8 Глава
Ольга прибежала к ней с очередным открытием в крови и доступных ей для анализа тканях Найдёныша — скорость и качество регенеративных процессов просто потрясала.
А уж иммунная система! Жаль, биопсию лазутчикова взять не позволила.
Но всё равно: это не девчонка, это просто клад.
Ольга поругалась с мужем и, вместо того, чтобы провести с ним прекрасный романтический выходной — благо, девочки у бабушки, — сбежала на работу.
То, что она увидела, заставило её забыть обо всех семейных передрягах.
Надо было срочно поделиться хоть с кем-то.
Нео оказался недоступен, Романовичу, человеку семейному, в выходной помешала звонить врождённая тактичность.
Она бы не обрадовалась, если бы женский голос выдернул мужа в выходной из дома.
Хотя… Оставалась лазутчикова.
Она, конечно, не учёный, не врач и даже не биолог.
Но в критическом и аналитическом мышлении ей не откажешь.
К тому же, секретность какая-то — дело серьезное.
Позвонила подруге — та оказалась дома, показалась какой-то непривычно взвинченной.
Но сказала коротко: — Приезжай, жду.
Да нет, показалось. Лазутчикова не бывает взвинченной.
***
— ир, она уникальна, ты понимаешь? Это потрясающий экземпляр!
— Она не экземпляр, не экспонат, не подопытный кролик, она — человек. И человек, между прочим, попавший в беду. Уйми свою научную активность и постарайся вспомнить, что ты — представитель самой гуманной профессии.
Но Ольга униматься не желала: — Агглютинирует, со всеми группами агглютинирует. Как это, вообще, возможно? Даже не так, в её крови чужие эритроциты склеиваются и погибают, а ей хоть бы хны.
— Дай, посмотрю. Да, чудеса, да и только. Я переспала с ней,
— огорошила прямо с порога, внимательно выслушав Ольгины выкладки.
Ну, что за человек? Она ей про великие открытия, а что в ответ? Ну, переспала — Ольга прекрасно знала об отношении Ирины игоревны к… отношениям. Странно, что она вообще придала этому событию такое значение, что даже решила поделиться с подругой по собственной инициативе.
С её точки зрения, это как про поход в магазин рассказывать по степени значимости.
— Что-то выдающееся? — поинтересовалась вежливо. — Кто он, опять не скажешь? Ольге иногда казалось, что ира не рождалась, а была произведена, ну, честное слово!
И, если покопаться где-нибудь под тёмно-русой гривой на затылке, то можно будет нащупать табличку с серийным номером.
Ну, кто так говорит о чувствах? Робот какой-то, а не женщина, честное слово.
Ирина Игоревна смотрела на подругу так удивлённо, как будто ожидала другой реакции на своё признание.
— Ты перепутала местоимение,
я заметила,
— хмыкнула Ольга.
— Он что, настолько хорош, что заставил тебя не только запомнить об этом событии и поделиться с подругой, но ещё и путаться в словах?
Ирина Игоревна махнула головой отрицательно-раздражённо, тяжело вздохнула и повторила громко, чётко и ясно:
— Я. Переспала. С. Найдёнышем. Внимательно понаблюдала, как удивлённо расширяются глаза подруги, округляется и открывается маленький рот, шумно и шокировано втягивая в себя слишком много воздуха, и добавила спокойно:
— Дважды. Принести тебе воды?
Воздух встал поперёк горла, и Ольга закашлялась, поколотила себя кулаком в грудь, кивнула:
кажется, вода — это то, что надо.
Поплелась за хозяйкой на кухню, всё ещё кашляя, прохрипела: — Ты что сделала?
— Не заставляй меня повторять это ещё раз. Ты услышала.
Налила воду в бокал, подала Ольге, села на стул.
Движения чёткие, острые, прямая спина, прямой взгляд. Никакого волнения, никаких эмоций.
Как? Как ей это удаётся?
***
С лазутчиковой Ольга познакомилась на третьем курсе мед.института
— та пришла к ним вольным слушателем.
Посещала судебно-медицинскую экспертизу и сопряженные предметы — те, что нужны для работы в полиции.
Приходила в институт всегда вовремя, всегда в форме. Мальчишки шутили, что это не форма, а раскраска кожи, и она не снимается.
Действительно, кто хотя бы раз видел лазутчикову в форме, потом с трудом воспринимал её в чём-то ещё.
Сидела одна, ни с кем не общалась, на шуточки в свой адрес реагировала никак.
Учёба давалась ей нелегко, — студенты хихикали насчёт умственного развития полицейских, а Ольге было совершенно понятно, что у лазутчиковой просто не хватает времени.
Как-то помогла ей на одном из промежуточных тестов.
Просто села рядом и, заглянув в записи, сказала тихо:
— Пятый вопрос вариант «б». Девятый — «г».
Лазутчикова подошла к ней после пары, сказала сухо:
— Спасибо.
— Мы все здесь в одной лодке,
— улыбнулась ей Ольга и представилась,
— Оля.
— лаз... Ира,
— улыбнулась в ответ майор, и стало понятно, что человек с такой улыбкой ни чёрствым, ни отмороженным быть не может.
***
Хотя по поводу собственной эмоциональности лазутчикова иллюзий не питала.
Она, и правда, была слишком… уравновешенная, что ли. Услышала как-то родительский спор:
— У неё эмоциональная заторможенность, Таня, я точно тебе говорю. Какое-то расстройство эмоционального спектра. Подростковый возраст — ни всплесков, ни перепадов настроения. Она как замороженная с детства. Даже в детском саду: все дети, как дети — радуются, обнимаются, а она? — Что она?
— Добежит до меня и встаёт столбом, как будто не знает, что делать дальше.
— Это у тебя расстройство эмоционального спектра. Возьми и обними её сам. Я всегда так делаю. Мама, тёплая, любимая, как же рано ушла, как её не хватало! Она могла растопить любой лёд: болтала, смеялась над неловкими детскими шутками, шутила сама, гладила по голове, обнимала, любила. Когда мамы не стало, лёд сомкнулся вокруг плотным кольцом, оберегая, защищая. Не хотела больше такой боли, спрятала все чувства глубоко в снежные пещеры, громадными глыбами льда завалила входы, айсбергами перегородила пути. Отдалилась от отца, когда потеряла и его — почти ничего не почувствовала. Закончила академию, вышла замуж — всё в её жизни было чётко, ясно, понятно. Всё всегда было логично. Учёба, работа, муж. Даже замуж она выходила с чётким осознанием собственных действий.
Когда муж изменил, было довольно болезненно, но тоже понятно: она спокойно ушла из дома, подала на развод. Ни истерик, ни выяснений отношений не позволила ни себе, ни ему.
Он-то как раз пытался: приехал к ней на работу, умолял о прощении, требовал ещё один шанс. Выслушала молча, разглядывала внимательно, как какой-то необычный экспонат.
Когда попытался подойти, обнять — отстранила презрительно, выгнула бровь. — попов, не веди себя, как тряпка. Я только что тебя с бабы сняла в собственной постели. Это уже достаточно омерзительно. Хоть бы в дом её не тащил. Пять лет жизни псу под хвост.
— Да на тебе же замерзнуть можно насмерть!
— орал, оскорбленный, на всё отделение. Облила ледяным презрением. Развелись. В ту квартиру так и не зашла больше ни разу: первое время жила на работе, затем ремонт в родительской квартире, переехала туда. Сделала крепость. Решила для себя, что брака в её жизни больше не будет. Хорошее дело, как известно… Из замороженной девчонки выросла в Снежную Королеву. Её устраивало.
***
А теперь в её жизни появилась Найдёныш. Лиза, её зовут лиза. И всё пошло не так.
Много думала над своими словами, брошенными девчонке в лицо тогда, во время постыдного бегства.
Ну и сволочь же она, всё-таки. Сама практически изнасиловала девчонку, а потом ещё и обвинила. Оскорбила. Этого нельзя так оставить.
Решила заехать к ней после работы, объяснить своё поведение, извиниться и попросить о том же, о чём просила тогда: постараться забыть то, что было между ними новогодней ночью, и просто жить дальше. Почему-то ей было важно сделать это до того, как начнёт разговор о деле родителей — может быть, потому, что не хотела, чтобы этот разговор выглядел жалостью?
Снова изучала материалы, что насобирала бригада её сумасшедших ученых: девчонка, действительно, была находкой. И не просто находкой, а уникальной, единственной в своём роде. По крайней мере, единственной, известной человечеству. Сама по себе невероятный феномен. Вспомнила, как в кабинет к ней ворвались возмущённый, негодующий Нео, за ним — необычайно воодушевленный Романович и Ольга в совершенном восхищении.
— Она антинаучна,
— пожаловался Нео ничего не понимающей лазутчиковой. — ира, она уникальна, ты понимаешь?
— Ольга.
— Если случаев межвидового химеризма до сего дня не было зарегистрировано, это не означает, что теоретически они невозможны
— раздражался Романович. — Мифология, понятное дело, не в счёт. Хотя, в свете появления существа, чьи биологические материалы мы сейчас исследуем, отношение к мифологии стоит пересмотреть!
— Сначала надо исключить искусственное внедрение дополнительного набора, — горячился Нео.
— Вы опасный фантазёр, Никита Евгеньевич! «Остров доктора Моро» был вашей настольной книгой?
Ого! Если дело дошло до Никиты Евгеньевича, то тут уже и до научной драки недалеко. На самом деле, Никита Евгеньевич Окунев — настоящее имя Нео, но так его не называла даже лазутчикова. Нео — гений от криминалистики, как он сам скромно рекомендовался.
— Что не поделили?
— тихо спросила Ирина Игоревна Ольгу.
— Две ДНК,
— очень коротко и не очень понятно.
Ирина Игоревна приподняла бровь.
Ольга, как будто очнувшись, вытащила аккуратно планшет из рук Романовича и положила перед Гроздевой на стол.
Ткнула пальцем в таблицы:
вот, видишь?
Теперь уже обе брови лазутчиковой поползли наверх. Таких результатов за всё время своей работы Ирина игоревна не видела никогда.
Две ДНК: двойная красивая спираль, ДНК человека и ещё одна, внезапно оказавшаяся ДНК леопарда.
Два набора ДНК разных видов в одной крови.
— Она — химера, ир. Истинная химера — с полным набором признаков двух различных видов млекопитающих.
Первым порывом Ирины игоревны тогда было покрутить пальцем у виска.
Стала понятна обида Нео и возбуждённое восхищение Ольги с Романовичем.
Стало понятно, почему так рассердился на них городской зоопарк. А теперь она сидела в машине у дома, где, по её велению, жил сейчас тот самый уникальный экземпляр, и репетировала речь.
На самом деле, просто боялась подняться. Как она будет в глаза девчонке смотреть?
Посмотреть девчонке в глаза оказалось не самой большой проблемой. Когда она, как мелкий воришка, проникла за кем-то в подъезд, чтобы не звонить в домофон, и поднялась на нужный этаж, дверь уже оказалась открыта. Услышала, узнала шаги — от понимания этого стало как-то тепло и приятно заныло где-то под грудью. Ждала!
Лиза в забавной футболке — новогодний подарок Нео: на чёрном фоне фотография всех любимцев Найдёныша из Отдела с грозными выражениями на лицах и надпись на всю спину светоотражающей краской: под защитой ОЭРО. Даже Ирину игоревну Нео умудрился сфотографировать на эту футболку. Подловил, когда тренировалась в тире — чуть не схлопотал пулю в лоб и долго выслушивал про технику безопасности и свои интеллектуальные способности. Про способности было очень обидно, но оно того стоило.
Ирина Игоревна на снимке с пистолетом в руке получилась грозная и прекрасная.
— Как богиня войны,
— сказала Найдёныш, восторженно разглядывая грозное лицо.
Кроме футболки на девчонке ничего нет.
— Послушай…
— начала было Ирина игоревна, но девчонка сделала шаг назад, приглашая её войти.
Лазутчикова вошла.
Дверь за спиной закрылась.
Она пропала.
— Вы пришли,
— шепнула, потянулась на цыпочках. Синие огромные в зелёные кошачьи. Маленькие руки скользнули по пальто, выше, к длинной шее. Пальцы тронули ухо, все слова из головы куда-то пропали. Изломанные губы были слишком близко и, чуть улыбаясь, становились всё ближе. — Послушай,
— попыталась Ирина Игоревна ещё раз, уже не очень хорошо помня, что именно девчонка должна слушать.
— Да,
— согласилась лиза, и длинные руки устремились под футболку, лаская, прижимая всё ближе маленькое тело. Строгие губы приоткрылись навстречу тем самым, изломанным и таким желанным.
Она сама теперь пошла к кровати, слегка подталкивая девчонку
— длинные ноги помнили, куда идти.
Она сама сняла пальто и пиджак и позволила расстегнуть рубашку. Села на кровать, притянула к себе такую маленькую, такую желанную.
Длинные прохладные пальцы трогали кубики на животе, изучая, запоминая, пока маленькие руки освобождали её тело от ненужной, снова ужасно мешающей, одежды. Снова было безумие, и тело снова приходило в восторг от нежных и страстных рук, жадных губ. Жадная девчонка, ох, жадная. Никак не могла насытиться, шептала в красивое, чуть удлинённое ухо:
— Я соскучилась,
— трогала его языком, прикусывала шею. Возвращалась к губам, ласкала шершавым языком то одну, то вторую. Чуть проникала внутрь, касалась кончика языка и ускользала. Подбородок, шея, плечи. Она чувствовала себя невероятно желанной и желала сама. Ласкала долго, изощренно, не спешила. Ждала.
— Послушай…
— нет, не то.
— Пожалуйста!
Да, оно. Устремилась вниз, языком по белой линии живота, маленькие руки ласкают грудь, тонкие пальцы сжали соски — выгнулась вся, подалась навстречу, заискрилась кожа. А губы всё ниже.
— Боги, что ты делаешь со мной? Прикосновения терпеть невозможно — обрывается выдох в стон, оголенные нервы чувствуют даже дыхание. Целовала подвздошные косточки, скользила языком к самому чувствительному. Длинные ноги раздвигались сами, выгибалось длинное тело, просило, вздрагивало.
Широко и резко раскрылись синие огромные глаза, когда губы обняли клитор, а маленькие пальцы проникли внутрь.
Снова шершавый язык — невозможный, невероятный, длинный, гибкий — гладил, ласкал, дразнил. Запрокидывалась голова, выгибалась длинная шея, длинные пальцы дрожали, гладили голову, спину.
Снова и снова. Заканчивалось и начиналось. Сколько было оргазмов? Как громко стонала? Что говорила? Не помнила, не понимала. Но явно не то, что собиралась.
Последний оргазм был безумием — металась под девчонкой, умоляла, стонала, вырывалась и просила продолжать.
Снова выгнулось тело, дрожало отчаянно, влажное от пота. Затихла. Девчонка соскользнула было вбок — длинные руки поймали, пристроили на теле, как в первый раз. Снова блаженство. Уснула, измученная и счастливая, прижимая к себе маленькую девчонку, шепнув перед этим:
— лиза.
***
— Не уходите!
Это просто какое-то чертово дежавю. Извинилась, твою мать. Никогда больше. «П» — последовательность. Как теперь выпутываться? Когда проснулась, девчонка уже не спала. Или ещё не спала — непонятно. Смотрела, невозможные глаза светились изумрудно-зелёным. Перехватила потянувшиеся к ней маленькие руки, почувствовала дробный пульс на запястьях:
— Нет.
Через силу. Встала, оделась, ушла. Спускалась по лестнице медленно, пыталась думать. В голове — оглушающая пустота, только бьется паническое: «Что ты творишь? Лазутчикова, что ты творишь?» Долго сидела в машине, пока не промёрзла насквозь.
Дрожащими синими пальцами повернула ключ. Долго грелась. Встряхнулась, сосредоточилась, поехала. Дома бросила ключи на полку под зеркалом, разулась, скинула пальто. Прямо в костюме рухнула на кровать. Смотрела в темноту, не думала ни о чём.
***
Дело родителей Найдёныша закрутилось так, что не остановить. Три стреляные гильзы на месте преступления. Следы поджогов изнутри и снаружи. Наконец, остатки взрывного устройства, не очень качественно замаскированного под газовый баллон, — стало понятно, почему дом сгорел дотла. Пришлось оформлять запрос на эксгумацию трупов андреяненко. Тяжело. Особенно тяжело было говорить об этом с девчонкой. Надо признать, держалась она на удивление стойко, вызывала уважение. После Ирина Игоревна пригласила её к себе в кабинет.
Не в допросную, нет. Не надо больше допросной. В кабинете сказала негромко:
— Садись.
Интересно, куда сядет? Найдёныш выбрала кресло под окном, по левую руку от стола лазутчиковой, совершенно неуместное в её кабинете, как и девчонка.
Откуда оно взялось — никто и не помнил, и почти никто в него не садился — низкое, глубокое, мягкое. Севший в него проваливался, как в перину, колени на ушах — не самое подходящее положение в начальском кабинете. Да и голова при этом упиралась прямо в подоконник за креслом. Ужасно неудобное место, в общем. Зато оно стояло ближе всего к столу полковника. И девчонка забралась в него без колебаний, с ногами, как всегда. Уставилась немигающим кошачьим взглядом. Как там у Булгакова: «Ах, слепил же господь бог игрушку — женские глаза»? Это он Найденыша не видел. Куркумаев ворвался в кабинет, как всегда, с грохотом, за ним вошли Ольга и Романович. Данцова вкрадчиво спросила: — Разрешите?
И только после:
— Да, проходи, садись,
— мягко бесшумно проникла в кабинет.
За дверью мелькал Нео, ему тоже было безумно интересно и хотелось именно из первых уст. Лазутчикова сжалилась: — Заходи и закрой дверь. Мягко, лизе:
— Ты расскажешь, что ты видела? Зелёные глаза манят невероятно, хоть и напуганы сейчас. Хочется подозвать девчонку к себе, обхватить, защитить. Целовать аккуратно в висок по границе с волосами и говорить, что всё будет хорошо. Гладить, перебирать пальцами эти странные волосы. Волосы Найдёныша отросли ещё немного, , пучок волос немного красноватого оттенка. Странный цвет, как и всё в девчонке. Узор леопардовой шкуры. Лиза вздыхает и начинает говорить, тихо и задумчиво, а Ирина Игоревна как будто видит, как всё случилось.
— Папа подарил на день рождения палатку. Альпинистскую, настоящую, я о такой мечтала давно. В ней можно на снегу спать и даже прямо в луже, а цвет яркий-яркий, чтобы заметно было издалека. Он говорил, что ещё слишком холодно, предлагал разбить её в доме, понарошку.
***
— Хотя бы пока снег не сойдёт, лиза!
Но лиза непреклонна: палатка, чтобы спать на снегу и стоять на снегу, и она хочет во дворе. Уломала. Разбили. К палатке прилагался спальник, тоже настоящий, ужасно тёплый, мягкий, красивый. Лизе нравилось всё абсолютно: окошки в палатке, куча кармашков, какие-то крепления, петли, ремешки. Собралась на ночёвку, как в настоящий поход: папин армейский рюкзак забила по всем правилам всем необходимым. Даже консервы напихала и крупы, чтобы по-настоящему. Даже нож, соль, спички, походную зажигалку выклянчила у папы — в общем, собралась по уму, как папа учил. Папа помогал и подсказывал, поняв, что спорить бесполезно. Мама улыбалась и просила возвращаться из путешествия целой, невредимой и поскорее. Говорила, что будет скучать. Мелкий канючил:
— Хочу с лизой!
Пришлось пообещать, что обязательно возьмёт его в поход завтра днём, после школы. Оделась тоже, как полагается в поход: тепло, легко и удобно. Спать в походе ведь тоже полагается в одежде. Перед тем, как лиза застегнула молнию на входе в палатку, папа снял с себя любимую толстовку и натянул на дочь:
так будет уютней.
Ночевать в палатке девчонке понравилось настолько, что загнать её домой на ночь стало решительно невозможно. Целую неделю ночевала, папина толстовка стала пижамой для палатки. Однажды ночью проснулась от резкого звука. Села, рывком расстегнула молнию спальника. Приснилось? Выстрел, она знала. Папин знакомый, местный полицейский начальник, пытался её научить. Этот знакомый ей не нравился, и она от него удрала. Не стала учиться. Второй выстрел прогремел почти сразу. Она узнала звук — пистолет этого знакомого звучал точно так же. Стало пусто внутри, холодно. Папа говорил: всегда слушай инстинкт. Инстинкт требовал немедленно, но максимально тихо бежать. Выскользнула из палатки, припадая к земле, на четвереньках, даже не пытаясь встать. Повернулась, не задумываясь, дёрнула из палатки рюкзак. За альпийскую горку, присела, затаилась. Бросила взгляд на дом, увидела тени. Теней было три, у двух в руках по канистре. Тень без канистры оказалась тем самым знакомым. Из канистр плескали на дом. Из дома вышел ещё один — его тоже узнала. Нырнула обратно за горку, вдохнула пару раз — почувствовала резкий запах. Ещё один выстрел. По-прежнему бесшумно скользнула дальше. За маминым розарием, между забором и теплицей — потайной лаз, её гордость. Рыла сама, ещё мелкая совсем, незаметно разбрасывала землю в саду. Получилось очень тайно, но папа всё равно заметил. Ругать не стал — хвалил. — Хорошая работа. Куда ведёт? — К Питеру Пену. Или Робину Гуду. Не решила ещё.
Землю-то она спрятала, но остальные последствия земляных работ были, что называется, на лице. Да и безнадёжно черно-зелёные джинсы, бывшие когда-то голубыми, не учла. Папа тогда выделил для пущей таинственности (и чтобы не расстраивать маму) кусок дернины — как раз укладывали газон вокруг беседки. Бросили с папой вместе над дырой под забором — не зная, ни за что не догадаться. Это был их с папой Страшно Потайной Лаз. Нырнула в дыру под забором, втащила рюкзак, затаилась, перевела дух. Тут же полыхнуло, грохнуло, стало невыносимо светло. Поняла: подожгли дом. Чувств не было. Мыслей не было. Слушала, как колотится сердце и гудит огонь. Сколько так лежала — не помнила. Наверное, недолго. Когда рискнула выглянуть, было ещё темно. За забором темно — за её спиной ярко полыхал её подожжённый дом. Назад не смотрела. Выбралась из лаза, что-то дёрнуло обратно. Забыла про рюкзак. Выдернула его, метнулась вдоль забора, ушла в лес. Будут ли её искать, не знала. Не знала, куда идти и что делать. Решила идти глубже в лес по маршруту, известному только им с папой. Ночевать на Дубодруге. Мощный, красивый, с прекрасной раскидистой кроной дуб они с папой нашли на поляне в одном из походов с ночёвкой. Планировали разбить палатку (другую, старую), но встреча с дубом поменяла их планы. — Дубодруг,
— представил ей дерево папа. Она подпрыгнула, зацепилась за нижнюю ветку, подтянулась и вскарабкалась. Дерево было огромным, как город, и уютным, как дом. Тогда они с папой решили ночевать на дереве. Пришлось сбегать домой за верёвкой и досками. Папа взобрался за ней, одобрил выбранное место, сплёл гамаки. Тогда, с папой, ночевать на дереве было весело. Сейчас никак. В этой части леса она ориентировалась, как в собственной комнате. Дуб нашла быстро, взобралась привычным маршрутом. Нырнула в гамак, затихла. Ночь подходила к концу, небо над дубом светлело. Осиротевшая лиза погрузилась то ли в дрёму, то ли в оцепенение.
***
Ирина Игоревна тряхнула головой, возвращаясь в свой кабинет. Судя по выражениям лиц присутствующих, их тоже вынесло в рассказ Найдёныша. Девчонка свернулась клубочком, смотрела Ирине Игоревне в глаза.
Что ей сказать? Как себя вести? Сталкивалась с горем тысячи раз, сама знала, что это такое, но сейчас растерялась, как зеленый курсант. Услышала голос данцовой:
— Ты сможешь опознать тех людей?
Найдёныш отпустила Ирину игоревны
— перевела взгляд на данцову: — О, да. У меня очень хорошая память.