Глава 11
«И мир, застывший, разбудит молчанье,
Последний кошмар, где смертельна греза
Вновь сердце забьется, проснувшись от сна,
Впитав в себя боль, что витала одна
В поволоке, где души ориентир потеряли».
Темнота и дым, щекочущий нос. Глаза невообразимо долго привыкали к черни. Их невозможно было растереть — запястья холодило то, что приковывало к месту, таки пса. Метал, укрытый одеялом инея, скользил по вырывающимся рукам, от волнения потевшим ладоням, чтобы доносился противный, режущий рецепторы железный запах крови. Ноги дрожали, отгоняли туманные струйки, но это не мешало холоду сводить пальцы. И парень переставал их чувствовать, как себя и окружение.
И лучше бы глаза не привыкали: то, что казалось тенью, обрело черты человеческие. Сгорбленные плечи, по ним волосы, они должны были быть прямыми, не запутанными, они должны были быть уложенными, с легким, но блеском лака, не взлохмаченными. По столу, скорее выполняющему роль подиума, проскользили когти, проверяющие или ищущие опору. Со скрежетом сорвали красу покрытия, скрывая за приступом злобы импульс боли, содрогнувший тело. На оставшиеся борозды, крошки опилок ступила рука, следом вторая, предчувствие опасности вынудило парня сглотнуть тяжело, до спазма мышц глотки.
— Зачем ты это сделал? — едва различился раздавшийся голос сквозь тяжелое дыхание приближающегося, сквозь топот и сквозь стук сердца, отдающего в уши. И какой бы невнятной, леденящей душу какофонией это дисгармония не показалась, то было лишь началом, — Что ты сотворил?
Ян вжался в спинку сам не зная чего, наверное единственного места, схожего с безопасным. И скованные руки не показались на миг сигналом предупреждения, скорее только бы спрятаться от всепоглощающего, мученического тона.
Фигура приближалась не спеша, колени, на которые приходилось опираться, содрогались, скользили со звуком визгливым. А когти цеплялись. Цеплялись, доказывая, как важно в глаза наконец взглянуть. И чёрной как смоль рукой в перчатке схватить за грудки, не дотянувшись даже до подбородка. Из последних сил рвануть на себя и, всколыхнув цепи, повысить голос до хрипа: — Что ты сотворил со мной?!
И показалось, это было единственным исключением, которое копия могла себе позволить. Полная накопленных сил всегда, она осела, переводя дыхание от сложных в исполнении движений.
Спина упала на нечто твёрдое, парень не сумел опомниться, напрячься и разряд боли, резкой, острой, спер дыхание. Спазм мышц добил грудную клетку, почти обездвижил ребра. Оставалось лишь, сморгнув случайные слёзы, согнуться подобно Ину и через нос не дышать — пытаться в звуках, как животное, орошающее землю капельками, страшным сипением, пока зубья капкана разрывают напополам несчастное тело. Следить за знакомым цветом капель на одежде. Густые, чёрные змеи опускались с кончика носа, задевали губы, случайно попадали в открытый рот. Смешивались со слюной и та густела интенсивнее, уводя за границу возможного будущие попытки без усилий глотать.
На корне языка химический, сжигающий слизистую вкус дегтя не отвлекал на себя, проигрывая в схватке с очередным ударом под дых.
Копия, не скрывая отсутствия сил, позволяла догадаться о любой болевой точке. Или парень узнавал это наперед. Места увечий от рассеченной брови, до растянутых связок спины, ограничивающих движения. Каждый синяк, каждая рана в запекшейся крови ощущалась, словно парень благодушно попросил пережить эту резь вместе. Подтеки угольной жижи, пожирающие ткани одежды сначала щекотали кожу, доводя до исступления зарождающимися ожогами. В тьме красных разрушений не было видно, но казалось, они заполонили каждый миллиметр кожи. Покрыли пузырями. И хотелось скулить, заливая дёгтем лицо, когда, казалось, каждый из них будто лопался, обугливая мясо до кости. Яркая фантазия в красках представляла последствия шока и единственной благодарностью ей отзывалась тошнота. Непреодолимое желание отхаркнуть представление общих увечий. Ин стойко переносил издевательства кошмара, лишь под когтями его собиралось все больше грязи. Опилок, окрашенных в благородный черный.
Руки вновь и вновь вырывались, в наивной надежде распада наручников на мелкую крошку. Он мог бы обхватить копию обеими руками сильнее, чем когда-либо в жизни и облегчить ощущения, мог заставить себя проснуться, но не выходило. Противные тени вырастали, боль не думала уходить, открывая себе всё новые и новые методы. И когда сглотнуть парень уже не смог, запнувшись от волны кашля, согнулся в три погибели. Сизые глаза распахнулись, по чувствительной слизистой заспешили блики, точно на угольках. На дрожащие губы вырвался густой, выдавленный мышцами глотки сгусток с мощным хрипом, дерущим горло. Грудная клетка содрогнулась, не позволив перевести духа, чтобы следом на подбородок, приоткрывая нарочно сжатые губы, вырвался второй, третий, формируясь в одно невнятное нечто, капающее на колени.
Тени выросли до человеческих размеров, собрались позади, обдавая морозом сведенные цепями лопатки. Интерес, который парень вызвал показали, клоня к истерзанному лицу головы. Больше не животные, в действительности люди не стеснялись, обхватывали контуры, тянулись носами, втягивая зловонный железный запах. Вытягивали языки и напоследок пробовали, достаточно ли слёз было выплакано, на чёрных водопадах у щек. Ян кривился, не отдавая себе отчет вырывался, еще храня надежду прекратить пытку. За тёмными следами открывалось выражение кривое, даже раньше белые зубы от грязи облизывать не было сложно — невозможно.
Его наивность, страх оказались напротив прекрасной, горделивой выдержки. Копия, измученная ничуть не меньше, перенесшая всё, что и парень отвлекла фигуры своей уязвимостью. Страшным бездействием. И они подошли, растягивая дымовой шлейф.
Ин наконец поднял голову, кривя губу, отозвался желанию встретиться глазами. И не успели тени занести рук, вцепиться словно в собственность, Ян безголосо, одними губами произнес: — Ты всегда был прекрасен, — с уголка рта потянулась чёрная ниточка.
И он зря это сделал, пожалел, зажмурившись, когда копию, как и его, отбросили на спину. Каждая фигура отразилась, тьма окантовала всё больше и больше таких же: высоких, людских, не отдающих себе отчет в поступках. Беспринципных. Они тянулись лишь к Ину, позволяя себе хвататься за шею, плечи, скользить уже очевидными пальцами по животу и ниже, ниже, ниже. Отнимая хотя бы попытку вырваться.
Онемевшие пальцы вгрызались в ладонь, а боль намекала смириться с собой, потому что отвращение, сводившее желудок добивало сильнее. От нарастающей паники звенело в ушах, но её преумножало забытье, в котором парень остался. Позади теней и в цепях, обезвоженный и обязанный наблюдать. Музыки не было, лишь шипение, которым фигуры сопровождали каждое мановение. Они были резки, не знали аккуратности, пощады. Толики приличия. А одурманенный Ин молчал, вынуждая разрывать кожу у рта и кричать, чтобы он перестал подыгрывать, а тени познали гуманность тех, чью форму приняли. Он не не сопротивлялся, улыбался, отказывался выдать хоть слово, чтобы по первому велению всё закончилось.
— Возможно, нужно дать то, что они требуют, — единственное, что Ян получил, пока тени делали вид, что покрывали ласками тело, удовлетворяя кислую, тошнотворную жадность. Он замотал головой, игнорируя колкие удары в виски. Крепления наручников заскрипели, но не отпустили, одурачивая продолжением акта спектакля. Туманные когти забирались под одежду, путали волосы сильнее, хватали покоящиеся ноги и разводили. Фигуры облизывались. Облизывались на безнаказанность, вседозволенность. Некоторые запрокидывали без усилий податливую голову, считая копию лишь куклой, с которой играться было чем-то на грани долга. И парню оставалось лишь жмуриться, увиливая.
Само значение слова «воля» для копии было утрачено. Не актёры, а люди перестали требовать от сценического образа что-либо. Дошли до точки кипения и теперь сами не знали, чего хотели больше: взять того, кто им никогда не принадлежал или просто подчинить, навсегда из памяти выкинуть понятие личной жизни. Жизни как таковой. Мучали физически, ревновали, когда не совладавшие с терпением другие, тянулись к Ину вперед остальных. Скалились и, во имя демонстрации неприкосновенности и власти, спешили себе заполучить самый лакомый кусочек. Казалось, только Яну не нравилось это. До белого каления. Тщетность и беспомощность обижали так же сильно, как рвущие раны, которые тени оставляли в качестве дикой случайности. Не извинялись, лишь продолжали перебирать открывшиеся рёбра, костяшки на бедрах, лизнуть бархат кожи. Омрачить белизну его красным, укусить и порвать. Потом зацеловать в безумной привязанности.
В бок кольнул холод. Отвлекая на себя, одинокая тень выросла где-то сзади. Почти учтиво шепнула: — нравится? — и как бы сильно не хотелось сказать «нет», как бы сильно это одно слово не клокотало к груди, на языке, как бы сильно Ян не был уверен, что хрипя бросил именно его, разрезало воздух звонкое, — да.
И всё резко остановилось. Фигуры впереди вновь обратились к парню. Отстали. Убрали от Ина руки. Замолчали. Воздуха перестало хватать. Тьма сгустилась, осев, как и звенящая напряженная тишина. Время будто остановилось, но копия вынудила в этом разувериться.
Медленно, тревожа раны, ушибы поднялась. Оперевшись на колени, согнулась, подсмеиваясь.
Возможно, больше всего над тем, как получила клеймо прекрасной, пребывая в виде обессиленном. Уязвленном.
Обтянутая перчаткой рука легла на рассеченную бровь, растерла угольные подтеки, пачкая лицо. Она вновь приблизилась медленно, растягивая секунды шока до бесконечных причин бояться даже дышать. Ин не ждал ответа, когда бросился на парня оскорбленный:
— Неужели я похож на демона?! — пока за очерняющей полумаской грязи, дегтя, блестели сизые глаза.
Ян губы подмял в тонкую линию, прикусил. Боясь сказать неверное, как несколько секунд назад, он решился головой завертеть из стороны в сторону. Через отзвук в ушах от гудения в шейном отделе, хруст, ответ для одной лишь его копии был важнее. Для него и никого из присутствующих больше. Казалось, они последние, кто, не смотря на увечья и сумасшествие кошмара, остались человечными. Даже на фоне прошлых грёз.
Ин просто улыбнулся. Криво, но спокойнее, совсем не походя на прошлого себя. Наверняка почувствовал движение дымки позади себя, но и сейчас реакции не выдал. А парень не успел — всё произошло неимоверно быстро. Голова была ватной, тело просилось лечь, чтобы сознание оказалось потеряно в глубинке ужаса и боли. Жалости. Копия совсем потерялась в темное, белых участков кожи глаза в мутной поволоке не находили.
За погрязшей в густой краске возвысилась тень и, Ян не успел бы и рта раскрыть, предупреждая, когда из разряженного воздуха в руке её не оказалось то, что с одного замаха раздробило позвоночник. Пригвоздило к столу.
Последняя ухмылка и протянутая к парню рука запомнилась, когда идентичное ощущение вырывало изо рта последние струйки дёгтя. Скоро и бессердечно, но без мучений, Чтобы сглотнуть его не получилось.
От пугающего отчаянием кошмара пришлось распахнуть горящие солью глаза. Пришлось опешить. Всё внутри тонуло в тревоге. Когда плоды возбуждённого сознания потихоньку начали растворяться, невообразимость происходящего уступила место для предположений. Может это всё алкоголь? Может угрызения совести? Может происки фантазии? Правдивость кошмара рассеялась, хотя тело было покрыто испариной. Ян попытался уснуть вновь, чтобы отдохнуть от бессмысленных мечтаний. Как вдруг отдался детской надежде так, что от волнения пульс приумножился в ритме. Парень резко поднялся. Чудом не различил вдалеке совершенно ничего. Кроме белого. Ни справа, ни слева. Всё — сказка сладкого сновидения. Туман сгустился, стерев все порожденные кошмаром очертания. Задержанное дыхание сорвалось, и Ян прикрыл счастливую улыбку ладонями.
Никакие ощущения, никакая проницательность или интуиция не дала возможности различить движения за спиной. Представляемый бессчетное количество дней голос прозвучал как никогда по-настоящему.
— Ты плачешь там? Не надо, — Ин подошел вплотную, склонил голову с интересом. Если предположение оказалось верным, он бы точно растерялся. А так как давать лицезреть это парню ему было никак нельзя, он занес руку, готовый в любой момент опустить её на плечо.
— Я нет... Ини, — Ян молниеносно обхватил чужие ноги, избавив от возможности отойти дальше, — Ини, я испугался. Ты не...
Любое возможное событие, сон, даже кошмарный, до сих пор неприятно отдающийся противным ощущением в животе, без исключений не имели значения, когда радость встречи сводила скулы от улыбки. Когда так и неволила жаться к теплу, гладить под коленями, икры, ткань брюк, хранившую знакомый запах.
— Ну, прелесть. Это перебор, — Острый снисходительный взгляд разил толикой растроганности. Ин, польщенный реакцией на свою персону, опустился на пол, перестав возвышаться преимуществом, — Ты ещё обувь поцелуй.
Парень железной хваткой вцепился в окаймленные цепью плечи.
— Не говори так. Я понимаю, ты скажешь, что снова нужно было воздействовать ради подвластного и обессиленного сознания, но это был не перебор?
Копия презрительно выгнула бровь: — О чем ты? — процедив тише, она разорвала контракт идентичных глаз.
— Кошмар сейчас. Зачем?
Ин скорчил недоверчивую гримасу. Оценивая модель поведения, на парня отреагировал, словно на больного, обмолотого галлюциногенами. Хвост скрутился, после того, как предупредительно поднялся. Шерстка на нём распушилась.
— Я не ответственен за то, что ты видел. Если речь про сегодня, то мне было лень, ты неплохо справлялся, чтобы у меня было меньше поводов губить твоё ментальное здоровье, — он потянулся, подставляя полностью здоровое тело под яркость света. Смесь замешательства с сомнением, которую Ян продемонстрировал, копия разбавила, — можешь принять это за комплимент.
От уверенности, что именно копия стояла за произошедшем, других вариантов не осталось. Им неоткуда было взяться, как и времени на раздумья. Парень, почесав переносицу, которую ещё жгло от эмоций, придающих скоплениям на глазах солоноватый привкус.
— Тогда что это было?
— Твои проделки, полагаю. Настою на рассказе, без него догадывался я не намерен. Скажу то, что моё воздействие не отменяет яркости твоей фантазии, — заломал пальцы, напрягая хрустом, — Как ты говоришь, кошмар — дело именно твоих рук.
Сдаваться было ни к чему, как и терпеть ещё яркие картинки перед глазами. По ним, яростным, злостным, легко можно было описать всё даже не в устной форме. Если после некоторых сновидений, парень садился за написание, не только благодаря отдыху, но и какому-никакому вдохновению, то с Ином в осознанном сне возможностей больше, чем разговора по душам не имелось. Не гадостью поделиться, испортив настроение, а чистыми показаниями в волнении. Вполне возможно, честность в паре с гложущим страхом помогли бы копии понять, что Ян от принятия не далек. Даже больше — близок как никогда.
Парень с самого начала не уповал, что Ин слушателем окажется хорошим. Готовился: тот будет перебивать язвительными комментариями или недвусмысленными реакциями хвоста или лица. Но чем больше копия слушала, тем сильнее мрачнела, не оставляла ни себе, ни парню шанса на шутки. Яну виделось, она оглаживала себя, проверяя на целостность кости или хрупкую кожу, костюм.
Ближе к концу голос сбился, превратившись в сложно разборчивый хрип. Шмыгать носом уже можно было пристраститься, настолько показанный ужас ещё имел значение. Хотелось добавить, как парень вообще подобное мог вообразить, если только человек с наклонностями садистскими похвастался бы таким воображением. Реальная подоплёка сна тянулась отравляющим настроение шлейфом, так что Ян к финалу и вовсе закрылся, обхватил колени, Ин пусто глядел в белоснежную даль.
Единственный отзыв составил из жалкого: — Страшно быть тобой.
Даже если услышанное не было поддержкой, но действовало оно похуже обоих вариантов. Раздосадовало, повело к жалости, прямо как в те разы, когда после ласковой поддержки в минуты плача, слёзы лились беспокойной рекой сильнее прежнего. И если у потайных страхов была цель именно довести до этого, то вышло как нельзя лучше. Гордо задранную голову, Ин развернул, приоткрыв губы.
— Это было отвратительно. Я не буду голословным, если скажу, что ничего отвратительнее не видел, — парень зажал меж пальцев струйки волос. Контрастный гуманизм и все будущие слова спрятал за голосом разозленным на воспоминания о поступках, с которыми тени ассоциировались. Когда ещё он звучал так, припомнить вряд ли мог, — я не понимаю, почему от тебя не ждали сопротивления. А я ждал. Я ждал, что ты попросишь остановиться, а ты не попросил. Ты просто молчал, улыбаясь, считал, что остаешься сценическим образом до конца. Но любой человек бы сказал «нет».
Ин собирался усомниться, стоило закончить. Но парень, втянув больше воздуха не остановился. Копия похвасталась интересом, пусть последующее сменило бы его на восхищение или растроганность. Она обвила самым кончиком хвоста парня за голень. Чуть стянула, как бы говоря: «это единственный вид поддержки, который я подарю».
— Я ведь воспринимаю тебя как человека, ни как глупую фантазию. Когда я видел тебя там, не понимал, почему тебя так не воспринимают. Почему считают, что могут брать, делать, что вздумается, считая что ты принадлежишь им. Может и это правда, но ты часть меня, человека. И неужели не заслуживаешь оставаться таковым? Которому может не нравится, как его изображают в умах, как его воспринимают и за каким бы псевдонимом не скрывался, ты это ты, Ини, — то снимая, то надевая подаренное кольцо, Ян старался не пустить лишних сожалений, хотя с каждым новым откровением язык развязывался. И не находилась места, повода лучше, чтобы выдать наболевшее. Как копия в первую встречу, парень посвящал в личное.
Ин слушал. Без лишних мановений и как никогда спокойно. Даже странно, потому что характер его этого не обещал. Поэтому сказанное парнем оказывалось чистейшей правдой: копия обращалась к общим чертам и человек из неё вышел бы неплохой. Может не самый доблестный, эмпатичный, но какой-то... родной? Яну так казалось.
— Ты так думаешь? — уточнила она, завороженная бескрайней пустотой. Сподвигла сердцем решить – рядом старый знакомый, с которым полный откровений разговор длился уже который час. Тоже бескрайний.
— Я... Будь ребенком не воспринял бы, махнув рукой. Меня не интересовали проблемы, которые придут с ростом карьеры, лишь удовлетворение. Я доволен был, когда удовлетворял других. Но сейчас стоял бы на своем. Это перебор. Потому что может у меня тоже есть принципы, желания и чувства. И я бы тогда все отдал, чтобы тебя — меня назвали человеком, а не образом или артистом, — он послал улыбку, впервые вырвавшись из своего кокона. Потёр глаза, — это из-за меня всё. Потому что я всего себя на этом сделал. А когда показал впервые то, что хочу показать сам, а не то, что хотят видеть другие, произошел конфликт. Я понимаю, наверное, что вины моей в этом нет, но все обернулось тем, что происходит сейчас. Так что прости меня ещё раз. Ну, на всякий случай.
Ин поднялся, распустил хвост. Одежду расправил, разгладил, доводя до совершенства любое из движений, вид. Наконец, протянул руку, сначала потерев кончики пальцев, потом аккуратно, не спрашивая разрешения, но всё же услужливо, ладонь: — Ты тоже. За первую встречу, — изрёк не раскаянно. Выражение лица давало прочесть натянутое спокойствие, но не кичливость. Копия смотрела грозно, прикрывая глаза до узких щёлочек. Словно высокопоставленный артист, склонившийся со сцены только для одного Яна, — судя по услышанному, тебе это не доставило удовольствия.
Парня растрогало. Ина удовлетворило и молчание. Хрупкое, сладкое, казалось, его можно было разбить одним неосторожным движением. Поэтому последние сами самой растягивались, успокаивали. Сон колдовал над сознанием мягкими ласковыми лапами котенка. То задевал проказливыми когтишками, то баюкал теплом юной шерстки. Копия наклонилась не обнять — накрыть собой, почти защитить.
Ян, поддаваясь ему ютился под чужими, даже случайными касаниями. Грел в груди желание поделится всеми новостями, не только сейчас, позднее. На ухо послышалось: — Скоро всё закончится, если не отступишься, прелесть. Ты молодец, — копия мягко усмехнулась приторности своих слов. Или тому, как целебно действовала Светло, как ареал, в котором заслужила пребывать.
Если бы на фоне всё же играла музыка, то невероятно сильно парень пожелал бы услышать «Eren», дабы окончательно захлебнуться в спокойствии, забыв кошмар навсегда. Впрочем, даже проснувшись, он бы не вспомнил, аккомпанимировала ли музыка всерьёз. Или она просто трактовала происходящее по своему. В любом случае, Ян бы этого не вспомнил.
***
Утро выдалось отнюдь не добрым, обещало быть долгим. Влажный воздух, приправленный веянием ночного дождя, спасал от головной боли, казался самым сладким, заботливым подарком. Не было понятно, звучало ли ещё в голове имя Ина или парень произносил его вслух.
В ногах посапывал, чаще похрапывал черно-белый клубок. Французский бульдог друга очевидно и не запомнил, что на кровати ему не место. Перебрался к Яну, легко выбрав между ним и хозяином. Это улыбнуло.
Смахивая остатки сонливости с лица, парень приоткрыл дверь в кухню. Завлек кофейный аромат, которой поневоле забылся за последние недели. Поборов зевок, Ян приветственно приподнял руку трудяге за плитой. Петр ответил улыбкой, игнорируя помятый вид, некоторую неуклюжесть, присущую похмелью. Оно прослеживалась в замедленных реакциях будто специально, чтобы не переживать о схожем виде. Быть может, не худшем, явно лучшем, чем в бесконечно долгие часы пребывания в бессознательном состоянии. Но все же хотелось поправить лицо макияжем. Инициатива позабавила: внешний вид, физическое самочувствие вновь вымели вес.
— Чего так вскочил? Для тебя рановато будет, — отпустив усмешку, барабанщик вернулся к неподатливой машинке, плюющейся кофе. Электронные цифры сменили минуту, указав половину шестого, удивили, — слишком рановато.
— Не могу спать, — догадался, как легко избежать лишних вопросов. Под настояниями провести в кровати ещё часиков шесть не хотелось. Впечатления, подаренные снами ревновали, парень и так был ими по горло сыт, — холодно очень.
Петр благоразумно промолчал, кивнув самому себе. Метнулся обратно к плите, укрытой сбегающим паром. Больная ассоциация оставила после себя передергивание и испепеляющее просьбу выпить бутылку воды за раз. Друг учтиво поставил перед ним тарелку с яичницей, поделившись своей порцией.
— Я далек от поварского искусства, это мой максимум. Но приятного аппетита, — он потрепал и так взъерошенные волосы, приняв глухую благодарность. Стало совестно за молчание, давно ставшее сопроводителем на любую встречу. Выходило, парень обманывал сам себя, сначала убеждая в бесконечной любви к коллегам, уважении, потом отмахиваясь от подробностей личных беспокойств. Друзья знали, что в их компании Ян не скрывал ни единой подробности, спрашивал совета, если появлялся повод усомниться в любом из вопросов. Не известно, прозревали ли что, но успокаивали добродушием, примером дружбы, в которую Ян не успевал вписаться. Ин, за ним и парень сошлись на предрешении — скоро всё закончится. Вывод напрашивался сам собой: беспокойства отпускали.
Он заскреб вилкой по тарелке, издевательская визгливость звука накрыла волнением. Прожевав теплый ломтик помидора, разбудивший рецепторы, жуткий голод, признался: — я соврал, получается.
Говорить практически то же, что услышала копия, выходило трудно. Тема казалась закрытой, а эмоции выплеснутыми. Но переживать об отношении к себе друзей, их домыслов уже становилось невозможным. Отойдя от сценического образа, он скрывался за прежним. Думал, что скрывался, пока уходил за противоположные рамки, уговаривая отражение не звать себя затворником.
Дерзость, что стоило приобрести, могла принять облик и честности, слов не увиливающих, прямых. Попробовать снова не только на сцене, а в жизни показаться верным нравам и стремлениям. Выйти из зоны комфорта и вновь позаботиться о чувствах окружающих, но отдаваясь причинам другим. Возросшимся не из воспитания в паре с характером, а из беспрекословной уверенности вернуться на сцену обновленным. И на жертвы идти стоило, как бы сильно парень не стеснялся, волновался.
Первые слова давались тяжело, вставали в сравнении с кошмарами. С каждым новым, разбивая створки замкнутости, проще. Он собирал как можно больше воздуха, игнорируя возможность приняться за еду, признавался в том, что пережил. То, как отсек волосы, устав, познакомился со снами, обещающими едко растворять разум и оставлять страх. Тему копии задел вскользь, описав её как частенько повторяющийся кошмар. Разговоры, личные встречи в осознанных грезах оставил личным. Ин действительно оказался олицетворен человеком, с которым беседы и события равнялись интимной и персональной части жизни. Дележка ею не имела смысла как такового, те же друзья свои подробности общения иногда предпочитали оставлять при себе.
Петр слушал не перебивая, изредка почесывая бороду, перебирая грубые волоски. Закончив поводом записи к психологу, Ян, вздохнув вернулся к еде, поставив точку. Облегчение опустило плечи, тяжелый груз отпустил сердце, сняв пресловутые цепи. Сгладило следы недавних переживаний.
Барабанщик подвернул губы, приоткрыв издал звук, схожий с хлопком мыльного пузырька. Ян, спародировав психолога, манерно потянул губой, повторил за другом. Жуя, прислушался.
— Паша так увлеченно рассказывал про тот... инцидент. Сильно ты его с толку сбил, даже неудобно, что мы это за спиной обсуждали.
Ян махнул рукой. Любопытство съедало изнутри, подробности, конкретные изречения. Парень с удовольствием бы в будущем вернул бы их гитаристу шуткой, ничем от того не отличившись. Зла не держал никогда. Но закрыть разговор главнее шалостей.
— Как ты сейчас?
— Лучше, правда. Просто я посчитал, вы имеете право знать. Ошибкой было всё умалчивать и то, что привело ко всему. Если это было началом испытания славой, вышло бредово. Не знаю, что я бы предпочёл: тешить своё эго или переживать о собственной никчёмности, — за последнее взгляд барабанщика стал красноречивее, Пётр вопросительно повёл рукой, — ну, внимания то прибавилось, с ними и мысли о изменении не только манеры поведения, но и времени, которое я на работу трачу. На месте стоять нельзя — подстраиваться под публику, — вновь издав доставшее уже и себя слово, Ян резко заткнул себя излишне большим куском. Удержался, чтобы не закашляться от спешки, пока язык жгло от жара.
Другу ясно стало, что точку пора было поставить. На утро раннее, тем более не самое уютное из-за плохого самочувствия, откровений было предостаточно. Особенно для парня напротив, тот, чтобы лишнего не сболтнуть, наверняка бы опрокинул в себя всё содержимое тарелки, зажмурился бы с глазами слезящимися и лицом забавным. Петр не перевёл темы, но закончил, пока представленные и весьма забавные картинки в голове не воплотились в реальность. Приобнял: — Если совсем невмоготу будет — говори. Не посоветуем, так поддержим. Забухаем на крайний случай, — под сильной хваткой барабанщику почувствовалось, как плечи задрожали от смеха про себя. На высоких нотках и привычного, заставляющего вторить, — для этого нужны друзья, да?
— Потише там! — отвлёк сиплый, выкрикнутый наверняка с нечеловеческим усилием оклик. Гадать не пришлось. Хоть голос был далёк от знакомого, испорченный отместкой за вчерашний вечер, но отсутствующий член группы повеселил. И назло разбуженному Павлу, парни, переглянувшись, разразились хохотом, — на глаза потом не смейте попадаться!
Ян предпочёл не слышать приставленные к словам нецензурные не то оскорбления, не то констатации факта злости от раннего пробуждения. Наперебой чувствам гитариста завалиться в кровать было мыслью последней. Возможно, не без удовлетворения от разговора, домашняя еда подняла настроение до высочайшего, по сравнению с прошедшими неделями. Растягивающие уголки рта перелядки, которые завершала давка смеха в себя, тихая, более забавная от краснеющих лиц, продолжалась долго, пока Пётр не запустил руку в чужие волосы. Вычесал по утреннему неуложенные пряди, до боли поводя ногтями по нежной коже, заключил: — Тебе правда очень идёт. Завидую мягкости, Паша наверняка тоже, вот и вредничает.
Парень, прикрыв глаза, довольно запрокинул голову назад, подставил. На вид коту довольному, сытому, очевидно нравилась похвала. Особенно на контрасте с реакцией некоторых из недовольных фанатов, отзыв близкого показался важнее и во сто крат приятнее. В домашней атмосфере, ещё и оставленное в памяти мнение сестры и семьи, превозносилось. Хотя, скорее всего из-за того, что невообразимо приятное начало дня осквернять не хотелось. Уют и нега от смены пластики одиночества на единство напомнили о времени, проведённом вместе после концертов. Тогда и вечера завершать не хотелось, друзья растягивали их до глубокой ночи. Расставаться тоже, хотя каждый знал, что завтра сойдутся вновь. И пусть не всегда Ян был инициатором, чаще менеджер, но на привязанность это не влияло никак. Хорошо было.
В подтверждение этому барабанщик, кольнув в нежность кожи бородой, беспечно и кратко поцеловал в лоб. Пригревшись, растаяв, Ян упрекнул шуточно: — Удачно, что фанаты не видели, а то пошли бы слухи.
Пётр недоуменно отпрянул, пристально выискивая в воображении повод. Смятение на живом лице подбодрило парня, взвизгнув, прикрыть рот ладонью. Над ней только по глазам и мимическим морщинкам читалась издевательская хохма. Ян, глотая дурачество, объяснился: — Не первый, не последний. Дал повод — оправдайся.
— Ещё чего, не я подоплёку из пальца высасывал. Дружить будто нельзя, — скучающе закатил глаза, — с таким успехом ты уже со всеми перевстречался.
Парень поднялся, чтобы убрать в раковину опустевшую тарелку. Инициативу помыть друг перехвалил, отобрав. Пожав плечами, Ян предупредил, что погуляет с собакой, чьё цоканье когтями ещё недавно слышалось в коридоре. Поблагодарив в общем за всё, с оттенком печали выдал: — так и есть.
Патрик запропастился. Собака, разбуженная рано, приученная вставать с хозяином поздно, теперь бегала из комнаты в комнату. И пусть квартира Павла была уже родной, но вездесуще изучать каждую комнату было немного не по себе. Не потому, что друг осудил бы, а потому что Ян ни за что бы не сказал, как ему приятно, когда гости обшаривают каждый угол. Как-никак, личное пространство.
Нашлось животное в хозяйской комнате. Оставленная напоследок, она не влекла вторгаться, как бы сильно парень не восхищался обстановкой. По-бунтарски подходящей. Будто отделанной для подростка, не для взрослого мужчины. Из-за полутьмы от закрытых штор ещё отлично виднелись плакаты групп, исполнителей и почти все с автографами. Упакованные виниловые пластинки закрывали пустые участки на стене, вызывали чувство ревности, потому что среди вывешенных для красоты не нашлось своей. Коллекционер припрятал зачем-то, хотя любимые даже послушать не мог — проигрывателя не было.
Чтобы ступить свободно, места не нашлось. Разбросанные вещи, покрывало, откинутое на пол, лишь бы лечь, джойстики прямо перед телевизором и тумбой. Парню помнилось, что они сидели с ними долго, до глубокой ночи. И только гитара по-королевски стояла ухоженная на стойке. Блестящая, всегда новая, будто даже уставший и не трезвый Павел вчера протирал её перед сном. Верилось в это без труда.
От разглядывания коллекции игр отвлек Патрик. Похрюкивая, он цеплял когтями кровать, прося разрешения. Вилял обрубком хвоста.
«Умный», — подумалось, когда Ян с собакой фыркнули одновременно. Один от усмешки, вторая от досады. Парень, осторожно балансируя на носочках, взял пса на руки. На поглаживания, шепот нежностей, тот тянулся лизнуть лицо, пока хозяин не подал голоса.
— Который час? — переварив знание о пяти минутах седьмого, гитарист капризно, хрипло пробормотал, — сейчас встану.
— Не надо, спи.
В подтверждение Патрик гавкнул, голосом друга напоминая. Явно довольный, что его переносят на руках и ухом не повел, когда парню в спину прилетела подушка. Погодя и совладав с тлетворной игривостью, в дверях он кинул её, запустив прямо в голову, чтобы пружиня идти вслед за представлениями прогулки под чужое бугуртение. При всём невольно задумываясь, взял ли Ян на себя ношу в виде собаки из-за чистого желания помочь или по причине повиновения мечте о собственном домашнем любимце. Которую самолично ему пришлось закопать глубоко в душе, когда карьера пошла в гору.
Пёс поддерживающе оставил мокрый слюнявый след на шее.
Как бы сильно Ян не напрягал головы, пытаясь припомнить, когда настолько рано он был здравом уме, вполне контролируя мысли, а не только одну единственную мечту оказаться в тепле, ничего путного не выходило. Он написал дизайнеру заранее, уповая, что до начала рабочего дня тот успеет выделить ему хоть час на неделе. Не до конца этой, так следующей. Правда неизвестно, не взбредёт ли артисту в голову отнять у себя же свободные часы, чтобы до блеска отработать концертную программу. Тогда придётся учитывать не только встречи или, вдруг, интервью перед туром, но и работу над песней, которую на ещё год растягивать было худшей из идей.
Как-то так получилось, что план на день сам собой состыковался у человека, что обычно полагался на судьбу или менеджера. Последней парню писать было неловко после планерки.
Он был досрочно откровенен женщиной, расположен. И, быть может, именно поэтому предпочёл связываться с Домиником самостоятельно, чтобы, при худшем раскладе, отвечал он, а не за него. Каким именно облицовывал Ян худший расклад, ещё не решилось, на это требовалось больше времени, гадкого настроения и, желательно, неудачно складывающегося дня. Например такого, в котором и продюсеру «The letter» мозолила глаза.
А пока, если не учитывать кошмара и новых кроссовок для рекламы, которые парень по неосторожности замочил в утренней росе, то вера словам Ина становилась практически абсолютной. И, возможно, в свои силы тоже. До первой ошибки, естественно.
«Хотя после снов, любой просчёт в реальности кажется бредом. Всё самое худшее я видел, в чём смысл тогда переживать», — думалось, пока Парик что-то рыча, оттягивал поводок. А Ян воображал на месте психолога копию, умело дрессирующую перед возвращением в рабочий ритм, чтобы никто из них и представить не мог исхода хуже, чем в очередном кошмаре, на фоне которого люди, их мнения и неизведанные реакции остались каплей мёда в море дёгтя.
С Домиником получилось увидеться прямиком к завершению рабочей недели. До выходных дизайнер был жаден, слышать о работе не привык, если только сам не проявлял инициативы устроить фотосессию ради пополнения своего портфолио.
Ян переступил порожек, боясь снова неловко перелететь через половину комнаты. Доминик, оторвавшись от телефонного разговора, указал на аккуратно, почти под линеечку сложенные вещи в коробке и отошел. Парню оставалось послушно закрыться от любопытных взглядов в примерочной, но он невольно залюбовался на доходящие практически до середины позвоночника волосы. Натуральный рыжий светился в свете студии, оборудованной будто только для того, чтобы была возможность любоваться так же даже на самую броскую одежду. Чтобы до дрожи пробивало и двигаться оставалось невозможным, стоя в свете, стремящимся отовсюду.
«Интересно, на меня со сцены так же смотрели?» — Ян потер грудину и, как только Доминик вернул ему пристальный взял, убрался в примерочную.
Ткань черных джинс устремилась вниз. Села на узких бедрах, от колен, перестав прилегать к коже, фасон стал свободнее, ещё сильнее визуально удлинил ноги, когда подвороты задели пол. Рука потянула за собой поглощающую черным майку. С ней в отражении любопытствовала долговязая фигура с, блестящими золотом, не уложенными волосами. Верх ощущался липнущим, не противно, если поиграться с фантазией и представить на себе облегающий хлопок объятий.
Дизайнер приоткрыл шторку, оценив парня быстрым взглядом, резюмировал: — Здесь нужен ремень, — прижал плечом телефон к уху, удалился. Из вороха перевязей, портупей, блестящими цепями, лакировкой, выбрал тройку, по своему мнению, наилучшим образом подходящих и оставил на табуретке. Шторка вновь зашуршала, оградила.
Привлекшая внимание Яна модель с плетением и нестандартной застежкой без пряжки манила примерить на себе, но голову пронзил укол отвращения. Компульсия едко цедила, чтобы парень отставил эксперименты и надел на себя что-нибудь нормальное.
Ян нахмурил брови, надул губы, просто-напросто быстро нацепил кричащий дороговизной черный ремень, первым попавшийся под руку и тогда получилось выдохнуть с облегчением.
Доминик закончил разговор, показавшись, одобрительно цокнул.
— Calvin Klein? Губа не дура, — мужчина сощурился, — если я правильно понял концепцию и настроение, то всё должно утроить. Я попытался уйти от прошлых идей, хотя до сих пор не понимаю зачем тебе это. Не замечал, чтобы тебе было некомфортно в прошлых.
Тон вышел каким-то опечаленным, пока лицо дизайнера не менялось совершенно. Всегда приходилось догадываться, что у человека на уме, Доминик даже на совместных фотографиях неохотно пародировал радость. Полагаясь на интуицию, Ян попробовал не оправдаться: — Так и есть, это было моим решением. Нет ничего дурного, чтобы пробовать новое.
Кивнув, мужчина потянулся подвернуть края. Орудующему булавками парень добавил: — Хотя я буду скучать.
Доминик продемонстрировал россыпь веснушек, когда с хрустом в шее поднял голову. На глаза чистые, зеленые спали как всегда неприбранные волосы и, не успел дизайнер попросить помочь, Ян уже тянулся исправить ситуацию. Когда податливые пряди прятались за ухом, мужчина более отвлекаться не пытался.
Парень старался лишний раз не двигаться. Нога предательски дрожала, тремор сводил её, затрудняя работу. Закончив, Доминик встал, оперевшись на чужую руку. Поправил ремень, затянул сильнее, чтобы джинсы на талии закрепить. Не нравилось, что висели они, казались на на размер больше, хотя Яну такой вид тоже по нраву был. Когда пальцы забрались под пояс, кроме приглаживаний ткани они прошлись по коже. Ощутимое всем существом неудобство, неловкость, что в голове поджидало момента, когда руки случайно заденут бельё, сподвигло дёрнуться. Инстинктивно локтем отодвинуть от себя, покрываясь румянцем, а на лицо примеряя робость.
От того, как легко копия напомнила первую встречу, теперь к парню тоже осознание пришло. А жесты, которые иногда приходилось терпеть на встречах соблаговолили неуклюже отодвинуться. Каким бы тактильным Ян не был, раскрасневшиеся щёки особенно выделялись в примерочной, заставляли путаться в намерениях. Пусть и бесполезно — Доминик граней никогда не пересекал. А имя Ина или любого из фанатов отозвалось болью в надоевшем месте, но первый хотя бы извинился, вторые же не всегда были схожи.
Дизайнер выгнул бровь, парень только повертел головой. Терпя горячую резь в груди, увлечённо наблюдал за работой, контролировал. Когда боль утихала, замечал, как переживания приравнивались к обыденным дискуссиям с самим собой. Спокойным, словно парень всего в жизни повидал, а не только концертную деятельность. С каждым новым кошмаром потихоньку так выходило. Пусть и благодарность себе оставалась равна просьбе, их никогда более не лицезреть. Не от страха, а из-за факта вынесенного урока.
Доминик, расправив майку, убрав складки, одновременно с артистом обратился к зеркалу. Ян удовлетворенно кивнул.
Мужчина, попросив подождать, покинул. Пальцы, пробежавшись мимолетным теплом касаний, остановились на шее. Желание остаться в ограждении примерочной, знакомо освещенной ослепляюще яркими огнями ламп, превозмогло и парень, оперевшись на тонкую стенку, сел, положил подбородок на колени.
Слуха коснулась мелодия звонка. Парень схватился за телефон движением дежурным, не утруждая прочесть название контакта. Когда перестал связывающий писк, Ян узнал голос Ани.
— Ян? Тебя хотят видеть в качестве гостя на интервью. Если даешь согласие, то нас будут ждать к понедельнику.