу страшную вещь, но вдумайтесь. Убивать себя гораздо приятнее, если ты знаешь, что не представляешь собой ничего ценного. Появляется даже некоторого рода миссия – избавить остальных от себя. Чудесно, правда?
Одиночество же в свою очередь также подходит под признаки зависимости, которые мы обозначили выше. Существовать одному становится приятно. Ты независим, уникален и не подвержен какому-либо эмоциональному воздействию со стороны других. Мир вокруг начинает давать ощущение, что одиночество – путь к просветлению, что социальные связи бесполезны и нужно непременно как можно больше времени проводить наедине с собой, чтобы познать себя и мир. Как правило, одинокие люди на самом деле этим не занимаются, им слишком плохо, чтобы реально искать себя. Вы же знаете про пирамиду потребностей? Как бы вы ни хотели обратного, но самую верхушку вам никто не отдаст, если не заложены первые уровни пирамиды. Итак, одиночество дает постоянство. Постоянство высокомерия, досуга и элитарности. Про низкую степень ответственности пояснять, думаю, не нужно. Зависимый от уединения ни за кого не в ответе, что позволяет спокойно концентрироваться на дальнейшей «подпитке» своего образа жизни. С тягой к саморазрушению всё тоже понятно. Социальных связей нет – значит я плохой человек. Однако менять я этого не буду, иначе перестану быть самим собой и изменю жизненные приоритеты, что будет означать некоторого рода предательство самого себя.
Одинокие люди делятся на две группы: зверей и богов. Первые просто не могут вклиниться в общество, из-за чего им приходится постоянно доказывать себе и остальным, что они-таки это могут, но просто не хотят. Они дикие по своей природе, равнодушные и апатичные, но не перестают мнить себя богами, которые на самом деле могут интегрироваться в общество. Более того, они делают для него всё и могут за секунду обрести друзей, партнеров, но им этого не нужно потому, что у них уже это всё было и им попросту неинтересно. Они сидят на вершине горы и смотрят вниз. Звери же стоят у подножия и рычат на тех, кто карабкается наверх...
Я молча встал из-за стола и решительными шагами начал спускаться к трибуне. Все присутствовавшие начали следить за мной и хлопать глазами. Наверное, подумали, что я пошёл носик попудрить. Лектор смотрел на меня немного удивлённо. Он почувствовал, что я неслучайно поднялся именно в момент его драматической паузы.
– Молодой человек, вы... – эта обличительная падла не успела договорить потому, что я сбил его с ног и повалил на спину. Даже не предполагал, что во мне есть настолько силы. Или он просто не ждал?
Я думал, что буду что-то кричать, спрашивать, требовать. Знаете, как торжествующий мстящий, дескать: «А, каково тебе? Как тебе эти яблоки? Помнишь меня? Помнишь?» и всё такое. Но я тупо молчал и вбивал четыре глаза этого несчастного ему в орбиты. За меня прекрасно говорили звуки тумаков, трескающиеся кости и хлипкие сопения избиваемого. Во мне не бушевала ярость или обида. Казалось, что я просто делаю свою работу. Никто из сидящих в аудитории не сдвинулся с места, чтобы остановить моё нападение или же помочь. Все просто смотрели и ждали. Руки и груша были искрашены в красный. Ужас от сотворенной жестокости нахлынул, и я встал, содрогаясь от сделанного. Сотня глаз следили за мной и не моргали. Они поняли, зачем я это сделал, а я не понимал.
Я медленно открыл глаза, проснувшись от кошмара.