Даня
Квартира на пятом этаже - старая, обшарпанная. Воняет прелым, сигаретами и чем-то кислым. Пол - линолеум, местами ободранный, стены - серые, с разводами. На кухне горит одинокая лампочка, вся облепленная мёртвыми мухами. Тарелки со вчерашнего ужина так и стоят на столе, покрытые запёкшимся жиром. В раковине - плесень.
Мама спит на диване. Одна нога свесилась на пол, в руке - бутылка. Телевизор орёт: какие-то старые новости, но звук искажённый, словно сквозь воду. Даня стоит у двери, в одной руке - рюкзак, в другой - телефон. Время: 06:42.
Он идёт в школу. С трудом натягивает наушники, чтобы не слышать, как мать начинает ворочаться и ворчать. За спиной - хлопок двери.
---
В школе Даню не трогали. Почти. Он был слишком высокий для своих лет - в 14 уже 185, и с каждым месяцем рос дальше. Рыжие волосы, густые веснушки, голубые глаза - он выделялся. Его сторонились. Не дразнили, но и не звали с собой. Он шёл по коридору как по пустыне - шаги отдавались глухим эхом. Учителя забывали его имя. Одноклассники - его существование.
Он и сам себя почти не чувствовал.
---
После уроков он шёл не домой. Часто - в старый двор за гаражами. Там он рисовал. На стенах - мелом, углём, ручкой. Придумывал лица. Чёрные, вытянутые. У них были закрытые глаза и рты, но почему-то - открытые уши. Он не знал почему. Просто так выходило.
Иногда он сидел там до вечера. Пока солнце не опускалось и не становилось страшно. А иногда - не уходил.
Однажды в ноябре он пришёл домой поздно. Очень поздно. Был дождь, одежда насквозь мокрая, руки дрожали от холода. Он зашёл, как мышь - тихо, в темноту.
Но мать уже не спала.
м: Ты где шлялся, тварь?!
д: Я просто...
м: Придурок! Я тебя спрашиваю - ты где был?! Опять с нариками своими?!
д: У меня нет друзей.
м: Не ври! Я тебе говорила, чтоб ты не шатался по ночам!
Она ударила его. Раз, потом ещё. Он не кричал. Просто закрыл лицо руками.
Потом она толкнула его в стену. Он упал, локтем ударившись о шкаф. Кровь из рассечённой кожи потекла по пальцам.
м: Ты не сын мне! Лучше бы сдох, как твой отец...
Он молча встал. Прошёл в ванну. Закрылся. И сидел там до самого утра.
---
Через неделю он пропал из школы. Учительница классная звонила, но трубку никто не брал. Потом пришёл участковый. Мать сказала, что Даня буйный. Что кричит по ночам. Что говорит сам с собой. Что может быть опасен.
На самом деле он просто перестал говорить вообще.
Молча смотрел в окно. Молча ел. Молча шёл по квартире.
Потом приехала скорая. Он не сопротивлялся.
---
Психиатрическое отделение выглядело как полузабытая школа. Плитка на полу, облупленные стены, щиты с надписями: "НЕ ВЫХОДИТЬ", "ЗАКРЫВАТЬ ДВЕРЬ", "МЫТЬ РУКИ". В коридоре - кресла, на которых сидели подростки с пустыми глазами. Кто-то смеялся в голос, кто-то грыз ногти, кто-то смотрел в одну точку.
Даню проводили в палату. Один на один. Стены серые. Кровать жёсткая, металлическая, одеяло - тонкое. Окно с решёткой. Дверь с замком снаружи.
мс: Привыкай, мальчик. Это надолго.
---
Первые дни он не говорил. Просто смотрел. Ночами слышал, как кто-то рыдает в соседней комнате. Как стучат ногами. Как ломают стены.
На обход приходила врач - молодая, с короткой стрижкой и стеклянным взглядом.
в: Даня, как ты себя чувствуешь?
д: ...
в: Слышишь ли ты голоса?
д: Нет.
в: Хорошо.
Она что-то писала и уходила.
---
Медсёстры не любили Даню. Они не любили никого.
мс: Сопли вытирай, рыжий.
мс2: Слишком тихий. От таких потом беды.
Иногда они били. Не сильно - "для порядка". Один раз Даню ударили за то, что он отказался пить таблетки. Второй раз - за то, что ночью вышел в туалет без разрешения.
Пища была как из собачьей миски: серый суп, чёрствый хлеб, чай как вода.
Он спал плохо. Сны были пугающими. Иногда ему казалось, что из стены на него смотрит лицо - вытянутое, как те, что он рисовал раньше.
---
Прошёл месяц. Шизофрения началась не сразу. Сначала - просто пятна в углах. Потом - шёпот. Едва различимый. Будто кто-то зовёт его по имени.
д: Кто это?..
Шёпот затихал.
Потом - снова. Уже громче.
ш: Даня... ты хороший... не бойся...
Он начал рисовать. Обрывками. На бумаге. На простыне. Пальцем по стене.
Узоры. Спирали. Линии. Всё живое. Всё движется. Всё говорит с ним.
д: Уходите...
ш: Мы с тобой. Мы - ты.
Он начал отвечать вслух. Его начали считать буйным.
---
Через год он попытался сбежать. Когда санитар отвлёкся, Даня выбежал в коридор, потом - в лестницу. Спустился. Почти открыл дверь. Почти...
Но сзади схватили. Ударили. Потащили в палату.
мс: Ну всё, рыжий, доигрался.
Той ночью его связали. Он лежал, привязанный к кровати, и в потолке снова видел узоры. Они крутились, танцевали, пели.
Он заплакал. Беззвучно.
---
Теперь ему шестнадцать. Он вырос. Ещё больше. Почти два метра. Все его боятся. Но он тихий. Он не кричит. Он не ломает. Он просто смотрит в пол. Рисует узоры. Шепчет что-то сам себе.
д: Они сказали, я скоро уйду.
в: Кто - "они", Даня?
д: Мои.
в: Люди не могут говорить из стен, ты знаешь?
д: Знаю. Но они не люди.
Иногда он смеётся. Иногда - плачет. Иногда - молчит неделями.
Ночью в углу кровати он рисует пальцем по железу.
д: Всё повторяется...
ш: Но скоро - перемена.
Он этого не знает, но скоро в его палату заселят другого. Холодного, с синяками под глазами. Агрессивного. Одинокого.
Но пока он - один. И всё, что у него есть - это узоры и голоса.
Был день, когда Даня Кашин просто сел на пол в палате и не встал. Не ел, не пил, не двигался. Он сидел, обхватив руками колени, уставившись в угол, где пыль накапливалась слоями. Санитары дважды приходили, уговаривали, пинали по ногам - он не сдвинулся.
На третий день пришёл врач.
в: Даня, ты хочешь умереть?
д: Я хочу не быть.
в: Это почти одно и то же.
д: Нет. Когда ты мёртв - ты просто не мешаешь. А когда не существуешь - ты никому не нужен.
Он сказал это как факт. Без истерики. Без пафоса. Просто. И замолчал. Врач долго смотрел на него, потом что-то записал в карту и вышел.
После этого ему стали давать новые таблетки. Сильнее. Тормознее. Он ел их под присмотром, иногда прятал за щекой, потом выплёвывал в унитаз.
В один вечер, когда был обход, он подошёл к медсестре:
д: Можно в туалет?
мс: Быстрее. Не шляйся.
Он вошёл и закрыл дверь. Потолок мигал. Плитка трещала под ногами. Он встал у зеркала и смотрел на своё лицо. Оно было бледным, почти прозрачным. Как будто кто-то стёр краски.
Он достал из кармана - нечто острое. Маленький осколок лезвия от бритвы, спрятанный за тумбочкой, где один из соседей по палате точил ногти. Даня украл его утром.
Он провёл по коже на внутренней стороне бедра. Не руки - их видно. Там - никто не смотрит.
Первая царапина - слабая. Вторая - глубже.
д: Я живой?
Шёпот внутри шевельнулся:
ш: Ещё да.
Кровь была тонкой, ярко-красной. Она текла, как линии в его рисунках. Стала узором. Он наблюдал за ней - с вниманием художника. Только это - хоть как-то напоминало ощущение реальности.
С тех пор он делал это всё чаще. Тихо, без эмоций. Просто чтобы чувствовать. Чтобы знать, что он ещё тут.
---
Через неделю он попался. Один из санитаров увидел кровь на постельном. Подняли тревогу. Его скрутили, вытащили на коридор. Голый по пояс, с ранами на ногах. Он не сопротивлялся.
мс: Ты с ума сошёл, Кашин?! Что ты с собой сделал?!
д: Украл ощущения.
мс: Что?
д: Я хотел вспомнить, каково это - быть телом.
Его закрутили в одеяло, посадили под капельницу, вкололи успокоительное. Он лежал, пока всё плыло перед глазами. Врач пришёл потом, в сопровождении санитара.
в: Почему ты это сделал?
д: Потому что я не кричу. А тело - может.
в: У тебя голоса усилились?
д: Нет. Они... добрее стали. Они больше не говорят «умри». Они говорят - «рисуй боль».
---
Теперь он рисовал раны. Мелкие узоры на бумаге. Вензеля, из которых будто капала кровь. Они были странно красивыми. Медсестры отбирали рисунки, рвали, сжигали. А он рисовал снова.
Иногда шёпот менялся. Становился хором.
ш: Ты - дверь. Через тебя проходят смыслы.
Он не всегда понимал, что это значит.
Иногда - он видел узоры даже в глазах людей. Как будто под радужкой - спирали. Как будто вены на их руках - та же кровь, те же линии.
Он начал спать меньше. Начал улыбаться странной улыбкой. Начал разговаривать с пустыми углами. Но всё - спокойно, тихо. Как будто это было нормой.
д: Если смотреть долго - стены дышат.
мс: Кто дышит?
д: Всё.
---
Однажды врач снова пытался с ним поговорить. Это было утром. Даня сидел на полу, у стены, зарисовывая старую газету огрызком карандаша.
в: Даня, ты снова порезался?
д: Нет.
в: Мы найдём, если врёшь.
д: Я не врал. Сегодня - нет.
в: Почему ты говоришь с пустотой?
д: Потому что в ней - больше смысла, чем в вас.
в: Даня, ты понимаешь, что ты болен?
д: Болен кто? Тот, кто слышит? Или тот, кто заставляет молчать?
---
Он снова попытался сбежать. Ночью. Взял ключи от кладовки у одного из медбратьев - вытащил их, когда тот спал пьяный за столом. Даня шел босиком. Двери гремели от шагов. Он знал, что камеры есть, но надеялся, что охрана спит.
Он дошёл до черного входа. Почти.
И тогда его схватили.
Санитар был старый, с пахнущим потом халатом и тяжёлыми руками. Он ударил Даню по лицу.
сан: Порезать себя мало?! Ещё бежать?
д: Я не убегал. Я искал другое пространство.
сан: Ты ещё и поэт, мразь рыжая?
Он бил. Несильно, но с удовольствием.
Потом его приковали к койке на сутки.
Он снова рисовал - теперь ногтями, по железу.
д: Всё узоры. Всё повторяется.
ш: Скоро - другой. Холодный. Агрессивный.
Он не понимал, что значит. Но где-то внутри стало тревожно.
И он снова порезался. Уже на животе, между рёбрами. Маленький след. Как знак. Как прорезь между мирами.
Он смотрел на рану и шептал:
д: Откройся.