Часть 10: «Как затишье перед бурей»
Когда второй день при обществе был почти на исходе, Дазай всерьёз стал задумываться о мальчике-тигре.
Самое сложно слово? Ответственность. Быть ответственным и чувствовать ответственность — две самые разные вещи, порой не совместимые. Шатен всегда был ответственным, всегда исполнял обещанное и оправдывал свои неповторимые ожидания. Даже за свои мелкие проступки отвечал, а мог и солгать, от чего никогда не испытывал угрызения совести или стыда. Сложностей не было, до одного резкого своей неугомонной жизни, полной серой рутины и суицидальных желаний. До появления Ацуши, жизнь ему казалась слишком простой и до невыносимости скучной. Именно в этот момент в нем что-то, давно сломанное и утерянное, нашлось. Подобно любимой игрушки детства — навевает добрые и забытые воспоминания, вспомнив которые, начинаешь жалеть о некоторых содеянных вещах прошлого и о быстром ритме жизни. Ответственность — наверное это и есть то чувство, которое всеми силами ненавидешь и презираешь, но оно вновь побеждает тебя из-за твоих стремлений и желаний.
Привязанность. Что известно об этом слове? Дазаю оно никогда ничего хорошего не сулило, оно всегда делит его жизнь на «до» и «после». Это «до», становиться точкой начала отсчёта, а «после» становиться его концом, что находиться между этим промежутком, неизвестно, такое обычно не запоминается настолько ярко, как точки «начала и конца». Только тогда наступает момент, когда можно назвать себя совершенно другим человеком.
Чувствовать ответственность — понять это Осаму смог тогда, когда в его жизни появился Ацуши. Именно он стал новой точкой отсчёта.
Второй день. Будет ли он таким же запоминающимся, как первый?
Суицидник, сложа руки за голову, сидел на излюбленном диванчике в агентстве, наблюдая за всем происходившем со стороны, он усмехнулся. Давно не доводилось видеть ему такое зрелище, как очень усердная работа его коллег. С подобного «мероприятия», он чаще всего сбегал или, если застали его без дела, то по-прежнему ничего не делал и отлынивал от работы. Но сейчас никто подумать не мог, о том, что их коллега-суицидник может уйти, все были слишком заняты поиском чего-то. Да и сам-то мужчина не горел особым желанием сбежать, на то были причины, чтобы остаться.
Рядом сидящий Ацуши оставался тем же нетронутым тихоней. Не сказать, что он был недоволен или рад, скорее что-то между немым беспокойством и открытой задумчивостью. О чём ему доводилось думать известно только юноше. Эта вечная маска жертвы, которая под собой хранит нечто очень большее...
Ещё, видно, помнит эти напуганные лица людей, на глазах которых убивались их ближние и даже просто незнакомые. Какие были ужас и горесть в их взглядах, какое потрясение они испытывали, какое презрение и ненависть они питали по отношению к убийцам. А те надрывные и предсмертные крики до сих пор звониким эхом раздавались в ушах. Кажется, скоро это криминальное прошлое полностью выльется наружу, станет той ложкой дёгтя в жизни тех, с которыми успел и слово молвить, и взглядом обменяться. Может, это будет их мучать, ведь «Как так случилось, общался с маньяком, как с ближним другом...», а может, это вообще не будет их волновать. А может, всё не так уж их плохо, вдруг, сотрудники ВДА и не с таким сталкивались? Но порой, даже не хочется об этом задумываться и просто кричать в пустоту «Не хочу, не хочу!». Разве есть тот, кто с лёгкостью признает ошибку прошло, которая в самом деле, слишком велика и по уму не досягаема обычному человеку? Возможно, это было бы из самых лёгких дел в жизни, если бы не была бы та самая «последняя соломинка».
«...вспоминать крик той девочки, полного отчаяния и болезненности, оказывается ужасным видом и вкусом, который юноша хотел вовсе позабыть, как страшный сон. Совсем зелёная и юная девочка-подросток точно не ожидала страшной сцены её жизни, как её родителей убили на её глазах. Благо, было плохое освещение и Ацуши не довелось видеть всю боль и отчаяние на лице, хорошо отразившиеся в её крике. Может, именно тогда парень почувствовал зёрнышко, породившее в нём мотивацию помогать людям. Помниться, как жестоко он поплатился за нарушение поставленной задачи, взамен на спасение девочки. Он стоял в тени позади тёмноволосой девочки, так, что его почти не было видно, наблюдал со стороны, как эти люди разбрелись по разным углам комнат, дабы спрятаться и найти их искомые документы, один стоял вплотную к стене с пистолетом в руках для контроля сей ситуации. Тигриное зрение помогло юноше увидеть всё раздражение, злость и желание того человека, ответственным за это убийство (вероятно организатор). Весь его взгляд говорил сам за себя, мол, что медлишь, бери и убей, так задумано по сценарию. А он не мог, руки не поднимались убить эту хрупкую особу, пошатанной и шокированной вестью о смерти родителях. И тот, уже невтерпёж, направлял дуло пистолета прямиком в голову девчонки, после выстрела и точного попадания наступит летальная смерть. Было два выбора, но с одинаковым, надоевшим, исходом: первое - поступить правильнее, второе — поступить по-плохому. Выбирая первое, Ацуши имел огромный шанс спасти ей жизнь и получить карание за это, выбирая второе, он убьёт её и всё закончиться более гладко, не учитывая замечания насчёт его задержки и горького пожирающего чувства, что будет мучать мыслью «А ты мог её спасти...». Он выбрал первое, жалея, как это отыграется на нём. Но сейчас, почему-то, он вовсе перестал жалеть себя тогда за содеянный правильный поступок, хоть ранее задумывался с обратным исходом. Может, потому, что считал, что если он не единожды поможет людям, могут ли они хоть раз аукнуть тем же? Может, только тогда он почувствует некую лёгкость своего тяжёлого бытия...»
***
— Сегодня подозрительно тихо, — отметил нынешнюю обстановку Куникида, взглядом оглядев весь офис.
— О-ой, Куникида-кун, только не напоминай. Я только забыла, как телефон разрывается звонками от полиции, — с очень уставшим голосом протянула врач, единственная ещё имевшая силы на речи после усердного рабочего дня, — Ещё Мафия отмалчивается, прелесть, в кои-то веки тишина будет.
— Не думаю, что есть повод радоваться, — откликнулся Осаму, — Их молчание ни к чему хорошему не приводит. Как затишье перед бурей.
Хоть и по виду и не скажешь, но было немного приятно ощущать спокойствие в городе, пока Тёмная сторона молчит в сторонке. Но наученные опытом в прошлом детективы знали, что за добро от Мафии всегда требуется плата. Был ли этот случай исключением, никто не знал, но глубоко в душе догадывался об обратном.
— Но, ведь, пока у нас перемирие, они же не станут на нас нападать? — устало протянул Кенджи, уставившись взглядом на кактус в горшке, что стоял на столе напротив него.
— Им не выгодно, информация и стратегии у нас, а тем, что нас перебьют, они ни чем не добьются. К тому же, мафиози сами просили об этой услуге о помощи, — спокойно разъяснил Дазай, чтобы как-то развеять подступившее волнение в офисе, пускай неполноценно. Но вот Ацуши стало вовсе не по себе, после слов о том, что их могут запросто убить. Что вообще происходит и почему речь снова идёт об этих ужасных убийствах?
— Мафия? А кто они? — весь коллектив сразу обернулся на светловласого с таким видом, будто только что немой заговорил, хотя оно почти так и было.
Осаму, недовольно скривившись от вопроса, начал пояснять.
— Портовая Мафия та же организация одарённых, как и мы, но они имеют совершенно другие методы. Например, они покрывают мелкие контр-банды, незаконную торговлю, — он продолжать перечислять с такой же непринуждённостью, но в лице читалась осторожность, будто этот вопрос как-то касался его. — В этот раз, их договор с какой-то новоприбывшей контр-бандой был рассторгнут и теперь эти неизвестные люди досаждают всему городу. Убивают жителей, грабят мелкие магазины и даже склады, да и вычислить их проблематично.
Накаджима, вслушиваясь в тон речи, немного стал понимать, что к чему. Значит, в городе есть некая контр-банда, которая делает всё, что захочет и ради этого жертвует многими жизнями, при этом имевшая для себя покрытие от Портовой Мафии, ещё одной организации одарённых, занимающаяся тёмными делами. Но вдруг что-то переломилось и неизвестные плевали на все амбиции, начиная показывать свою силу в виде крушения города и убийства его жителей. Всё это происходило и происходит, похоже, по сей день, мафия вступила в сотрудничество с агентством, дабы получить от детективов информацию об этих наглецах. Однако, оценивая всю плачевность ситуации, ни детективы, ни мафиози не знают, где могут они находиться и что планируют дальше. Мысли о контрабанде заставляли светловласого ещё раз задуматься и вспомнить все происходившие с ним ужасы. Сначала его похищение, потом ночные нападения на склады и жертвы, полученные этими людьми. Предположения коллег Дазая были схожими с знаниями Ацуши «о своей банде». Так ни значит ли это, что детективы сейчас обсуждают именно ту контрабанду, в которую попал юноша? Если это так, то, когда придёт время и ему придётся рассказать обо всём происходившем с ним, наверняка будут вопросы по поводу того, был ли ты с ними заодно. А сознаваться в убийствах он не хотел, не по его воли происходил весь кромешный ужас. От таких мыслей, казавшимися очень правдоподобными, Ацуши незаметно дёрнулся и побледенел, а на лбу появилась холодная испарина. Теперь же оставалось только просить милости, лишь бы всё было хорошо.
Но, может, пока есть ещё время, лучше сознаться в своих деяния, хотя бы одному человеку?
— Мы мафии ни чем не обязаны, так что не стоит расчитывать на их радушие только из-за одной просьбы, — произнёс идиалист, оповествовав, что это вовсе не радужная и красочная жизнь. Да и звучало это весьма убедительно, действительно, станут ли мафиози любезничать с детективами. — Они сами вскопали себе могилу, не нам её зарывать. Директор сказал, что расследование нужно продолжить, пока ещё больше жертв не стало.
Но в силу поступившей лени никто не желал продолжать это мученье. Сотрудники только пожимали плечами и тяжко вздыхали, повествуя, что слишком устали. А время близилось к четырём часам пятничного вечера, когда вся городская живность по-немногу выползала с офисов и стремглав направлялась домой. По добрым меркам, они бы тоже давно бы ушли, если бы не это противное и отягощающее слово «обязанность». Работа, тут уж ничего не попишешь.
Наступившая ленивая идиллия перечертила им границу одним хлопком дверей. Дверь жалобно заскрипела, чувствовалось, что она вот-вот с петель сорвётся, а за ней появилось два силуэта. Первым была девушка, лет двадцати, а вторым парень, того же возраста, что и она. Во взгляде ничего хорошего нельзя было уловить, несколько плохого. Вот тут уже можно было паниковать — другие люди...