Глава 21: Песчаная буря
1
Отражение лгало.
Мягкие локоны ложились на плечи слишком идеально. Макияж слишком идеально подчёркивал черты лица. Глаза слишком идеально блестели в тёплом свете зеркальной рамы. Платье слишком идеально выделяло тонкую талию, а открытые плечи и декольте слишком идеально выставляли голую кожу.
Отражение определённо лгало. В отражении не отпечаталось ломкости волос, бледности кожи под тональным кремом, глаза блестели из-за навернувшихся слёз, а талию слишком туго стягивал корсет.
Большая расчёска мягко гладила волосы под старую колыбельную.
Спенсер украдкой взглянула за спину через зеркало. Она давно не видела этих мягких морщин на лбу и складок у носа. Давно на неё не смотрели твёрдые, но не менее нежные глаза.
Она ждала этого воссоединения так долго и томительно, переживала остатки расставания каждый день, смотря на семейную фотографию на кухне. Почему сейчас у неё в душе так пусто и холодно?
- Ты прекрасна, - голос восхищения и любви, прикреплённый большой долей скорби.
Спенсер притупленно моргнула, не в состоянии сфокусироваться на отражении и оценить свою «прекрасность».
- Возможно так и есть.
Грейс улыбнулась уголком губ и отложила расчёску. У неё всегда была холодная кожа, но сейчас её прикосновения к шее чувствовались невероятно горячими. На грудь легла тонкая золотая цепочка.
- Я рада, что ты смогла пережить это и согласилась поддержать мероприятие. Вот увидишь, тебе станет легче в кругу тех, кто тебя понимает, - она легонько похлопала дочь по плечу.
«Поддержать мероприятие». Спенсер истерично хохотнула. Она ни в коем случае не поддерживала и никогда не будет поддерживать алчные и лицемерные мероприятия мистера Бэйли.
Благотворительный бал для помощи душевнобольным, а также семьям, чьи родственники погибли из-за различных психических расстройств. Кому ещё в голову могла прийти столь гениальная идея, как не мистеру Бэйли, маленькому заносчивому засранцу, который пригласил Грейс Хаст в Нью-Йорк лично, узнав, КТО является лучшей подругой трагически погибшей девушки два месяца назад. Он отлично скрыл свои радостные эмоции, когда на счёт полились миллионы. Миллионы, предназначенные для нуждающихся, но кто знает, что он с этим сделает?
Иан пообещал проконтролировать, но...
Спенсер мотнула головой. Она не хотела сейчас об этом думать.
Грейс отошла от дочери, и Спенсер перестала чувствовать обжигающее тепло. Тепло, которого словно ей не хватало, которое так хотелось восполнить.
Женщина, чьи волосы педантично уложены в низкий пучок, провела пальцами по клавишам фортепьяно. Нежно и аккуратно, чтобы не дай Бог не издать хотя бы одного болезненного звука. Сколько прошло лет? Три-четыре... А без НЕГО уже словно десять. Она уехала из ТОГО дома, чтобы не видеть изголовья кровати, на которой они проводили ночи, чтобы не видеть искр из камина, у которого они грелись, сидя под пледом, чтобы не видеть тех тапочек в шотландскую клетку и того красного ковра из Намибии с причудливыми узорами, чтобы... не слышать звуков инструмента, которые так пропитали бежевую краску дома.
Она уехала, чтобы не видеть этих тёплых карих глаз, которые унаследовала их дочь. Эгоистично? Да. Очень. Но... Смотря сейчас на неё через отражение... Да, они всё ещё карие, но больше не такие тёплые, как раньше, теперь они слишком холодные.
Так больно было уезжать, но возвращаться вдвойне больнее.
- Выгоднее было не уезжать. Простая математика.
Грейс дёрнулась. То ли от неожиданности, то ли от сквозняка, играющего с белой шторой. Она не стала отвечать. Эгоистичные матери обычно молчат. И, пожалуй, сейчас это как нельзя правильнее.
Спенсер встала со стула и, пройдя мимо матери, невзначай нажала на клавишу фортепиано, издав пронзительное «ля», зазвеневшее в тихой спальне.
Девушка пошла на кухню и застыла у семейной фотографии. Когда-то она была семейной, если быть точнее. Сейчас это утратило смысл. Семьи больше нет.
А она ведь ещё помнит, что означало это слово. Такое тёплое и надёжное. Которое без труда можно было выделить на фоне других. Им восхищались, его любили и говорили с гордостью. Но не она. Не сегодня. Теперь слышны лишь его отголоски. Воспоминания, словно бы произошедшие не с ней. Так что же на самом деле значит семья для неё сейчас?
Сквозняк потянул белую штору, и из окна послышался, что удивительно, не звуки города, а шум прибоя и колыхание волн. Словно море становилось ближе.
Спенсер распахнула окно и, вдохнув морозного воздуха, направилась к парадной двери.
Отзвук толстых каблуков расходился эхом, не совпадая с непривычно медленным ритмом сердца, шелестение золотой юбки платья напоминало колыхание листьев в тот сентябрь, когда всё началось. Почему воспоминания вдруг превратились в ощущение? Почему она не может вспомнить последовательность событий? С каждым шагом вниз по лестнице кусочки пережитого медленно исчезают. Лестничные пролёты стали кругами ада, через которые она проходит, чтобы спуститься в преисподнюю, где ты и твои воспоминания расходитесь по разным углам.
А что до настоящего ада - так это омерзительно фальшивые слова сожалений, грустные маски, за которыми прячутся довольные улыбки, и море алкоголя, выпьенного «за здоровье».
- Бал лицемерия.
Спенсер не заметила, как спустилась на первый этаж, беспорядочные мысли вырвали её из реальности. Уткнувшись в зеркальный потолок, который был далеко над головой, она подумала, что отражение передаёт эмоции людей лучше, чем они могут их показать. Парадокс? Нет. Ведь даже глядя в своё отражение в упор, ты ещё можешь видеть себя сквозь призму самообмана. Настоящее отражение не солжет. Наверное поэтому оно вызывает такое отторжение.
На мраморной платформе размеренно играл скрипач под аккомпанемент фортепиано, звуки которого резали Спенсер уши. Она отошла к колоннам, где в ожидании её стоял поднос с шампанским. Moet & Chandon Dom Perignon от Карла Лагерфельда играло на языке так чётко, будто все языковые рецепторы были построены только под него.
Скучно обведя зал взглядом, в котором мельтешит больше сотни фигур в шикарных вечерних платьях и костюмах, она уловила до боли знакомый силуэт и торчащие во все стороны белые пряди.
Две недели безмолвия, сотни пропущенных звонков и десятки часов, проведённые в попытке осознать, попала ли она в кроличью нору или грязную яму. Попытки осознать, когда всё пошло под откос. Кажется, именно с их встречи. Прошло почти полгода. Что-то изменилось в них обоих.
Спенсер хило улыбнулась. Да, изменилось. Они поменялись местами.
Желая стать как можно более невидимой, она втянула голову в плечи и прошла за колонну, где на неё падала тень от бархатной шторы. Лишь спрятавшись от чужих глаз, она смогла позволить себе достать из недр юбок флягу с отцовским виски 1945 года и в удовольствие обжечь горло.
- Прибухивать в одиночестве называется алкоголизмом.
Спенсер вздрогнула и повернулась. Рене умиротворенно стоял, облокотившись на мраморную стену и не спеша стягивал перчатки с ладоней.
- Наблюдать за людьми исподтишка называется сталкерством.
Сонат достал из кармана барсетки нехилую бутылку коньяка и, смачно отхлебнув, протянул её Спенсер. Она удивлённо подняла брови, не сводя глаз с невозмутимого лица Рене.
- А ты ожидала, что я буду носить с собой помаду?
- Возможно, что только пудру.
Спенсер приняла бутылку из его рук, слегка коснувшись холодных пальцев, от которых по спине побежали мурашки.
- Удивлена?
- Почему твой дар не действует на меня сейчас?
- Ты знаешь.
- Знаю. Пожалуй.
Рене присел. Прижавшись вплотную к холодной стене, он вдруг осознал, что собственная кожа холоднее.
- О чём ты сейчас думаешь?
- Почему тебе это интересно?
- Что в голове у человека, который вскоре лишиться человечности? Это как интересоваться у психопата, о чём он думает перед убийством. Все хотят об этом знать. Итак?
- Думаю о вишнёвом йогурте с молочной и шоколадной прослойкой. Хочу съесть его до того, как перестану чувствовать вкус еды.
Рене поджал губы в улыбке.
- Я давно не дотрагивался ни до кого, не причиняя при этом невыносимой боли. Безмолвной боли. Они даже не в состоянии вскрикнуть, когда я касаюсь их кожи. Может, именно поэтому я пришел к тебе.
- Мне уже ничто не сможет причинить вреда. Память стирается быстротечно. Быстрее, чем все мы думали. Что я делала вчера утром? Как зовут моего отца? А какой номер квартиры? Кажется, обратно я уже не вернусь... Сколько дней мне осталось? А может и не дней, кто знает.
- Нет смысла больше об этом думать. Это неминуемо.
- Но я думаю об этом каждый день. В моей голове больше нет места воспоминаниям. Есть место только для страха и отчаяния. Я думаю об этом и сейчас, и тогда, когда смотрела в окно на пепельный свет луны перед выходом. Сегодня я.... чем-то похожа на неё. Солнцем освещена только одна часть меня. Остальное скрыто во тьме. А вскоре я полностью уйду в свою собственную тень. Что может быть ироничнее?
Музыка сменилась на медленный танец. Фортепиано замолчало, и в воздухе застыла лишь скрипка.
Близилась полночь. Полночь, освещённая пепельным светом луны.
2
- Я не могу её найти. Грейс сказала, что она уже как час спустилась. Через полчаса будет церемония прощания, она собиралась выпускать огоньки.
Иан в поисках обошёл весь зал, встретившись где-то на его середине с мистером Бейли. Он не замечал ничего вокруг, кроме большой стеклянной пирамиды в центре зала, куда отправлялись все пожертвования.
Он вспомнил, что обещал Спенсер разобраться с алчностью этого человека, но в попытке прочитать его мысли Иан натыкался на прочную стену. Что-то не так...
- Пройди ещё немного, возможно, она где-то возле алкоголя, - донеслось с другой стороны трубки.
- Ты знаешь, она же вроде не пьёт.
- Теперь даже я мало что могу о ней знать...
Иан отключился, хотя слышал, что Грант ещё что-то продолжал говорить. Он заметил Айрис и Тайрона, стоящих в дальнем углу зала, попивающих шампанское, и пошёл к ним.
Заметив его издалека, Тайрон приветственно поднял бокал вверх. На нём был тёмно-синий костюм в тон к платью спутницы. Сегодня Айрис распустила волосы, дав бушующим локонам лечь ей на плечи.
- Вы не видели Спенсер? - выпалил Иан, стоило ему приблизиться.
- Нет. Мы думали, что она сама нас найдёт, а пока... - Тайрон снова поднял бокал.
- Не время напиваться, - Иан вырвал у него бокал и выпил взахлёб. - Спенсер куда-то пропала.
Айрис глубоко вздохнула.
- Эй, расслабься. Здесь огромный бальный зал, она может быть где угодно. Ты просто плохо ищешь.
- Возможно, я довожу до крайностей, но я не хочу, чтобы с ней что-то случилось, потому что плохое предчувствие сейчас сожрёт меня изнутри.
Музыка плавно сошла на нет. На сцену вышел мистер Бэйли, чопорно позвенев малюсенькой десертной ложечкой о бокал. Люди отвлеклись от танцев и бесполезных разговоров. Теперь всё внимание принадлежало ему.
- Дамы и господа! Я отниму у вас совсем немного времени для того, чтобы напомнить, для чего мы все здесь собрались...
Иан обернулся на его отвратительно щебечущий голос.
- Чёрт, он начал говорить речь. Значит скоро будут выпускать огоньки. Нужно найти Спенсер. Сейчас!
Айрис и Тайрон устало переглянулись.
- Ладно. Я посмотрю в дамских комнатах.
- А я... Ну, не знаю. Выйду на улицу, может быть она там. Кстати, - он хватанул Иана за плечо, - а где Грант?
- Понятия не имею, где-то ходит.
3
Грант без сопротивления вошёл в квартиру, удивившись открытому замку. Подул холодный сквозняк. В кухне нараспашку было раскрыто окно, полупрозрачная белая штора громко колыхалась, напоминая звуки, которые издают лебеди, хлопая крыльями.
Спальня тонула в полумраке. Горел лишь торшер рядом с фортепиано, освещая только чёрно-белые клавиши и сидящую на банкетке ссутулившуюся фигуру, словно этот угол был спасительным островком.
Островком воспоминаний.
Он не решился потревожить горевания, хотя честнее было бы зайти сразу, извиниться и тут же уйти, но... Все эти чувства были ему так знакомы. Потеря, ошибки, неправильный выбор. Он был таким же сломанным. Таким же, как расстроенное фортепиано, на чьи клавиши так больно нажимать.
Столько лет было больно... А сейчас?
До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до...
У Гранта перехватило дыхание. Неужели он не ослышался?
Людвиг Ван Бетховен. Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать седьмой. «Quasi fantasia», более известна под названием «Лунная соната».
Грейс сидела напряжённо, нажимая на клавиши дрожащими руками, не пытаясь смахнуть с ресниц слёзы, которые постепенно размывают видимость. С каждой новой нотой что-то внутри неё менялось. Как-будто палки, которыми она поддерживала стену, что так долго выстраивала между собой и воспоминаниями, начали ломаться. Одна за другой, обнажая душу перед этой мелодией, и показывая ей: вот она я, та, которая так долго скрывалась! Пальцы скользили быстрее, нажатия - сильнее, словно бы стараясь выжать из звуков их максимум; Грейс уже перестала обращать внимание на слёзы, градом льющиеся по щекам, она закрыла глаза, больше незачем видеть, когда она может повторить его образ по памяти.
Внезапное адажио...пиано... И конец.
Грейс опустила руки вдоль тела и обмякла, дав горю полностью захватить контроль. Ей так этого не хватало. Она слишком долго сдерживала себя. И наконец боль отпустила. Спустя много лет.
Грант ступил обратно в коридор. Дела подождут. Он потянул ручку двери и услышал размеренный стук каблуков, поднимающийся по лестнице.
Стук, похожий на реквием.
4
Спенсер услышала его голос. Нет. Она не могла этого стерпеть.
- Я пойду, - она встала, прерывая разговор.
Рене выглянул из-за красной шторы и взглянул на сцену, где мистер Бэйли уже собирал вокруг себя аплодисменты.
- И тебе не хочется...попрощаться? - спросил он, намекая на прощальную церемонию выпускания в воздух огоньков.
Она отрицательно покрутила головой. На фоне выпитого алкоголя это было похоже на карусель.
- Я попрощалась уже давно, а это... Лишь показуха для богатеньких, любящих пускать слезу. Лучше я пойду, - повторила она и двинулась вдоль стены к лестнице, туда, откуда и приходила.
Разум слегка помутился. В глаза словно вставили мыльные линзы, а шум вокруг и пламенную речь мистера Бэйли заменила музыка. Такая знакомая, плавная, родная. Где она её слышала? Где?
Новый шаг словно шаг в пропасть. Она начинала терять себя с каждым звуком, который казался слишком знакомым. Эта песня тянула её, манила, Спенсер перестала собой управлять, ноги сами несли. В глазах зажегся серебристый огонёк, а между пальцев просачивается золотая пыль, мягко падая на юбку платья и отливая блеском в свете люстр.
Она не видела её, но чувствовала каждой клеточкой тела, ощущая холод и мороз. Каждый ли день Луна становится путеводной звездой? Ниточкой, что ведёт. Пришло время, и Луна зовёт.
Один лестничный пролёт, второй, третий, и лёгкие, наконец, наполнились необходимым воздухом. Чёрное небо над головой закружилось, звёзды складывались в созвездия волшебным калейдоскопом, и она... вот она...
Огромная Луна, освещённая пепельным светом, выделяющаяся тонким месяцем.
Теперь Спенсер поняла, что за мелодия её вела, она и сама напевала эту песню.
«Твоя душа истерзана,
А сердце играет одинокое соло,
На пороге отчаяния стоишь у разбитого корыта,
И ноты отыгрывают последнюю мелодию.
Луна и звёзды сияют сегодня так ярко, правда?
Этот блеск для тебя...».
Нахлынул ветер, поднявший вверх золотую пыль, и последняя осознанная мысль, что пронеслась в её голове: «Я растворяюсь в пустоте». Тело перестало бить в предвкушающем ознобе. Несколько шагов вперёд - вот и пропасть. Пропасть высотой в двадцать пять этажей.
«Тени от ночного светила ложатся мягко на твои ресницы,
Сердце отбивает ритмы,
Слышишь, как реквием поднимается по лестнице?
Луна и звёзды сияют сегодня так ярко, правда?
Созвездия складываются в твоё имя...».
- Нет! - крик, разрывающий звенящую тишину.
Лишь звуки города - единственное, что не исчезает.
Грант настиг её за несколько секунд. Воздух, что разрывает лёгкие. Серебро, что отливает в её глазах. Синее небо и золото, что блестит на её ключице..., бывает ли что-то столь пугающим? Знамение скорой смерти. Так страшно произносить это слово, когда оно так близко.
- Спенсер, посмотри на меня. Ты слышишь? - он потряс её за плечи, но безрезультативно. Губы продолжали нашептывать песню... - Я помню... Я знаю, что должен сделать. Мы оба не хотели этого конца, мы не ждали, что это случится так быстро. Ты снова всё берёшь на себя, снова отказываешься от помощи, но не в этот раз... Слышишь? Не в этот раз! - На его глаза навернулись слезы. Тоска так сильно разрывала сердце.
«Слёзы скатываются по щеке,
Не бойся, я избавлю от страданий,
Ведь в большом омуте чувств
Это всегда было моими грёзами...».
- Сегодня я спасу тебя. Сегодня я буду твоим героем. И единственное о чём я жалею это то, что так поздно сказал, что люблю тебя, и что так мало целовал...
«Луна и звёзды сияют сегодня так ярко, правда?
Их свет скрепит наш поцелуй в водовороте пыли...»
Он нежно коснулся губами её губ, когда она уже была одной ногой в пропасти. Понимая, что это, очевидно, в последний раз.
Они летели, падали, рассыпались в прах. Пыль, словно всполохи бенгальских огней, выбрасывалась в воздух. Словно конфетти, пущенное из хлопушки. Голубая, серебряная, золотая. Всё слилось в миллиардном потоке, слилось в бушующий водоворот, переплелось обращение, сила пепельной луны и смерть.
Луна в последний раз блеснула на небе перед тем, как скрыться за облаками. Звуки города, что так привычны, были нарушены шелестением пыли, разбившейся об асфальт.