КОРНИ

/КОРНИ/

Он увидел её. Или, может быть, почувствовал. Сложно сказать. Это было так странно...

Он спал, и сон этот был наполнен бредом и кошмарами, мучительными ужасами, в которых ему позволяли ненадолго вырваться из многовекового плена, размять плечи, вытянуть руки, сделать несколько шагов, прыгнуть, присесть, почесать, наконец-то!, нос, но стоило ему почувствовать этот сладостный миг свободы, как жесткие гигантские корни впивались в его плоть, вновь опоясывали руки и ноги, связывали его и затягивали вниз, под землю, к червям и грибницам, и последний его вздох, наполненный отчаянием и болью, прерывался, забивался землёй и песком, листьями и травинками. Крик, увязший во вновь пересохшей глотке, беззвучно сотрясал грудную клетку, опять развороченную и пустую. Эти кошмары загоняли его сознание, как потерявшие голову от ярости гончие, опьяненные его кровью. Дерево не спало и не давало спать своему пленнику, мучило его, наказывало. За что? Он не помнил. Обычно такие сны длились всю ночь, медленно и мучительно измываясь над ним, внушая, что от его физической оболочки уже почти ничего не осталось, растягивая это откровение, по крупицам доводя до него осознание утраты всего человеческого, особенно - его физического тела. Медленно, по капле, во сне утекала кровь и напитывала собой жирную землю у корней. Еще медленнее разлагались мышцы, гнили органы, иссушалась и истончалась кожа, расползалась на нём. Эти сны, насильно внедрённые в ослабленный разум, терзали его до первых солнечных лучей (будто обычных мук ему было мало), но не в этот раз.

Всё закончилось быстро. Сон прервался, стоило только дереву вновь протянуть свои черные корявые лапы в сторону узника, как тут же наваждение распалось на мелкие осколки, разлетелось, как искорки бенгальского огня. Вспышка, такая яркая, что даже сквозь толщину пролеска долетела до его закрытых век, озарила всё вокруг и вырвала его из бесконечного кошмара. Дерево вздрогнуло, покачнулось, замерло, от удивления ослабив путы на истерзанном теле. Он не мог поверить, не принимал этого, боялся, что это очередной изощренный сон, но дёрнул головой в сторону света совершенно машинально, по-человечески, и вдруг понял, что она может сдвинуться с места. Несмотря на давящий ком земли и растительности, шея его повернулась, голова смогла наклониться чуть ниже. Там, внизу, куда он до этого не мог посмотреть, т.к. голова его, зажатая корнями в тиски, была столетия устремлена вверх, сейчас он увидел лесную толщу и стволы тонких молодых деревьев, разросшиеся ветви кустарников, старые огромные берёзы и тонкие упругие рябины, качавшиеся в такт ветру, скачущую по ветвям белку. Он ощутил прилив свежего воздуха и отчаянно возжелал поверить, что это не сон. Дерево не выпустило его до конца, но не следило за ним больше, и он не мог знать, как долго это продлится, а потому медленно, едва заметно, но упрямо шевелил головой и всем свои телом, пытаясь занять другое положение, высвободить хотя бы руку. Нет, он не был наивным глупцом и понимал, что не сможет выбраться из этой ловушки, но он может хотя бы увидеть что-то, кроме кроны ненавистного надзирателя, возможно, он сможет увидеть кусочек своего тела и понять, действительно ли от него не осталось ничего, кроме костей. Он внезапно нащупал что-то своей ладонью, что лежало в земле совсем рядом с его рукой - круглое, гладкое, очень знакомое. Уверенность в нём возрастала. Он понимал, что за данную дерзость он, скорее всего, ответит своей головой. Что за эту отчаянную попытку опротивиться судьбе, он будет наказ так жестоко, что даже представить себе не мог. Но впервые за сотни лет он почувствовал, что стал хоть немного свободнее. Что-то в нём изменилось. Это был его выбор, первый осознанный выбор с тех пор, как он оказался в плену корней, единственно верный выбор - бороться.

Он вдруг осознал, что удерживали его не только физические корни дерева, что оно запустило свои скрюченные палочкообразные пальцы ему прямо в разум и парализовало его, подчинило своей воле. Он вдруг вспомнил, как так вышло, что он остался здесь. Он вспомнил, как прибежал сюда, гонимый куда-то вдаль чем-то чрезвычайно важным, но наткнулся на это дерево, которое сладко манило его присесть. Ему казалось, что он бежал в поле, измотанный солнцем и жарой, но это было не так, совсем не так! Он пробирался сквозь лес, теперь он помнил. Он бежал через ветви, хлеставшие по лицу, и кусты, рвавшие одежду, он бежал через тьму и сырость, мимо ухающих сов и блестящих жадностью волчьих глаз, не обращая внимания на цеплявшие за ноги корни растений, он бежал в темноте, через болота и топи, напролом через холодный и мокрый Лес. Жары там не было и в помине, в небе стояла луна... Но стоило ему увидеть этот проклятый ясень, как он погрузился в морок, наполненный испепеляющим зноем жаркого лета. Влекомый чужою волей, подавляемый чужими желаниями, он присел подле его ствола и больше уже не встал. Он был уверен, что не может пошевелиться. Но, думалось ему теперь, что он все-таки мог. Дереву понадобились годы на то, чтобы утянуть его в землю полностью. Всё это время, пока он был на поверхности, он мог спастись, мог подняться, убежать, скрыться, и уже никогда не оказаться здесь, не стать перегноем.

Теперь он понимал, что всё это было лишь мороком, миражем, видением, застилавшим глаза - и эта поляна, и эта усталость, и эта обескураживающая недвижимость, и это солнце, по которому он скучал, которое он так пытался уловить. Солнца не было совсем. В Лесу царила вечная тьма. Лишь луна иногда появлялась на небосклоне. Всё это время его разум был отравлен.

Это осознание ужалило больно, резко, словно раскаленную пику всадили ему прямо меж глаз, голова загудела, боль вспыхнула сразу всюду. Он взвыл глухо, почти беззвучно, и принялся выплевывать землю изо рта. Он начал дёргаться всё сильнее и сильнее, слепая ярость застилала глаза. Злоба на самого себя, отчаяние, ненависть, горечь - все негативные эмоции, годами подавляемые чужой рукой, запущенной в разум, рвались наружу. Он с остервенением пытался выкарабкаться из цепких корней. Он больше не чувствовал страх и больше не верил в усталость.

Вспышка медленно угасала. Деревья впереди расступились, лениво расползаясь в стороны. Огромный ясень, Сторож Леса, всё еще, словно сам застыл околдованный, не сводил своего внутреннего взора с образовавшейся тропки. Белка кого-то на хвосте принесла. Маленькая рыжая болтунья завлекла кого-то в его Лес? Или этот кто-то вошел без разрешения сам? Пленник в его корнях трепыхался всё настойчивее, как мотылек в паутине, пытаясь её разорвать, но Древо знало, что у него не получится, ибо корни его сильны, а образовавшиеся порабощающие ментальные узы еще сильнее. Ясень мог в любой момент осадить его, сжать и утянуть еще глубже под землю, но не хотел отвлекаться от той, что шла по тропинке. К тому же, ему нравилось притворяться медленным.

Он звал её, нежно, призывно, ласково. Он уже успел её рассмотреть: длинные русые волосы, светлые сероватые глаза, тонкий нос, чуждая для здешнего мира одежда, добродушие и наивность ребёнка, боль потери, злость и обида, заглушаемые страхи, одиночество, недолюбленность, вера в сказки, тоска - он видел в ней всё. Он знал, чем её приманить. Она попалась в ловушку. Он протянул к ней тонкую-тонкую веточку, коснулся её волос, почти запустил в голову, успел слегка зацепить разум, но тут что-то пошло не так: в корнях всё яростнее и яростнее копошилось то, что уже давно должно было стать всего лишь отбросом, тенью прошлого себя. Маленькая человеческая рука вырвалась вдруг из-под земли, заляпанные грязью пальцы разжались, выпуская сноп искр.

Древо не верило своим глазам: как он сумел воспользоваться чарами?

Девушка заметила шевеление в корнях, неосознанно обернувшись на сноп искорок, которые увидеть не должна была, но ощутила краем сознания. Или и правда увидела? Одарённая? Магия древа дрогнула и пошла рябью. Ясень попытался силой притянуть её к себе, дёрнул ниточки её разума, почти затянул в свой мир, но очередной сноп искр в корнях отвлёк его, не дал укорениться в сознании девушки. Искры взлетели вверх и унеслись куда-то за спину незваной гостьи. Страж попытался еще раз протянуть к ней скрипучие пальцы, но всё уничтожил невесть откуда взявшийся козёл. Девушка моргнула, граница меж мирами снова размылась, расплылась, не оставляя за собой ни тропинки, ни девчонки. Только ошалевшая белка неслась в сторону древа, чтобы скорее обсудить случившееся. Но что ему белка? Она приходит каждый день. А такие подарочки, как эта дева - редкое удовольствие, а всё из-за него...

Узник заметил, что взор дерева вновь устремился к нему. Он знал, что вот-вот снова может потерять себя, забыть. Но он хохотал, так злорадно и громко смеялся высунутой из-под земли головой, ведь у него был повод: он смог сразу трижды насолить своему мучителю. Во-первых, он смог развеять морок и освободить свою руку. Во-вторых, он смог нащупать своё кольцо, которое помогало ему творить чары. В-третьих, он смог вытолкнуть девчонку, не дав злобному лесному стражу её утащить.

Он хохотал заливисто и ярко, разглядывая свою руку - кожа на ней была. И не было в ней червей и опарышей, не было провалившихся кусков плоти, не было торчащих костей. Теперь он знал, что всё еще человечен. Теперь верил, что это был лишь морок.

Смех прервался резко, с хрипом превращаясь в стон. Корни вновь стиснули свои путы, сжав его, словно пушинку. Он всхлипнул и еще раз коротко усмехнулся. Понимал, проще больше не будет. Теперь начнется война. Он сильнее сжал руку в кулак, чтобы не потерять больше своё кольцо, закрыл глаза и принялся мысленно плести сеть заклинания. Небо заволокло тучами.

«Я отсюда выберусь. Девчонка открыла дверь»...

/ ИВЫ /

Баба Маня пришла раньше (Рина это видела в окошко бабушкиной спальни), но входить не спешила. Она стояла, обхватив руками большой поднос, обтянутый непрозрачным пакетом, и рассматривала закрывшиеся на ночь пионы в палисаднике, погрузившись в свои мысли. «М-м-м...», - мечтательно подумала Рина, - «тот самый пирог...». В этот момент, резко подняв голову, баб Маня взглянула ей прямо в глаза и тут же устремила взгляд ещё выше, куда-то мимо крыши их дома, прямо в пелену туч. Казалось, она слушает что-то, что витает в воздухе. Небо было тёмным и густым весь вечер и, кажется, только сейчас созрело: первые капли дождя прилипли к окну.

Рина аккуратно почесала зелёную кожу вокруг ранки: как бы она не пыталась возражать, мать всё равно помазала ей колени зелёнкой. Ранки сушило и стягивало, хотелось жадно расчесать ноги, особенно правую, но она держалась. Она знала, что всё уже успеет зажить, а зелёнка ещё останется, и какое-то время юбки выше колен и белые штаны надевать не стоит. В доме стало прохладнее. Она помогла бабушке закутаться в шаль и подняться с постели. К сожалению, Мусе так и не удалось хорошенько выспаться из-за кашля, но в полусидячем положении было легче, пусть даже поспала она и не так много, но теперь она выглядела уже значительно лучше, чем днём - по крайней мере, кожа больше была не серой.

Выходя из комнаты, Рина постучала костяшками пальцев в окно. Баба Маня перевела на неё взгляд, удивилась, будто только сейчас заметила, что стоит под дождём, махнула ей рукой, перехватывая поднос во вторую, и побежала к калитке. Встречать её не было необходимости, старушка прекрасно знала, как открывать эту дверь, а бегала так быстро, что попробуй перехвати, но девушка всё равно вышла ей навстречу.

-Добрый вечер, баб Мань. - Сказала Рина, протягивая зонт, захваченный в сенях, хоть и понимала - старушка уже и так успела немного намокнуть, а добежит она быстрее, чем этот зонт раскроется. Но все-таки, было бы как-то неправильно его не предложить.

-Добрый-добрый, наконец-то дождик пошёл! - Ответила баба Маня, отрицательно качнув головой на протянутый зонт. Она и в правду оказалась в сенях так быстро, что Рине пришлось догонять. Она помогла пенсионерке снять тёплую вязаную кофту из пушистой серой шерсти и мягкий разноцветный платок, и прошла вслед за ней на кухню, где Галина как раз ставила на стол последний салат. - Гаалкаааа, - протянула баб Маня, - с ума сошла столько наготавливать! Тут тебе и первое, и второе, и сладкое, и компот! - Стол действительно был полон. Рина всегда удивлялась, как у её матери это получается, так быстро и много готовить. Сегодня она успела сварить борщ, налепить и пожарить огромное количество котлет, сделать здоровенную кастрюлю пюре и напечь пирожков с капустой, яйцом и зеленью, а ещё с повидлом, да столько, что всё село можно накормить. Вместе с Риной они настругали салатов: тут тебе и простой овощной, и оливье,и с крабовыми палочками и даже какой-то новый - с куриной печенью и морковкой по-корейски, которую Галина сама заранее и приготовила. И компот, действительно, был, даже два: один из свежих ягод, второй из сухофруктов. Но самое главное, она успела накрутить домашней лапши и подготовить бульон, из которых завтра сделает главное поминальное блюдо.

-Да что мне? - Женщина улыбнулась неожиданно мягко, вытирая полотенцем натруженные руки. Рина подумала, что мать наверняка неимоверно устала за весь день. Наверное, она встала даже раньше, чем обычно, чтобы всё успеть, еще до первого петуха. Девушка потупила глаза в пол и решила, что в следующий раз не будет оттягивать и приедет на утреннем автобусе, самом первом. Ну, максимум втором...

-Ох, садись давай, садись, замаялась поди. - Баба Маня указала на стул, стоящий напротив неё. - Сколько уж можно стоять?

Марина присела между матерью и баб Маней, напротив бабушки Муси. Стол, который решили не раскладывать, был застелен видавшей виды белой клеёнкой с красными цветочками, сверху - тонкая кружевная скатерть, тоже белая. Все ели медленно, не торопясь, обсуждая последние сельские новости, одна только Рина заглатывала еду, будто не жуя: до того ей было вкусно. Устала она от общажной гречки и макарон с сосисками, надоела лапша быстрого приготовления и студенческая пицца на сковороде, но большего она позволить себе толком не могла - не смела взять у матери больше денег, а работать не успевала из-за учёбы. Конечно, её одногруппники не считали это препятствием, и многие предпочитали зарабатывать себе на жизнь, лишь изредка посещая занятия, и то по особым случаям. Но Рина считала, что если ты поступил в университет, то ты должен учиться, причём учиться усердно, а потому она посвящала этому действительно много времени. Соседки по комнате сначала считали её чрезмерное рвение странным, но потом привыкли и уже не пытались вытащить её куда-нибудь погулять накануне контрольной или зачёта. А еда, домашняя еда, которую иногда вместе с дядь Серёжей передавали мать и бабушка, была просто божественной - на неё налетела не только Марина, но и её соседки, с которыми она обязательно делилась. Они вообще были на удивление дружны, хоть такое здесь и редко встречалось. Рина знала истории от своих сверстников, учащихся в аграрной академии, что там всё немного иначе - студенты давно знают друг друга и дружат целыми группами, никогда никого не оставляют без помощи, едят все за одним столом. И те, у кого положение более «богатое» (благодаря гостинцам, собранным родителями) обязательно угощают тех, кто пока на мели. Да что говорить, они там все могут есть с одной тарелки, даже девчонки! Это у неё в голове никак не укладывалось, такая антисанитария - делить с кем-то свою тарелку...

-Маринка, - Галина заметила, как дочь уплетает яства, - ты чего как с голодного севера? - Она удивлённо подняла брови.

-Мам, очень вкусно! - проговорила девушка, жуя уже вторую котлету. - О-о-о-о, как же вкусно!

Все за столом рассмеялись, баба Маня посетовала, что в этих ваших институтах детЯм спокойно поесть не дают, бабушка Муся разволновалась за питание Марины и переживала, как бы у той не начался гастрит, а Галина сказала, что будет передавать теперь еду чаще, а с собой наложит столько, что всю общагу можно будет накормить. Рину это только обрадовало.

Ставни грохнули, зазвенели окна - это порыв сильного ветра влетел в комнату. Марина подскочила, не вынимая вилки изо рта, и быстро закрыла окно покрепче на засов. Снаружи бушевало ненастье. Небо расцвечивалось яркими всполохами молний, тучи были объёмными, грузными, иссиня-чёрными, местами и вовсе фиолетовыми. Ветер, обезумевший, с разбегу врезался в стены дома, пытаясь пройти насквозь. Рине показалось, что воздух накалён от напряжения, вот-вот ударит очередная молния. Вспышки последовали одна за одной, сперва слева от дома, затем справа. Как будто две половины неба повздорили и сцепились теперь в ожесточенной схватке. Сердцу на миг стало тревожно. «До чего неуютно!» - подумала она.

Но внутри от этого не было и следа: горел тёплый свет лампы на потолке, тихонько гудели светильники в старых тканевых абажурах, окрашивая всех собравшихся оранжевым цветом, потрескивали угли в печи. Было тепло и спокойно. Марина подняла руку повыше и задвинула короткие шторочки из толстого кружева, надетые на проволоку вдоль окна.

-Ну и погодка, - сказала бабушка Муся. - Маня, оставайся сегодня у нас. Ну куда ж ты пойдёшь в такую погоду? - Бабушка протянула свою тонкую руку, обхватила холодными пальцами ладошку бабы Мани. Та нежно похлопала её по руке.

-Не знаю, Мусь, не знаю. Коты одни дома остались, всю хату разнесут, перепугаются такой грозы. Апрель так вообще с ума сойдет. - Котов у бабы Мани было двое: серый, пушистый и полосатый, обнаглевший от любви - Лютик, а черный, диковатый, подобранный когда-то ею в лесу и до сих пор не до конца привыкший к сытой домашней жизни, звался Апрель.

-Если они грозы боятся, - вставила Галина, - то уже всё разнесли, до чего дотянулись. Поздно переживать. А по такой погоде пешком идти идея сомнительная. Оставайся, не выдумывай. Маринку на раскладушку положим, а ты на её кровати поспишь.

-Ой, - Баба Маня наклонила голову, слегка покачала ею, - что ж это я, у ребёнка постель отнимать стану? Дойду, ничего со мной не случится!

-Баб Мань, ну правда, - возразила уже сама Рина, наконец-то отставляя от себя тарелку с нарисованным на дне ёжиком подальше и поглаживая набитый досыта живот. В прочем место для земляничного пирога там всегда найдется. - Ну оставайтесь! Я вам свою кровать сама уступаю, ничего вы у меня не забираете.

Баба Маня откинулась на спинку деревянного стула, выкрашенного в синий цвет, и внимательно посмотрела на Рину, как будто пыталась ей в самые мысли заглянуть. Лицо её стало серьезным, собранным, сразу же проступил настоящий возраст - морщины сделались резкими и очень глубокими, взгляд мудрый, усталый, пытался нащупать внутри Марины какие-то ответы на свои вопросы.

-Ладно, - кивнула она решительно, и лицо её вновь разгладилось, стало добродушным и задорным. - Сдается мне, боги меня сегодня сюда специально привели, я тут, видать, нужнее. - Женщины подумали о том, что баба Маня решила с утра помочь приготовиться к поминкам, но никто из них на самом деле не понял, что она имела в виду. - Но с вас стаканчик для моей вставной челюсти! - И она, дразнясь, выставила её вперед так, как будто она вот-вот выпадет изо рта. Все расхохотались.

Улеглись пораньше, сразу после чая с пирогом, т.к. следующий день обещал быть тяжелым. Девушка, притащившая раскладушку из прихожки, расположилась возле самого окна, а баба Маня на кровати возле гобелена с оленями, Галина же спала со своей матерью в одной комнате. У всех были старые скрипучие кровати с пышными перинами, пуховыми одеялами, под которыми в семье все привыкли спать даже летом, и несколькими тяжелыми подушками, набитыми гусиным пером. Раскладушка же была самой скрипучей и самой неудобной, но Рина этого не заметила. Она быстро погрузилась в тягучий и душный полусон.

/КОРНИ/

Ей снился лес. Босые ноги ступали по мягкому влажному мху, холодившему шаг. Она бесшумно кралась мимо стволов осин, берёз и сосенок, спешила туда, где стояло самое большое дерево. Огромный, могучий ясень, такой высокий, что даже издалека она не могла рассмотреть его макушку, уходящую под самые тучи. Сверкали у его кроны молнии, били в корни, в ветви, а ему хоть бы хны - вздымался горой в самом центре леса, укачивал своими лапами небо. Звал её.

«Подойди блишшше... иди ко мне... здессссь ты обретёшшшь покой... ты забудешшшь сссвои печали» - сладко шептал голос. Она не столько слышала его, сколько чувствовала в шелесте листьев, в шевелении кроны. Она знала, что он смотрит на неё, смотрит в самую душу. Шаг ускорялся, она уже не кралась, а бежала, неслась, словно ветер. Вокруг было страшно, мрачно, темно...одиноко. Она боялась одиночества, боялась остаться одна. Гулко ухали совы, хлопали крыльями глухари, где-то позади блестели голодом чьи-то золотистые глаза, она слышала треск веточек за спиной. Быстрее. Надо бежать быстрее. Здесь небезопасно. Страшно. Страшно! Быстрее, к дереву, оно сможет спасти! Она бежала быстро, грудь вздымалась, выбившиеся из косы волосы лезли в глаза, руки больно ударялись об острые сучья, ночнушка намокла и прилипала к телу, затрудняя движения. Рядом с ней, перепрыгивая с ветки на ветку, с дерева на дерево, бежала рыжая белка, то и дело оглядываясь на нее. Ноги становились тяжелее с каждым шагом. Шаг, еще шаг. Кочка. Удар. Ледяная вода. Нет, не кочка, это был корень старой березы, накренившейся и скрипящей, дымившейся от ударившей в неё молнии. Рина поднялась из лужи, устремила взгляд в волнующуюся воду и вскрикнула, отшатнувшись - из отражения на неё смотрело лицо матери, искаженное горем и плачем, сморщенное, бледное.

-Нет, нет, не может быть. Я не она. Я не она! Я не сломаюсь! - Она побежала вперед, то и дело скользя на мокрых острых камнях, раня ноги до крови, цепляясь полами белой ночнушки за поваленные деревья и раскинувшиеся кусты. - Нет!

Ясень был уже рядом, совсем близко. Закончилась густая чащоба, еще несколько шагов и она в безопасности.

-Стой! - Приглушенный крик раздался откуда-то снизу дерева, но там ничего не было. Она присмотрелась получше - сухая трава, мягкая, ласковая, высокая, как персидский ковер. Сделала еще шаг. - СТОЙ! - Она остановилась неожиданно для самой себя. - Стой!... Это... Морок...! - Голос кричал хрипло, сдавленно, с большим трудом, как будто из-под земли. Она не видела ничего, только дерево. Представляла себе, как сладко свернется калачиком под его раскидистыми ветвями, вздохнет спокойно, тут никто не потревожит её. - Нет! - Она увидела сноп вылетающих искр, еще раз сверкнула молния. Рина опустила голову внизу и вдруг отпрянула, закрывая рот руками, чтобы не закричать. Под ясенем, в самых его корнях, копошился человек, пытаясь вырваться из огромных, извивающихся, будто живые черви и змеи, корней. Он почти полностью был в земле, невозможно было разглядеть его лица в этой темноте и сплошном ливне, только поднятая рука до локтя торчала над землей. Казалось, один из корней пыталcя зажать ему рот, а еще несколько древесных щупалец старательно ползли к руке, тянулись к ладони, на которой сверкало в отсветах колечко, но не могли к ней прикоснуться - их тут же била молния.

-Не уйдешшшшшь! - Злобно зашипело нечто, выдававшее себя огромным деревом. - Не пущщщщщу!- Раскатистый шёпот заполнил всю голову. Она пошатнулась, почувствовав, как у неё перехватывает дыхание.

Кто-то схватил её за плечо и головная боль вдруг рассеялась, испарился зловещий голос, оставив лишь звенящую пустоту после себя. Слева от Марины стояла бабушка Маня, только не совсем «бабушка»: та же блузка в цветочек, та же болотного цвета жилетка, длинная каскадная юбка, мокрый цветастый платок на голове, лукавый взгляд, да только на вид ей было лет 30, не больше, локоны почти черные в темноте, в отблесках молний сверкали каштаном, серо-зеленые глаза будто вгрызались в Рину.

-Идём, внучка! - Строго сказала она и потянула девушку за руку. - Идём, рано тебе еще! Ещё не время! - Она была сильна, тащила Рину, как будто той всего 5 лет и она тянет её маленькую в дом, чтобы та не промочила ноги под ливнем.

Невидимая до этого рука с длинными и тонкими, словно веточки, пальцами, стала вдруг осязаемой и потянулась к Ришиному лицу, но не смогла его коснуться: баба Маня взмахнула рукой и между ними словно выросла воздушная стена, высокая, до самых туч.

-Беги, Маринка, это ненадолго! - Баба Маня толкнула её в грудь кончиками пальцев, больно, отрезвляюще больно, и указала пальцем на вспышку белого света где-то в той стороне, откуда она пришла. Сверкнула очередная молния, и лицо бабы Мани на секунду снова стало старым. Рина сглотнула каменный ком в горле и побежала, не задавая вопросов, не говоря лишних слов, даже не пытаясь ничего осознать, понеслась в сторону выхода. - Чёртовы корни! - Снова молодая баба Маня бежала позади неё, подгоняя, подталкивая в спину. Вспышки искр появлялись то тут, то там, врезаясь в корни деревьев, норовивших схватить её, испепеляя веточки кустов, цепляющих одежду и волосы. Когда до границы света оставалась лишь пара шагов, она услышала удар и короткий вскрик позади, но не успела оглянуться, боль пронзила её затылок - длинная деревянная рука схватила её за волосы и дёрнула на себя, повалила её на землю. Рина брыкалась ногами, впивалась пятками в землю - бестолку. Озверела от боли, схватилась руками за неживые пальцы, пыталась рвать, царапать, но лишь ломала ногти о крепкую броню из коры. Её волочили по земле, совершенно не обращая внимания на её усилия.

Где-то справа от себя она заметила поднимающуюся с земли бабу Маню, та пошатнулась от резкого подъема, дотронулась до затылка - пальцы были красными, не успела она и шага сделать, как в неё полетел очередной булыжник. Удар. Камень разлетелся в щепки о невидимую стену. Рина вскрикнула - рука потянула её быстрее, резким рывком проволокла по камням, больно ударившим в позвоночник. Баба Маня подлетела к ней, как вихрь. Мокрая, взъерошенная, как черная ворона, яростная, дикая, точно сама была кошкой, ненавидевшей грозу, она выхватила откуда-то из-за пазухи своей жилетки маленький грибной нож, выкрикнула что-то незнакомое, чужое, и лезвие увеличилось у нее в размерах. Она замахнулась, ударила по деревянной лапе раз, другой - не помогало. Огненные всполохи осветили Ришино лицо, воздух стал горячим, запахло палёным. Баба Маня увидела, как искры лизнули косу девушки и не раздумывая ухватила Рину за волосы у затылка, уперлась ногами в какой-то булыжник, как будто играла с деревом в перетягивание каната, и начала пилить русые локоны. Молнии неустанно били прямо в деревянную лапу, не давая ей тянуть со всей силы. Дерево взвыло, громко, надрывно, не пряча голос в шелесте листвы. Уши девушки заложило, баба Маня вздёрнула нож вверх в последний раз и рассекла воздух. Рина почувствовала легкость освобождения: боли больше не было, как и косы. Вспомнились сказки о потере девичьей силы вместе с волосами, но расстраиваться было некогда. Маня схватила её подмышками, поставила на ноги (до чего сильные у нее были руки!) и потащила к почти растаявшей границе между мирами.

Свет залил им обеим глаза.