Глава 11
— А говорила, что не пьёшь алкоголь, — ухмыльнулся Доминик, садясь на край кровати.
— Ты тоже много чего говорил, — я откинулась назад, чуть отстраняясь, но не спуская с него глаз.
— Например? — в его голосе послышался ленивый смешок.
— О том, как безумно любишь свою женушку. Лелеешь её, заботишься, всё как по учебнику.
— Думаешь, это не так?
— Когда любят, не изменяют.
— А я изменяю?
— Судя по тому, как ты со мной ведёшь себя — да.
Он наклонил голову, его взгляд скользнул по мне с откровенным удовлетворением.
— Принцесса, не бери на себя слишком много.
— Ты то льнёшь ко мне, как ручной кот, то бросаешь колкости. Так чего же ты хочешь, раз так сильно любишь свою женщину?
— Тебя вообще не должны касаться мои дела с женой, — в его голосе появилась отстранённость, холод.
— Тогда почему тебя касаются мои?
— Позвала меня на допрос?
— Ну, ты же бездействуешь...
Я не успела закончить фразу, как в следующее мгновение он навалился на меня, вжимая в мягкий матрас.
Воздух резко стал тяжёлым.
От него пахло терпкими древесными нотами, смешанными с чем-то опасным, притягательным. Я чувствовала, как напряглись его мышцы, как проступили вены на руках, как его дыхание стало глубже.
Он смотрел на меня. Нет, он пожирал меня глазами.
Секунды тянулись мучительно долго. Он ждал. Чего-то ждал.
Дыхание сбилось, в висках стучала кровь.
А затем...
Доминик накрыл мои губы резким, хищным поцелуем, будто срывая последний запрет, стирая между нами грань. Внутри всё перевернулось. Голова полетела в бездну.
Губы встретились жадно, нетерпеливо, их движения были настойчивыми, голодными. Я вцепилась в него, словно боялась, что он исчезнет. Руки сами потянулись к его шее, притягивая ближе, требуя большего.
Наши языки сплелись в бешеном танце, в котором не было победителей и проигравших. Вдох. Выдох. Губы на миг разъединяются, лишь чтобы снова встретиться, снова впиться друг в друга.
Я прикусила его нижнюю губу, оставляя на ней свою невидимую метку. Он мой. Здесь и сейчас.
Рывок и вот уже я оказываюсь сверху, оседлав его, прокладывая пальцами путь по его телу, разжигая огонь на коже. Всё было размытым, захватывающим, безрассудным.
Голова кружилась, дыхание сбивалось.
Было сложно сказать, от чего именно, от вина или от Доминика.
Мои руки потянулись к пуговицам его рубашки, но он внезапно замер.
На его лице проскользнула тень сомнения.
Беспокойство. Страх. Недоумение.
А затем снова эта ухмылка.
— Пожалеешь, принцесса, — голос его был низким, хрипловатым. — Стоит тебе отрезветь, и ты тут же обвинишь меня в изнасиловании.
Он поднялся с кровати, не спеша застёгивая пальто.
— Не пожалею... А ты? Не будешь жалеть о том, что изменил своей «любимой» жене?
— Как протрезвеешь, поговорим.
— Ты просто уйдёшь?!
— Высыпайся.
И вот он уже за дверью.
Я схватила подушку и с силой запустила её в дверь.
— Урод!
Внутри всё кипело. Гнев. Желание. Обида.
Я ненавидела его.
Я жаждала его.
И от этого бесилась ещё больше.
Едва открыв глаза на следующий день, я тут же схватилась за голову, которая будто раскалывалась на сотни осколков. Мир плыл перед глазами, мысли путались, и даже холодный душ не помог прийти в себя.
Вчерашний вечер.
Боже.
Что я наделала?!
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — ругалась я, ходя кругами по квартире.
Стыд прожигал меня изнутри, огрызался, терзал плоть, вгрызался в кости.
Я изменила Ною.
Я поцеловалась с Домиником.
Я ужасный человек.
Нет.
Я — самый ужасный человек.
— Роб, а когда Доми будет обратно ехать? — голос мамы донёсся откуда-то издалека, вырывая меня из мыслей.
Вчерашний день дался мне с трудом. Я просто отрубилась, игнорируя звонки, сообщения, весь этот чёртов мир. Но сегодня, несмотря на продолжающее, ноющее похмелье, я заставила себя пойти к родителям после школы.
— Без понятия, он ничего не говорил по этому поводу, — ответил папа, а я тут же вспыхнула при упоминании Доминика за семейным столом.
— Бедная Натали, наверное, скучает там одна, в Париже, — вздохнула мама.
Меня передёрнуло.
— Ой, где она бедная, мама? — не сдержалась я. — Наверняка развлекается с мужиками, пока её муж здесь.
Тишина. Родители уставились на меня осуждающими взглядами.
— Ванесса, не говори так о ней, она хороший человек! — строго сказала мама. — Почему ты до сих пор её не любишь?
— Я? Да мне плевать на неё! Просто жаль, что она запудрила мозги дяде!
— Ванесса, как ты выражаешься? — встрял отец. — Какая бы она ни была, это выбор моего брата, и ты должна его принять!
Я фыркнула, скрестив руки на груди.
— Должна? Пап, я никому ничего не должна. Особенно уважать каких-то потаскух, которым лишь бы отжать бизнес Доминика.
Папа резко подскочил, со всей силы ударив кулаком по столу.
— Ванесса!
— Где ты таких слов нахваталась? — встревоженно спросила мама.
— За этим столом не место таким обзывательствам, особенно в адрес семьи! — отец смотрел на меня так, будто я только что плюнула ему в лицо.
— Она мне не семья!
Папа уже открыл рот, чтобы возразить, но тут в дверь постучали.
Мама пошла открывать, и буквально через пару секунд в кухню вошёл он.
Доминик.
Его взгляд тут же зажёгся знакомой ухмылкой.
— Ты тоже тут?
Я почувствовала, как заливаюсь краской.
— Я считаю, ты должна извиниться перед Домиником за свои слова, — отец смотрел на меня с суровым выражением лица.
— Что?! — у меня вырвался нервный смешок. — Почему я должна извиняться за его жену-потаскуху?!
Щёку резко обожгло.
Горячая, звонкая пощёчина от мамы расколола воздух, отдавшись в ушах звоном.
Лицо вспыхнуло, слёзы встали в уголках глаз, но я не собиралась сдаваться.
— Что с тобой стало, Несса? — голос мамы задрожал. Глаза её были полны слёз. — Твой переезд на тебя плохо повлиял...
— Доми, прости за дочь, у неё не все дома, — глухо произнёс отец, повернувшись к брату.
— Я заметил, — Доминик смотрел прямо на меня, и в его глазах вспыхнула какая-то тёмная искра.
Они против меня.
Вся семья.
Они выбрали её.
Не меня.
Слеза скатилась по щеке, обжигая кожу, но лицо осталось каменным. Я сжала челюсти, чтобы не разрыдаться, но губы предательски дрожали.
— Н-ну, раз уж она вам так дорога... — с трудом выговорила я. — Можете её себе в дочери взять. Доминик ведь любит такое.
Выбежав из дома, я будто разорвала цепи, сковывавшие грудь. Глоток воздуха — резкий, обжигающий, как будто я только что вынырнула из ледяной воды.
Гром ударил так сильно, что вибрация прокатилась по земле, отдаваясь в сердце.
А потом пришёл дождь.
Резкий. Жестокий.
Он хлестал по коже, по волосам, по пылающей щеке, смывая боль, но не забирая её. Не заглушая.
Слёзы смешались с потоками воды, но я знала что плачу. Плачу так, как не плакала никогда.
Крик вырвался из горла, хриплый, разрывающий, как будто это не я кричу, а моя душа.
Я упала на колени.
Асфальт был холодным, мокрым, пропитанным запахом грозы и разбитых надежд.
Я била по нему кулаками, снова и снова, пока не почувствовала жгучую боль в костяшках.
Но я не останавливалась.
Пусть болит.
Пусть ноет каждая клетка.
Пусть сердце выжимает из себя последние капли крови, пусть боль разрывает грудную клетку.
Всё равно.
Жизнь всегда была жестокой.
И в который раз я убедилась в этом.
— Давай, ещё одна ложка сиропа, — Ной аккуратно притянул ложку к моим губам.
Прошло уже несколько дней. Не знаю, сколько, после той ночи я заболела, сильно.
С родителями не разговаривала.
Только Ной был рядом. Он ухаживал за мной, не отходил ни на шаг.
Я была ему безумно благодарна.
А Доминик...
Доминик был ошибкой.
— Вкусно, — тихо улыбнулась я, доедая сироп.
— Рад, что тебе нравится. Может, фильм посмотрим? Ты как, легче стало?
— Уже лучше, — я улыбнулась и нежно поцеловала его в щёку. — Спасибо, Ной.
— Да было бы за что, любимая, — он притянулся ближе и запечатал меня в сладком поцелуе.
Но он был другим.
В нём не было огня. Не было бешеных эмоций, бурь, дрожи в коленях.
Просто тепло.
Спокойствие.
— Фильм, кстати, я не против посмотреть, — мягко сказала я, отстраняясь.
— Тогда я выбираю, — улыбнулся он.
Вечер окутал нас мягким, тёплым светом, словно обнимая и укутывая в плед из спокойствия. Всё было легко. Без надрывов, без ненужных вопросов, без попыток вытянуть из меня то, что я не хотела говорить.
Ной сидел рядом, близко, но не слишком. Он не торопил меня, не давил, не пытался пробраться туда, где я ещё не была готова открыть дверь.
Просто был рядом.
Он смотрел на меня так, будто я была чем-то хрупким, ценным. Как будто я стоила этой заботы, этого терпения.
Мне было стыдно.
Стыдно за поцелуй, за Доминика, за ту часть меня, которая кричала от желания к нему.
Но рядом с Ноем... всё это исчезало.
В его глазах я была лучше, чем сама себя видела. Я была любимой и возможно это было правдой.
Я осторожно поцеловала его в щёку, зарылась носом в его тёплую кожу.
— Спасибо.
Он улыбнулся, притягивая меня ближе, и я позволила себе расслабиться.
Будто всего этого переполоха не было. Будто моя жизнь всегда была тихой, понятной, правильной.
И, может быть, это и была настоящая любовь.