Эпилог
Реджина стояла перед гробом своей матери. Она прощалась, и в этот раз — по настоящему. Она помнила то первое их прощание, когда она думала, что Киллиан убил ее. Да, тогда эмоции переполняли ее, переливаясь через край. Она тогда даже призналась матери в том, что любит ее, кажется...
— Ты испортила мне жизнь, мама... Ты знала это? — лицо Злой Королевы впервые выражает нежность к кому-то, помимо принца Генри.
Открытый стеклянный гроб пред нею отчего-то сильно похож на гроб Белоснежки. Только вот несносная принцесса вновь жива и даже вернула себе королевство («хоть и ненадолго», — мысленно прибавляет Реджина), а Кора — нет. Видение сердца Дэниела, превращающееся в прах и пепел в сжатом кулаке матери, все ещё не стерлось из ее памяти, но все же... Кора все равно оставалась и останется ее матерью. Пусть и покойной.
— Я скоро наконец повергну Белоснежку, — продолжает говорить Миллс. — Да, я не буду ее убивать, но дам испить чашу страданий сполна... Не думала, что скажу это, но... жаль, что ты этого не увидишь... Думаю, ты даже гордилась бы мной, я ведь действительно стала такой, какой ты всегда хотела меня видеть — тобой, мама... — Реджина не сдержалась и всхлипнула, продолжая смотреть на тело Коры. — Только вот сколько бы мы обе с тобой ни бились, я все никак не смогла избавиться ото всех эмоций... Я ведь... я ведь до сих пор люблю тебя...
Губы женщины искривились от боли, когда она склонилась над стеклом, чтобы поцеловать хотя бы материнский лик.
— Да, у меня все ещё есть отец... Я даже вроде как привязана к нему... Но мы ведь обе знаем, что ты всегда была для меня на первом месте... Я...
Больше она не проронила ни слова, стоя на пороге склепа и проливая на холодный камень горькие слезы. Правда, позже выяснилось, что Кора была жива...
В этот раз Реджина молчала. Она не знала совершенно, о чем можно поговорить с хладным трупом некогда дорогого человека. Поэтому женщина стояла, вслушиваясь в оглушающую тишину, что сводила с ума.
Дверь скрипнула, пропуская неожиданного посетителя в склеп.
— Голд, — фыркнула, не выдержав мэр. — Пришли позлорадствовать? — печальная насмешка читалась в ее тоне.
— Зачем так грубо? — на удивление спокойно произнёс Темный. — Разве не могу я прийти и почтить память своей бывшей, одной из самых лучших учениц?
— Значит между вами всё-таки что-то было, — догадалась Миллс.
Колдун молчал, но в его молчании легко можно было прочесть согласие.
— Она была хорошим человеком, — сказал, наконец, он.
— Не знаю, счесть мне это за комплимент или же за обвинение, из ваших-то уст, — заметила Реджина.
— И то, и другое... Знаешь, Реджина, она ведь многого добилась именно благодаря сделке со мной, хоть я и считал некоторое время, что свои обязательства она не выполнила...
— Почему же сейчас вы думаете иначе? — мадам мэр и не заметила, как после обмена со Штильцхеном парой слов вся ее печаль отошла на второй план.
— Она должна была отдать мне своего первенца, — откашлявшись, начал Румпель. — Но... в силу неких обстоятельств, мы подкорректировали этот пункт. Она должна была отдать мне не первого своего ребёнка, а первого нашего ребёнка...
Реджина так и застыла на месте, не зная, что и делать дальше.
— Она выполнила своё обещание? — с дрожью в голосе спросила она у мага.
— Да... думаю, все же, да.
Он уже успел оставить неизменно-красную розу на крышке гроба и исчезнуть в багровой дымке, а Реджина все так и стояла, с трудом осознавая то, что сейчас произошло...
«У меня есть живой отец. Мой отец — Румпельштильцхен...»