16 Глава
Холодная сдержанность, ледяная скованность с другими и жаркая отзывчивость с ней.
Вся удлинённая, вся заострённая. Всё в ней удлинённое, всё заострённое.
Если бы кому-то пришло в голову сделать ледяную скульптуру Гроздевой — острые грани сверкали бы, как в огранённом алмазе.
Высокомерное возвышение над окружающими.
— Почему ты не носишь каблуки? — Ты с ума сошла? Куда мне каблуки? Во мне сто восемьдесят два сантиметра. Я и так выше многих. И даже мужчин. Слишком высокая.
— Нет. В самый раз. Красиво. А на каблуках было бы ещё красивей.
— Два метра красоты?
— Дыа.
***
— Твоих рук дело?
Надела туфли на каблуках по настоянию Найдёныша. Теперь возвышается над ней на добрых два метра без малого. Сама попросила, даже обвинить некого. Страшно. Но очень красиво. Ирина Игоревна бросает копии материалов дела на стол перед Найдёнышем. Из папки вылетает фотография: слово зажило в шрамы, но ни один врач не согласился его свести. Смотрит на фотографию. Поднимает глаза на Ирину игоревну. Лазутчикова старается сохранить невозмутимый вид. Смотрит холодно. Руки на груди сложила. — Два года. Два года ада у мальчишек, Ирина Игоревна. И некуда бежать. Я же не убила. — А тебе не приходило в голову, что они могли человека оговорить, например?
— Нет. Меня не обманешь. От него пахло их страхом.
— Пахло страхом?
— Запахи. Люди не чувствуют их. Да уж. Лучше бы убила, мелкая бандитка, чем такую вывеску повесить. В этом детском доме начался такой переполох. Вскрылись случаи насилия ещё и ещё. Набежали проверки. Директора сняли. Персонал перетрясли по косточкам. Подписанный-таки принёс заявление в полицию, но… У всех есть дети. Не свои, так у родственников, знакомых, друзей. У всех есть дети. И уж точно все были детьми. Над делом не работали. Просто саботировали на всех уровнях. А вот расследование по поводу сексуальных домогательств обозначенного провели. И нашли. И посадили. В одиночку, но его это не спасало. Лиза старалась, когда писала — выводила прямо по надкостнице, делала широкие штрихи. Шрамы глубокие, надпись видно чётко. А сводить никто не взялся. Вот что с ней делать?
***
— Опущенные…
Реакция Кошары мгновенна. Взвивается в воздух с места, извивается невероятно. Мощный удар в грудину — и поверженный Туз на земле, а Кошара вколачивает в его лицо кулаки и учит уму-разуму:
— Они не виноваты,
— удар.
— Они — жертвы,
— удар, удар, удар. — Опущенный — тот, кто делал это с ними,.
— снова серия ударов.
— Слова и понятия своего отца в жопу себе засунь вместе с отцом и с языком твоим поганым,
— снова удар. Отскакивает, встаёт в стойку.
Спиной к близнецам, лицом и страшными маленькими кулаками — ко всей стае. С кулаков капает тузова кровь — разбила лицо своей правой руке нахрен. Туз охает, поворачивается, сплёвывает — кровища. Разбила, сука, нос, губы, всю морду. Зубы, спасибо, вроде целы все. Да и вообще, Туз знает: могла бы и кости все переломать, и зубы повышибать, и убить. Действительно, просто воспитывала.
— Ах ты ж блядь,
— стонет. Не агрессивно, скорее, изумлённо. Не ожидал. Вот такого не ожидал. Он же её… Вспоминает, как он же её, уже разложенную, в разодранной одежде. Один держал её за волосы и за одну руку. Второй фиксировал вторую руку. Третий тянул ногу. Четвёртый расстёгивал ширинку на своих брюках и держал ещё одну ногу. Вчетвером едва удалось девчонку разложить. Вырывалась молча, отчаянно. Совершенно не собиралась сдаваться. Туз ненавидел таких уёбков. Как его ненаглядный папаша. Только стадом, только со слабыми смелые. — Сука, порешу, нахуй, всех!!! — бросился, сбил мудака с расстёгнутой ширинкой. Тот упал на державшего другую ногу. Этого хватило. Девчонка дёрнулась, выгнулась. Невозможным образом изогнулась и стряхнула одного с руки. Дальше действовали вдвоём, спиной к спине. Раскидали четвёрку, как два пальца.
— Как они тебя поймали-то, вообще?
— стянул с себя свитер, ткнул девчонке.
Маленькая, тощая, только по густым чёрным волосам и можно понять, что девчонка, если в одежде. А глазища — охренеть. Чисто кошка смотрит, а не девчонка. Девица свитер взяла, натянула на голое тело. Подобрала джинсы — целые, вроде. Тоже на себя. Только сейчас ответила: — За патлы эти ебучие. Курить есть?
Протянул пачку, дал подкурить — руки у девчонки всё же дрожали. Ссыканула. Оно и понятно. Присели, покурили молча. — Спасибо, братан. Должок. — Забей. Ты б тоже мимо не прошла.
— Это да.
Опять помолчали.
— Нож есть? Или бритва? — Зачем тебе?
— виски сбрить. Второй раз, сука, из-за них в такую хуйню попадаю. Волосы сбрили вечером. Туз приволок девчонку домой: батя — на зоне, пьяная мать — в отключке. Нашлась старенькая бритва, туповатые ножницы. Отстригли, побрили. Тузу было жалко — красивые волосы. Но мотив был понятен.
— Звать-то тебя как? — Кошарой зови. А ты? — Туз. Жрать поискать? Не факт, что найду, но, может, повезёт… Вот чего она взъелась. Права, опять права Кошара. Это как если бы он тогда вместо того, чтоб вписаться, начал бы ей гнать, что сама, мол, виновата.
— Делать что планируешь? — разбитые губы слушались плохо, но говорил, вроде, разборчиво. — Надо поучить учителя, не? Успокоилась. Кулаки об себя обтёрла, села по-турецки, где стояла. Как ни в чём не бывало. Исчерпан конфликт в стае. Ни Грязли, ни Батон участия не приняли. Встали на сторону вожака.
Туз внушению внял очевидно. Близнецы жались друг к другу. Испугались, соображали, как бы свалить.
— Не ссыте. Он всё понял. Не будет гнобить. Где мудила тот живёт, знаете?
История стара, как мир. Близнецы попали в детский дом года в четыре, а может, в три — точного возраста никто не знал. И всё бы ничего, да только пару лет назад пришёл в детдом на работу новый учитель. Положил на пацанов глаз. Начался у мальчишек кошмар вместо и так не самой веселой жизни. Насиловал их по очереди. Держал в страхе. Угрожал, запугивал грамотно. Терпели, сколько могли. Когда терпение кончалось, удирали. Жили попрошайничеством, мелким воровством. Их ловили, возвращали, и всё начиналось по новой.
— Эй, Клоны! Где живёт, спрашиваю?
— Гы. Клоны,
— Грязли. Понравилась кликуха. Прилипла. Ну вот, крестила. Теперь Клонами будут по жизни. А если имя дала, то и ответ ей за них держать. Подумала:
— Даже нет, нахуй адрес. Где он это с вами делал? За такие дела отвечать надо,
— сверкают свирепо кошачьи глаза. Охренеть глаза у девчонки. Когда увидели впервые, думали, линзы. Не, настоящие. Со стаей столкнулись в разгар зимы. Зимой было сложнее. Холодно, людей меньше, жратвы меньше. Хреново, в общем. Но не к этому изврату возвращаться же по своей воле? Терпели. Замерзали к хуям, завалились в какую-то заброшку. Нашли обжитой угол, бочку, в бочке — дровишки. Даже спички для розжига рядом. Только развели костёр в бочке, чуть пригрелись — со всех сторон обступили тени. Миха орал от боли — отморозил ноги, не боец. Митяй решил дорого продавать их с братом жизни, но его как-то мгновенно вырубили. Очнулся, услышал: — Отморозил ноги. Ща в тепле отойдёт, но в больничку надо. Вишь, вон, мизинец чёрный. Как бы не гангрена потом. — Думаешь? — испугался огромный бас.
— Знаю,
— повела носом, прислушалась. Посмотрела прямо на Митяя: — Очухался? Братана твоего в больничку надо. Отморозил палец нахуй.
— Нельзя в больницу,
— буркнул.
— Нас в детдом опять отправят. — Ногу потеряет.
Пришлось. Из больницы, натурально, отправили в детдом. Мизинец Михе не спасли. Оттяпали.
— Теперь удобнее будет вас различать,
— этот ещё издевался, как будто мало того, что делал. Сбежали опять, только у Михи нога поджила. Пришли в ту же заброшку сразу. Чёрт его знает, как, но вытянула эта мелкая невозможная девка у них, почему бегают всё время. Кореша своего избила. Из-за них? За них? Данунах! Но других вариантов нет. И сейчас ещё вопросы задаёт. Говорит серьёзно, зелёные глаза сверкают в полумраке мистически: — Вы в дом к моей стае пришли. Вломились без спросу — это хреново, но вам было надо. Я кликуху вам дала только что, одну на двоих. Я за вас теперь в ответе, по-любому. Ты, Митяй, не ссы. Я спрашиваю — ты отвечай. Туз — немного дебил бывает, но вас тоже не тронет.
Туз — узкие глаза, тонкий рот, монгольские скулы — морщится недовольно, но не спорит. Как различила-то их? Все вокруг говорят, что это совершенно невозможно. Сейчас можно, конечно
Миха чуть прихрамывает. Но это ж не сидя? Туз ещё этот — здоровый. А ну, как мстить начнёт за то, что девчонка его отметелила? Им с братом по четырнадцать, а этому лет двадцать, не меньше. И мускулистый какой. Не как тот здоровяк, конечно, но изящным до прозрачности братьям с ним и вдвоём не справиться. Как будто отвечая на последний вопрос, Туз отмер:
— Ты это… Я и вправду того… неправ. Чё-то попутал. Выведала. Просчитала план действий. Впервые через свои потайные пути братья возвращались в детдом, а не сбегали. За ними тенями следовала стая. Учителя подкараулили через день. Впервые (с этой котоглазой всё происходит впервые) один из Клонов — Митяй — сам вышел к нему навстречу.
— Что, соскучился?
— Вы не представляете, как. Девчонка била его долго, систематически — как с манекеном занималась. Потом, наигравшись сама, дала отыграться братьям. В этой дальней комнате, в подвале детского дома, криков не слышно. Они-то хорошо это знали. Когда запыхавшийся Миха, наконец, отвалился, девчонка вспрыгнула учителю на грудь. Ткнула нож к горлу. Тот жалобно вякнул. Растянула губы. Не в улыбке — оскал. Потянула из кармана толстовки тонкое лезвие: — Глотку бы тебе перерезать. Да неохота руки марать. Я лучше записочку на тебе оставлю. Предупреждение, ладно?
И тронула лезвием лоб. Учитель заорал, как сначала, пока были силы, но дёргаться не смел — лезвие ножа уж очень давило на горло. Слабую улыбку на лице брата, первую за эти два года, Митяй заметил, когда Кошара дошла до буквы «О».
— Видали, Клоны, как я людям истинные имена давать умею? — она спиной почувствовала эту улыбку. И обрадовалась, честное слово, обрадовалась. Вроде подарок младшим братишкам сделала. Закончила работу. Нашла какую-то ветошь, мазнула по лбу. Смахнула кровь. На лбу значилось: «Педофил».
— Красиво?
Клоны улыбались оба. — Уходим.
***
Сидит. Злыми кошачьими глазами на фотографию смотрит. Ни сомнений. Ни раскаяния. Она невыносима! Вот что с ней делать? Ирина Игоревна устало трёт высокий красивый лоб. Устало опускается в кресло. Устало закрывает лицо руками.
— Чего ещё я о тебе не знаю? А вот сейчас расстроилась. Не из-за содеянного, нет. Из-за того, что расстроила Ирину игоревну. Думает напряжённо. Пытается вспомнить, пытается понять, о чём ей надо сказать. В чём признаться? Что угодно, чтобы эти синие глаза не смотрели так убито.
— Бои без правил?
— О, господи! Какие бои без правил?
— Подпольные…
Сжимается. Затаскивает все ноги на стул. Она в сашином комбинезоне, а он ей по размеру. В нём не спрятаться. Делает попытку сползти под стол. Еле слышно шепчет, натягивая капюшон: — Батону нужны были деньги…
***
Батону нужны были деньги. Зоя, его сестрёнка, любимая, маленькая. Глухая. Батон учил стаю жестовому языку и маленькая ещё тогда стая, смешно и нелепо размахивая руками, смешила его маленькую сестрёнку. Как Батон прибился к стае, не помнила даже лиза. Он просто вдруг стал с ними и всё. Благополучный, благообразный, послушный. Любимый внук любимой бабушки. Любимый брат любимой глухой сестрёнки. Стая же — отбросы, отщепенцы. Но вот — сдобный мальчик Батон с миловидной сестрёнкой, и Грязли пытается неловко сложить слово из огромных пальцев, а девчонка безыскусно хохочет. Таскал в стаю пироги и плюшки — бабушка приносила с завода. Неликвид. Про стаю Батон бабушке рассказал. Так она обрадовалась, что внук голодных подкармливает. Не бабушка — золото. Тянула одна двух внуков, как дети погибли. Не жаловалась, не роптала. Одно только тяготило — можно Зойку (Зайку) вылечить, только деньги нужны. А где взять? На хлебозаводе много не заработаешь. Разговор зашёл вскользь. Батон и не думал жаловаться. Просто упомянул невзначай. А Кошаре засело. Если можно помочь — отчего ж не помочь? Думала. Думала. Придумала.
— Бои без правил. Меня звал один — видел, что могу. Там за победу реальное бабло можно поднять.
— Всё равно не хватит,
— Туз
— реалист.
— Так тотализатор же. Я иду. Если Грязли пойдёт — такого не будет. Ты ставишь на меня. Срываешь банк. Кто ещё на такую поставит? Грязли хмыкает. Туз смотрит оценивающе. Может сработать. Провернули. Получилось. Не без дополнительного мордобоя — своё отбивать пришлось — но всё же. Зайка слышит теперь. От рук отбилась, но это возраст.
***
— Как ты это делаешь?
— в голосе лазутчиковой мольба. Ну, что ей делать с этой невыносимой, резкой, дерзкой, наглой и такой любимой? Лиза совсем пугается. Её уже не видно на стуле. Сжалась в тугой клубок. Не понимает. Искренне не понимает, чего она такого сделала, что Ирина Игоревна
— её ира — так расстраивается. — Что ещё, лиза? Что ещё? — Вроде, ничего больше. И это один только разок. Нужны были деньги…
— еле слышно.
***
Особый Отдел гудит, как растревоженный улей. Информацию о подвигах Найдёныша приволок Песцов: — Этот, «потерпевший», показания дал, что на него напал демон, — орал восхищённо на весь коридор. — Описывал её, слышь: вместо пальцев — когти, сама в чешуе, глаза бесовские. Когтем и нацарапала на лбу! Ирина игоревна шла к Романовичу в морг. Не могла не услышать. Заинтересовалась.
— Заехал к другу в участок, где работал раньше. Начали байки травить, ну, друг и выдал. —
Так отчего ж ты решил, что это Найдёныш? Она на демона, вроде, не похожа?
— Данцова достаёт кружку из кофе-машины, подсаживается к Песцову.
— А я не поленился. Зырь, ети её. Достаёт из внутреннего кармана куртки бумаги. Скопировал материалы дела, чтоб поделиться радостью. Лазутчикова выросла перед ним, как из-под земли. И так выше его на полголовы, так ещё и на каблуках сегодня. Никогда Песцов трусом не был, но Снежная Королева… Совсем букашкой перед ней себя чувствует.
— Здравия… Здравствуйте… ир… Полк…
Молча и властно протягивает руку. Деваться некуда. Отдал копии.
— лизу ко мне в кабинет. Бегом! Побежал Песцов. Данцова непробиваемая, честное слово. Сбегал, нашёл, отправил Найдёныша на растерзание
— а что делать? Вернулся в буфет. Аудитории прибавилось: пока бегал, в буфет забрели Нео, Романович и Рокотов. Забежала Ольга — закончились лекции на сегодня, пришла позаниматься химерой. Пришлось рассказывать не по бумажке, а коллегам — верить на слово.
***
Пока Отдел в очередной раз восхищался Найдёнышевыми подвигами, сама Найдёныш страдала у Ирины игоревны в кабинете.
— Ирина игорнвна, плохо? — затянулось молчание. Лиза не выдержала.
— Да
нет. Расследовать это на месте никто не будет. К нам официального запроса не поступало, так что я это дело тоже расследовать не буду. К тому же, срок давности. Всё отлично, лиза. Ты можешь идти домой. Поднимает голову, убирает руки от лица. В глазах — разочарование. Или усталость? Лиза не понимает, ей очень страшно.
— Ирина игоревна?
— Всё нормально. Иди домой. — Вы?
— Иди, лиза. Мне надо работать. Влюбилась на свою голову. Полюбила даже. Сколько вокруг неё ухажёров вилось, какой был выбор. Да и сейчас, в общем-то — щелкни только пальцами, лазутчикова. Нет, выбрала себе. Сама, никто ж не заставлял. Мало того, что девица вдвое моложе, так ещё и это. Убийства, стриптиз, тяжкие телесные, бои без правил. Химера, господи прости. Она даже не совсем человек. Неизвестное науке существо. Какие ещё сюрпризы таит в себе это существо?
Надо подумать. Ей надо побыть одной и как следует подумать. Есть, над чем. Выключить озверевшее либидо, отрубить все чувства, заткнуть эмоции и просто подумать. Как раньше. Как она умеет. Надо просто побыть одной. И выспаться. Она устала, устала, устала. Смертельно устала. Она банально хочет спать. Возможно, лизе хватает трёх часов сна, но Ирине Игоревне — катастрофически нет. Она приезжает к девчонке почти каждый вечер. Они засыпают за полночь. Глубоко за полночь. В пять утра ей приходится вставать, ехать домой, переодеваться. Ехать на работу. Она уже не девочка. Она вымотана, выжата. Она просто безумно устала. Чувства эти, чтоб их, изматывают, иссушают. Ей просто нужно хотя бы пару дней нормальной жизни. Прежней жизни. Приехать домой, лечь спать. Выспаться, утром проснуться, выйти на пробежку. Затем душ, чашка кофе и на работу. Чёртов кофе! И это украла у неё невыносимая девчонка. Просто отдохнуть. Ей надо всего лишь отдохнуть. Выключить чувства, включить мозг. Подумать, проанализировать ситуацию и решить, наконец, окончательно, что ей с этим со всем делать. Что ей с лизой делать. Что им делать. Девчонка такая и вряд ли станет другой. Её не изменить, не перевоспитать, да и надо ли? Сама она тоже вряд ли изменится. Да и права такого она не имеет. Слишком многие от неё зависят. Слишком многое. Чёрт бы побрал это чувство ответственности! Надо отдохнуть, выспаться и подумать. В кабинет к подруге заглядывает Ольга. Успевает увидеть огорчение прежде, чем Ирина игоревна прячет его глубоко в синий лёд. — Она — химера, ир. Поведенческие особенности. Кошки очень жестоки. Прирождённые убийцы. Идеальные убийцы. В море — акулы, на суше — кошки. А она — наполовину леопард. Может играть с бантиком из фольги и пузо давать чесать, и тут же птичку на лету поймать и голову ей откусить.
— Я всё понимаю. Мне-то что с этим делать, Оль? Птичек под коврик заметать?
Ольга смотрит сочувственно. У неё нет ответа на этот вопрос.
***
Выспаться не удалось. Искали беспокойно длинные руки Найдёныша на пустом холодном ложе Снежной Королевы. Натыкались на пустоту. Невыносимо. Просыпалась. Долго смотрела в никуда. За одну ночь возненавидела собственную квартиру за то, что в ней лизы нет. Сутки продержалась упрямо. Ранним утром следующего дня, перед работой, поехала к лизе. Заехала в знакомый двор, припарковала машину, вышла, кликнула сигналкой. Бросила взгляд на опалины. Она слишком хорошо знала, что означают такие следы. Здесь стреляли и стреляли относительно недавно.
Лиза!
***
Раньше она могла терпеливо ждать даже почти неделю. Сейчас уже невыносимо, а она только в этот вечер не пришла. Расстроила свою Королеву. Разочаровала.
А вдруг она больше не придёт? Страшно маленькой девчонке. Почти так же страшно, как в ту опалённую пожаром ночь. Уселась по-турецки прямо на пол напротив двери. Застыла неподвижно. Ждала. Слушала звуки за дверью. Время остановилось. Чуть вытянула ноги, обхватила ладонями пятки, положила на это всё голову. Неудобно? Только не ей. Ждала, ждала и задремала. Резко проснулась, выпрямилась. Поняла, что не придёт. Не пришла. Надо как-то исправить. Извиниться. Пообещать. Что угодно. Так совсем плохо. Вдруг она больше никогда не придёт? Что-то такое лиза сделала, что Ирине игоревне трудно принять. Надо исправить. Рванула, быстро оделась, понеслась. Звук был тихим, приглушённым, но узнаваемым. Металлическое стукнуло по подъездной двери. Резко прыгнула вверх и вбок, тут же рвано в другую сторону. Ещё, сжалась, склонилась, побежала, нырнула за куст. Чуть отсиделась, побежала. Снова звук и сразу опять. Дёрнуло плечо, девчонку развернуло. Услышала вдали: — Она нужна живой! Приказали живой! По ногам стреляй!
Понеслась на предельной скорости, перепрыгнула через машину и скользнула под неё. Затаилась. Здесь не будут искать. Человек средних размеров в такую щель просто не поместится. Значит, и искать здесь, скорее всего, не будут. Темно, её не видно. Переждёт. Кровь только остановить бы. Сил ведь не хватит до своих добежать.
Кстати, до каких своих? В Отдел? Или к ире? Ни разу не была у неё дома, но адрес, конечно же, знала. Нет, ни туда, ни туда она не пойдёт. А вдруг приведёт туда этих? Значит, в стаю. Отлежалась чуть. Слушала. Слышала, как ушли. Достаточно далеко, можно выбраться. Тихо, за машинами, по стене, пригнувшись. Правая рука тяжелеет, во рту как будто железка. Но добежала. Туз перенёс базу. Значит, его и пошлём. Пусть дожидается Ирину игоревну там.
— Рану только перевяжи.
— Я умею,
— Батон.
— А вдруг в тебе дырку из-за твоего Полкана сделали? Она ж наведёт…
— Я ясно сказала? Ждёшь и приводишь. Её или того, кто придёт из Отдела.
Нет у неё уверенности, что Ирина Игоревна захочет её искать. Расстроила…
***
Почему она решила, что стреляли в девчонку? Чёрт его знает, а в кого ещё-то? Руки достали телефон и набрали номер автоматически.
— Дежурную бригаду на адрес Найдёныша, срочно.
Бегают глаза, ищут. Вот она, гильза. Одна, чуть дальше — вторая.
Отдохнула, твою мать! Взметнулись к высокому лбу длинные пальцы:
— Блядь!
Села в машину. Страшно обыскивать двор, а взгляд так и рыщет профессионально. Вдруг наткнётся на тело? Господи, нет! Впилась глазами в руль, в эмблему по центру. Только живая! Пусть будет живая!
Дежурные Рокотов и Данцова. Роют носами место преступления. Третья гильза, следы крови. Только бы живая, пожалуйста! Вместе с экспертами восстанавливают картину преступления. Нео приехал сам. Рванул за дежурными, как только услышал адрес. Лицо Рокотова, как всегда, выражает ничего: — Ну, похоже, она вышла из подъезда, и в неё был произведён первый выстрел. Рванула от двери, вот тут, видите? Оттолкнулась от стены, нырнула вот за этот кустарник. Дальше побежала и вторым выстрелом, вот, выщербина. Тоже промазали. Попали, похоже, третьим.
— Не смертельно, Ирина игорнвна,
— Нео подбежал, сунул распечатку. Схватила, жадно изучила. — Жива она! Судя по следам крови и направлениям капель, ранена, но убежала. Вот направление побега. Тут, видимо, машина была припаркована. И глухой угол. Спряталась под машину, переждала — видите, пятно крови? Но крови немного, ранение, видимо, слепое. — Маячок, Нео?
— Нету,
— сокрушённо разводит руками. — Телефон выключен. Нет с Найдёныша сигналов. — Рокотов, всех поднимай по тревоге. Ищем.
Единственное место, которое она знает. Она поедет туда. Устала? Работа? Привычки? Разумная, логичная, размеренная жизнь? Да пропади оно всё пропадом! Только бы девчонка живая! Снова увидеть, обхватить длинными руками и уже никогда не отпускать! Мчится по городу чёрный джип, орёт сигналом, ярко сверкает синим. Та же заброшка, те же кострища, шприцы, мусор. Но бочка холодная, стаи не видно. Следов стаи никаких. Ни одного. Давно здесь никого не было. На что надеялась? Из темноты:
— А, Полкан? Ты в прошлый раз своей светомузыкой только что указатель не нарисовала — стая тут. Я перенёс базу. Кошару ты не найдёшь.
— Как тебя? Туз, кажется? Забьёмся? Ты сам меня к ней отведёшь.
— Да ты ебанись!
— скалит белые зубы. Выходит из тёмного угла, щурит злобно без того узкие глаза. Ненавидит. — Она моя!
— уверенно, зло. Щенок влюблён, похоже, в девчонку. Соперник, получается.
— Если твоя, что ж не защитила? Она ко мне раненая прибежала. Не к тебе, Полкан.
Соображай, лазутчикова. Включай переговорщика.
— Она ко мне не побежала, чтобы хвост за собой не привести. Рисковать мной не хотела.
Хоп! В десятку. Он сам об этом думал. Или Лиза так сказала. — Это раз. Два: выходное отверстие в ране есть? Пулю ты достал? Или кто-то из вас? Начнётся воспаление, заражение. В лучшем случае, потеряет… Куда она ранена? То и потеряет. Из-за твоего тупого упрямства исключительно.
Ещё в десятку. Да ты снайпер, лазутчикова! Давай, добей. Побледнел мальчишка. Волнуется, по больному ударила. Врача не вызвать — любой тут же сообщит. Самим не достать. Безвыходная ситуация.
— Третье, Туз. Ты базу перенёс, а сам здесь болтаешься. Не потому ли, что тебе приказано меня дождаться и отвести?
— Сука.
— Веди.
— Сама ищи.
— Найду ведь. Время потеряю только. Время идёт. Адрес Батона у меня есть. Детского дома Клонов. Как думаешь, приведут? А она что с тобой сделает?
— Сука!
— срывается на бессильный фальцет. Добила пацана. Глаза яростью обжигают. Опасный мальчик. Но вожак его опасней, и он это знает.
— Я тебя порежу сейчас здесь, а Кошаре скажу, что ты не пришла. Найдут тебя здесь через год. — Не получится. Я даже объяснять не буду. Сам знаешь. Веди давай. Я вам не враг.
Стоит. Дышит тяжело. Упрямый, злой, влюблённый. Даже жалко его немного.
— Время, Туз. Ей помощь нужна, — мягко. Её цель не раздавить пацана. Ей надо найти лизу. — Слышь, Полкан? Она от тебя уже дважды ко мне возвращалась. Третий будет последним, поняла? — Третьего не будет, Туз.
Маленькая, бледная. Сколько крови потеряла, пока добежала, раненая.
— ира?
Услышала шаги, узнала. Рванула со своего ложа. Соскучилась. Испугалась. Чего больше? Выстрелов или её гнева? Можно даже не спрашивать.
— ира. Я боялась, что ты не придёшь.
— Поехали домой.
— Дыа. Только туда нельзя. — Нет, ты не поняла. Совсем домой. Ко мне домой. К нам домой. Целует лазутчикова ирина игоревна, полковник, начальник Особого Экспертно-Расследовательного Отдела сама, в присутствии трёх человек, наклоняется и целует свою маленькую, наглую, невыносимую, дерзкую, резкую девочку. Девчонка тянется, обвивает одной рукой длинную шею. Вторая ранена, перебинтована, её не поднять. Всё решилось. Сложилось сразу. Конечно. Романович вытащит из девчонки пулю, и Ирина Игоревна просто заберёт её домой.
Лиза идёт с ней, слабенькая, но счастливая. Рядом Батон и Аналитик. Туз злобно зыркает от входа. Лизеплевать. Ира, её ира за ней пришла
— До машины дойдёшь? Обопрись на меня.
***
Ирина Игоревна следит за каждым движением Романовича. Тот поднимает одежду, помогает освободить раненую руку. Одежда чистая, сухая, целая. Подсуетилась стая, переодела вожака. Романович внимательно изучает — хорошая перевязка. Хвалит. Видит, как от удовольствия краснеет Батон — разрешила ему поехать с ними, потом передать новости стае. Вот, чья работа!
Правое плечо. Ранение в мягкие ткани. Найдёныш — счастливчик. Ничего жизненно важного не задето. Романович извлёк пулю. Данцова нашла пистолет. Нео вцепился в пистолет — обязательно что-нибудь найдёт. — Ирина игоревна, ей на ту квартиру больше нельзя. — Знаю, Вась. Она туда не поедет. Я сама её спрячу.
Снова номер из памяти: — Зацепин Павел Николаевич. Мне сейчас его не достать. Ждать больше нельзя — он перешёл к активным действиям. На выжившую было покушение. Доказательств у меня пока недостаточно. Оперативники забрали из квартиры все лизкины вещи, привезли в Отдел. Необходимые девочке на первое время вещи легко поместились в рюкзак памяти и небольшую спортивную сумку. Их погрузили начальству в машину. Лизу забрала у Романовича к себе в кабинет. Возражения все отмела, вскинув бровь. Девчонка вскарабкалась в своё уже кресло, свернулась клубком и создала в кабинете уют. Дремала весь день, время от времени приоткрывая кошачьи глаза и одаривая Ирину игоревну привычным и желанным восхищением. Нео сделал копии, положил Ирине Игоревне на стол. Снова разглядывая фотографии, распечатанные Нео из гаджетов Найдёныша, она вспомнила. Чёткие, яркие снимки, живые улыбчивые лица. Совершенно лизкины глаза на лице смеющегося русоволосого мужчины. В руках у мужчины маленькая девчонка. Тоже хохочет, те же глаза. Чуть поодаль высокая черноволосая женщина. Смотрит на них и улыбается мягко. Фотографировали снизу — видимо, крошечный брат. Сложилась картинка в голове: соединились имя и внешность. — Владимир андреяненко. Корпорация «андреяненко». Владелец, генеральный директор и прочая, прочая, прочая. Столько понапридумывали регалий — никогда не запоминал. Позвольте отрекомендоваться, — невысокий, улыбка совершенно очаровательная. Какая-то неуместно пацанская, хулиганская. В тёмных очках, что странно: помещение, вечер, представляется, в конце концов. Тут же поясняет, чуть склонив голову: — Светобоязнь. Такая, знаете, неудобная штука. Приходится, вот…
— очки всё же снимает, зажмурившись. Даёт себя разглядеть и снова надевает. Вежливый. Ирина Игоревна такую обходительность ценит. Собирается представиться в ответ, но андреяненко опережает: — Госпожа подполковник, вам нет необходимости представляться. Я записан к вам на приём на следующей неделе. — Вы можете…
— Нет-нет. Я совершенно не собираюсь портить прекрасной даме прекрасный вечер скучными делами. О делах поговорим на приёме в Особом Отделе. Хотя я предпочёл бы, конечно, пригласить вас в, так сказать, менее официальную обстановку. Познакомить с настоящей разбойницей, что держит в страхе всю округу. Ирина игоревна успевает нахмуриться: если речь идёт о рэкете, то почему в таком шутливом тоне?
— Нет-нет, эта разбойница не по вашему ведомству. Это он о нашей дочери. Вот! Вот, откуда она как будто вспомнила этот восхищённый взгляд совершенно невероятных кошачьих глаз. Сразу, как только ощутила его на себе. Так смотрел её отец, Владимир андреяненко, на подошедшую к ним женщину тем вечером. Даже за тёмными стёклами очков читался восторг:
— Позвольте представить: Анастасия андреяненко, супруга моя. Она высокая, чуть ниже Ирины игоревны, черноволосая и вся какая-то… Светлая, тёплая. Он был обходителен, обворожителен, остроумен, очарователен, при этом совершенно ненавязчив. Мелькнула мысль, что он, как раз, в общем-то, мог бы быть и понавязчивей. До знакомства с его женой. Оживляет эта чудесная пара Ирине игоревне скучный вечер на званом этом банкете, на который не пойти она не могла. В конце концов, опосредованно он касается и её — об этом не говорят, но банкет и в честь открытия Особого Отдела, а, значит, и в честь его нового начальника. Объявляют о присвоении ей полковника. Опять слишком рано, но заслуги и полковничья должность.
— Мои поздравления, госпожа полковник! Заслуженно, без сомнения.
— Да, мы искренне рады и считаем, что вы достойны. На приём на следующей неделе он не пришёл: позвонил секретарю и отменил встречу. Ночью Лиза андреяненко стала сиротой.