Холодный ноябрь
После того как произошел тот ужасный случай, моя жизнь полностью изменилась. Мои старые раны болели так, что сердце разрывалось. Я больше не хотела улыбаться, на это не было сил. Ни на что не было сил. Но я ведь сильная? Значит должна держать лицо.
Все следующие дни в школе также были серыми, и невыносимыми. Я мечтала поскорее уйти домой, каждый шепот, каждое упоминание моего имени, заставляло меня впадать в панику.
Я незнала что мне делать, идти в полицию? Сказать маме? Хотя она меня добьет. У меня нет ни одного человека кому бы я могла выговориться, и попросить о помощи. Я одна. Поэтому я должна опираться только на себя.
Мама все также была холодная, и злая. Постоянно ругалась, и даже могла поднять на меня руку. Я ненавидела школу, ненавидела дом. Везде был сущий ад.
Где же мой дом? Где место, где меня всегда ждут, и всегда мне рады?
С каждым днем я чувствовала, мне становилось хуже, и морально и физически. Я стала меньше есть, перестала заниматься спортом, я ходила раньше в зал. Я забила на учебу, точнее на нее больше не было сил. Со здоровьем все было ужасно, но в первую очередь, со мной.
И никто не спрашивал, всем было все равно.
Прошел сентябрь, октябрь, каждый день был одинаковым, и наступил ноябрь.
Ноябрь пришел не спеша, принеся с собой холодный ветер, бесконечный дождь и сумерки, которые наступали уже в четыре часа дня.
Я стала сильнее. После сентября я научилась давать сдачи словами, взглядом, холодной усмешкой. Я думала, что это броня, что я отгородилась от всего. Но ноябрь показал, что броня была из картона.
Все началось с Регины. Мы не общались, но я видела ее в школе. Она бросала на меня колкие взгляды, но я игнорировала их. Я думала, мы просто чужие люди.
Но однажды перед уроком я зашла в туалет и услышала за кабинкой ее смех и голос.
— Ну она же просто психопатка! — взахлеб говорила Регина кому-то из своих новых подружек.
— Я же вам рассказывала, как она ко мне приставала? Хотела, чтобы мы с ней... ну, вы понимаете. А когда Амир ее послал, она вообще крышей поехала. Сама на себя это видео сняла и разослала всем, чтобы его шантажировать! Он просто жертва обстоятельств!
Я замерла, прислонившись к холодной кафельной стене. Во рту пересохло. Это была не просто сплетня. Это была умело выстроенная, чудовищная ложь, переворачивающая все с ног на голову. Она делала из меня не только жертву, но и агрессора, больную, и опасную извращенку.
Я вышла из туалета, и наши взгляды встретились. В ее глазах не было ни капли стыда. Только злорадное, ледяное торжество. Она не просто предала меня. Она решила уничтожить окончательно, выставив сумасшедшей.
Слух разлетелся по школе со скоростью лесного пожара. Теперь на меня смотрели не только с насмешкой, но и с брезгливым страхом. Шарахались. Шептались.
Амир, видя, что почва под моими ногами окончательно выжжена, решил нанести финальный удар.
Он подкараулил меня вечером, у самого подъезда. Было темно, холодно, моросил противный дождь. Я шла, уткнувшись лицом в воротник куртки, и почти наткнулась на него.
— Ну что, психопатка, — его голос прозвучал тихо и спокойно. Он вышел из тени, и от него пахло алкоголем. — Говорила, что тебя послушают? Послушали. И все поняли.
Я попыталась пройти мимо, но он схватил меня за руку и резко дернул в сторону, в темный, глухой угол между гаражами.
— Отстань, Амир, — выдохнула я, пытаясь вырваться, но его хватка была железной.
— Я тебя не отпущу, пока ты не поймешь, — он прижал меня спиной к холодной, мокрой стене. Его лицо было так близко, что я видела каждую пору на его коже. — Ты никто. Ты грязь. И всегда ей будешь.
И тогда он начал бить. Не со всей силы, не как тогда, на вилле. Это были точные, холодные, методичные удары. Кулаком в живот, чтобы не было синяков на виду. Ладонью по лицу, чтобы не оставить следов. Он делал это молча, тяжело дыша. А я не кричала. Я просто смотрела на него поверх его плеча, на желтый свет одинокого фонаря вдалеке, и думала, что, наверное, сейчас умру. И это будет не так уж и страшно.
Он остановился, когда я обвисла, едва стоя на ногах,
и отпустил меня. Я медленно сползла по стене на землю, на мокрый асфальт. Он посмотрел на меня сверху вниз с таким презрением, будто смотрел на насекомое, развернулся и ушел.
Я не знаю, сколько времени я просидела там. Дождь мочил мое лицо, смешиваясь со слезами, которые я наконец разрешила себе пролить. Все болело. Но физическая боль была ничто по сравнению с болью внутри.
Я доползла до дома. Вошла в квартиру. Мама стояла на кухне. Она увидела мое мокрое, грязное, заплаканное лицо, мою помятую одежду.
И вместо того чтобы броситься ко мне, спросить, что случилось, она скрестила руки на груди и сказала ледяным тоном:
— Опять? Опять ты влипла в какие-то свои грязные истории? На тебя же смотреть противно! Довести себя до такого состояния! Я устала от этого! Устала от твоих истерик, от твоих скандалов! Мне надоело это постоянное позорище!
Я смотрела на нее, и во мне чтото окончательно умерло. Надежда и вера.
— Мам... — попыталась я сказать.
— Молчи! — она крикнула, и ее голос сорвался на визг. — Я не хочу это слышать! Не хочу видеть! Убирайся с моих глаз! Иди умойся, приведи себя в порядок! Или вообще уходи, если не можешь жить нормально!
Она развернулась и ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Я осталась стоять одна в прихожей, с мокрой курткой, в луже, растекшейся от моей одежды. Я смотрела на хлопнувшую дверь и понимала, что я абсолютно, полностью, навеки одна.
Меня предала подруга. Меня избил и унизил парень, в которого я была влюблена. Меня выгнала из своего сердца собственная мать.
В ту ноябрьскую ночь, сидя на полу в ванной и смывая с лица грязь и кровь, я усвоила последний, самый главный урок жизни.
Никому. Нельзя. Доверять. Никому.
Любая протянутая рука может оказаться замаскированным капканом. Любая улыбка маской для удара. Любая любовь ложью.
Я посмотрела на свое отражение в зеркале. На опухшие глаза, на синяк, проступающий на скуле. И я не увидела там слабости. Я увидела пустоту.
Ту самую пустоту, из которой рождается настоящая, железная сила.
Мне было не на кого больше надеяться. Не у кого искать помощи.
Я справлюсь сама. Потому что другой возможности у меня просто не осталось. И в этой ледяной, безжалостной ясности была своя, горькая правда.
И своя сила.