Месть Вацлава-мора
Месть убивает, месть дарит твою жизнь твоему врагу. Когда ищешь мести, ты постоянно думаешь о своём враге, ищешь его, мечтаешь о нём. Ты перестаёшь жить собственной жизнью и начинаешь жить жизнью своего врага. Каждая месть, которую ты носишь в себе, твоя маленькая смерть.
© Александр Прозоров.
_***_
Тьма наступала на Вольноград. Наползала на спящий город, простирая свои щупальца на многие версты. Заглядывала в каждую избу, не обходила стороной хлева и пастбища. Обволакивала спящий люд вязким коконом, укутывала в смертельных объятьях своих, будто даруя последнее утешение. Хозяин дал наказ - никого живым не оставлять: будь-то дитя малое, или старик немощный - всех покосить, да шуму не наделать. Жадно поглощала Тьма добычу свою, трепетала от удовольствия, вонзая клыки в плоть людскую. Никто еще не издал ни звука, не пробудился ото сна гнетущего - Тьма прилежно выполняла наказ. Пришел Мор в Вольноград погубить Ивара, исполнить то, что не удалось в его детстве.
Прорезая густой туман, словно кинжал плоть, ступал по главной дороге Вацлав. Не таясь шел, не страшась ни ратников княжьих, ни гнева богов. Наблюдал глазом, на боях наметанным, подмечал где и как избы выстроились, где тропинки отступные в тупик приводят, да время в уме рассчитывал. Лаяли псы цепные на тень незнакомца, рвали цепи свои, пытаясь достать до чужака и изорвать в клочья мелкие. Кидалась Тьма на них по мановению длани княжеской, поглощала за раз собаку брехучую и косточек не оставляла.
Растянулось небесное полотно, с сияющими самоцветами звезд, на тысячу верст в даль. Даждьбог достал из ларца серебряное блюдо и повесил всем на любование. Луна, окутанная пеленой приближающегося тумана, освещала путь страннику, пришедшему творить суд. Раздался тихий шепот ветерка, ласково колышущего траву. Он будто пытался усмирить пыл недоброго гостя, уберечь его от поступка страшного, нашептывал ему на ухо песни колыбельные. Отмахивался от них Вацлав, как от мухи надоедливой, да упрямо продолжал свой путь до усадьбы княжеской. В воздухе витал сладкий запах свежескошенного сена и тяжёлый, металлический кровавый дух. Вацлав утер рукавом губы, осмотрел его прищурившись, да злобно сплюнул сквозь зубы - рукав был пропитан кровью.
Чем ближе подходил Вацлав к усадьбе, тем яростнее пылала в груди его жажда мести. Тьма чувствовала ненависть своего хозяина и питалась ей, высасывала жизненную силу из Вацлава, словно сорняк, что посевы молодые губит. Остановился князь, схватился пятерней за грудину, да изверг из своего чрева кровавые сгустки. Рано Тьма решила позабавиться, не исполнил еще княже то, ради чего пришел сюда, а она уже свое забрать хочет. Собрал Вацлав всю свою волю в кулак, подавил в себе хворь черную, глотнул воды из фляги и продолжил путь, как вдруг... Небо озарилось ярким всполохом. Пронеслась мимо удивленного князя стрела горящая и вонзилась в деревянную избу. Вспыхнуло пламя, затрещал сухой сруб. Тьма зашипела, заартачилась, поднялась на дыбы, будто конь необъезженный и забилась в темный угол. Со всех сторон послышались крики молодецкие, улюлюканье, да кличи боевые - не сдержала ведьма слова своего, поведала лукнесу о намерениях княжьих.
Из тьмы, прорезая белесый дым грудью широкой, появились всадники. Четверо кханов были облачены в плащи, капюшон скрывал их лица, защищая от глаз божьих и людских - суеверные поверья служат не богам, а силе нечистой. Окружили всадники Вацлава, взяли его в кольцо плотное, да шагу ступить не давали, пресекая попытки бегства ударами хлыста прыткого.
- Зачем обидел друга старого, боями проверенного? Почему не взял с собой, не поведал о делах своих? - раздался скрипучий, словно петли годами не смазанные, голос лукнеса Алтан Шагая.
Всадники расступились, пропуская вперед своего повелителя. Лукнес восседал на гнедой лошади, словно на престоле княжеском. Стан его был прям и горделив. На макушке красовалась шапка соболиная, золотыми вставками и каменьями обшитая. Драгоценные самоцветы переливались, отражая блики пламени и, казалось, что над челом лукнеса боги затеяли игрища, осыпая кханского повелителя звездами из ларца небесного. Меховой кафтан подпоясан красным кушаком, на ногах сапоги из кожи дубленой. Лицо лукнеса покрывала сеть глубоких морщин, словно паучиха оплела его шелковыми нитями. Алтан Шагай был ростом невысок, но в ширь раздался знатно - и как лошадь выдерживает немалый вес его? Узкие прорези черных, как смоль глаз, не сводили пристального взгляда с Вацлава, ожидая ответа.
- Не серчай, лукнес, но говорить тебе не стал, ибо только мне судьбой написано предателя на меч насадить! - развернулся Вацлав к Алтан Шагаю могучей спиной и грозно взглянул на всадников. Лукнес кивнул головой, давая свое добро - расступилась конница, пропустила князя вперед к смерти его.
- Постой, княже! Ходит молва, что у братца твоего, жена, будто лебедь - бела и изящна. Красавица, говорят, что и королю заморскому в жены не стыдно отдать. - Остановился Вацлав, нахмурил очи в раздумье - не ведал он, что у Ивара женушка есть. А если так, то и княжичем, поди, уже разжился подлый братец. Лукнес взирал с высоты в ожидании ответа, буравя макушку князя тяжелым взглядом. Вот славы-то ему будет и почета, если княгиня ноги ему будет обтирать, да ночью с ним в постель ложиться. Затряслись в жадном порыве руки лукнеса, загорелись недобрым пламенем очи его. Взыграла в нем мужицкая удаль - княжна - только для лукнеса, ибо шакалы его и мизинца с ее ножки не достойны были. Алтан Шагай смерил всех недобрым взглядом, будто врага на поле боя выискивая - каждый теперь ему казался соперником, покусившимся на его добро.
- Без надобности мне, лукнес, княгиня его! - после недолгих раздумий сказал Вацлав. - Можешь забирать себе, но, погоди, пока я муженька ее к пращурам не отправлю! - с этими словами князь продолжил свой путь.
Повсюду ветер разносил крики и лязг оружия. Вацлав продвигался к усадьбе медленно, отбиваясь от нападавших мужиков, от страха лишенных рассудка. Люди пробудились, повскакивали с печей да лавок и взялись за оружия, отбивая город от незваных гостей. А ведь князь хотел провернуть все тихо, без лишнего шума и суеты, а теперь это было невозможно.
Княжеские ратники выстроились в три ряда у ворот усадьбы. Подняли копья и щиты, встали в стойку боевую, да зло посмеивались Вацлаву в лицо - мол: не пройдешь ты, собака, один в поле не воин! Князь остановился возле ворот, огляделся вокруг: в низовье горели дома, отбрасывая блики в черное небо, будто птица - феникс распростерла огненные крылья свои над городом спящим. Усадьба же находилась на пригорке, повыше от людского глаза, да любопытных носов - сюда отблески пожарища не доходили. Поднял тогда Вацлав руку к небу, в последний раз обвел стражников взглядом, жаждой мести затуманенным, и наотмашь рубанул дланью воздух, будто в бою мечом орудуя. Зашелся ветер в пляске страшной бури, погнул деревца молодые, пополам сломив стан их тонкий, поднял пыль дорожную, закрутил-завертел ее ураганом и бросил в стороны, рассыпал, словно муку небрежная хозяйка. Поднялся вой, страшный гул с небес обрушился на головы ратников, будто боги кару свою ниспослали. Со всех сторон потянулись щупальца Тьмы, жадно вибрирую в лунном свете - добычу чуяли. Стражники застыли в нерешительности. Сковал их страх благоговейный, налил свинцом чугунным ноги молодецкие, затуманил разум и очи - никто не верил глазам своим, проводили ратники перед челом рукою, будто пытаясь снять морок ведьмин, но Тьма продолжала наступать. Воспользовался, тогда, Вацлав общим замешательством, сильной рукой сделал выпад в лицо ближайшего ратника, отобрал у него щит, да только укрыться им успел. Со стены, плотным потоком, обрушился на голову князя град из стрел. Послышался приказ воеводы: "Открыть ворота! Отступаем!" Но не успели воины схорониться под тенью дубовых ворот - нагнала их Тьма, заволокла, любовно обвила стан молодецкий черной рукою. Раздались первые крики, заглушая лязг оружия в низовье, донеслись до ушей Вацлава просьбы о помощи и приглушенный хруст костей - Тьма сдавила "пальцы" свои, переломив пополам ратников княжьих, словно тростинку камышовую.
Поднялась паника в рядах стражников, распался ровный строй их, все бежали без оглядки, пытаясь укрыться в башне сторожевой, топтали ногами соратников своих, сея смуту и раздор. Срывал глас на крик воевода, сгребал в охапку трусов и бросал их со стены вниз - дезертирство каралось смертью. Более храбрые душой воины поднимали луки, стреляли без разбора по щупальцам тьмы, поражая насквозь тела мертвых соратников, да только без толку все было - Тьма принимала стрелы во чрево свое, молотила в труху, да сплевывала наземь. Приказали разжечь костры. Вацлав понял, что промедление его грозило провалом. Он подобрался на земле, готовясь к броску, накрыл голову щитом, обломками стрел ощетинившимся и резко бросился напролом сквозь Тьму, зная, что не причинит она вреда хозяину своему, пока на то время не наступит. Словно в вязком киселе утоп князь, зашлось приступом сердце его, обезволенным воробушком в груби забилось, пытаясь вырваться из клети. Нахмурился князь, погрозил пальцем Тьме бессовестной, что удумала на господаря своего зубы точить. Поднял меч, в пылу неравной схватки с силой нечистой, молодым стражником потерянный и принял бой от ратников, ворота охранявших.
- Ивар, выходи на бой честный, собака! - удар меча вражьего был отбит и подавлен. - Негоже князю русскому прятаться за спинами ратников своих! - Вацлав сделал выпад мечем в прорезь кольчуги и откинул обмякшее тело ногой.
Озарилось яркими всполохами небо. Сигнальные костры весело затрещали на стене, отбрасывая блики на княжью усадьбу. Тьма бросила жертв своих, разметала их по разные стороны и поспешила скрыться под пологом ночи. Узрели дружинники, что нечистая сила более врагу не подвластна и скопищем бросились на обессиленного хворью Вацлава. Из последних сил отбивался князь от воинов, орудовал мечом, рубя без разбору направо и налево, да только все плотнее сжималось кольцо вражеское, плотным потоком напирало, словно волны морские в час прилива. Выдохся князь, дрожала рука его, меч сжимающая, раскаленной спицей пронзила боль ногу хворую - конец был близок. Опустился княже на колени, прижался могучей грудью к матушке-земле - захотел достойно смерть свою встретить, в бою пасть, как добрый воин. Но не последовало рокового удара, не сейчас решила Морана-смерть забрать Вацлава в чертоги свои - лукнес на подмогу прибыл. Его всадники ворвались в ворота, сметая головы с плеч ратников, ударом единственным, да подминая копытами коней тела убиенных. Все смешалось в пылу битвы, не разобрать уж было, кто свой , кто чужой - все одинаково были покрыты кровью алой, да грязевой жижей.
Никто не замечал Вацлава, не обратил внимание на то, как он ловко преодолел расстояние до дверей усадьбы в три прыжка, да, насадив стражников на меч, что двери те охраняли, ворвался в княжьи покои. Звуки битвы стихли за дубовыми вратами, растворились в звенящей тиши сводчатых чертогов. Вацлав медленно обвел взором убранства, привыкая к полу-мраку усадьбы: домотканые ковры стелились под ногами, скрадывая звуки шагов, лестница, с резными перилами, вела наверх, в спальные покои - князь бывал здесь не раз, гостил у доброго Велимира, медом упиваясь, да на ястребиную охоту выезжая. Кольнуло в груди веретено грусть-тоски, тяжким грузом легли воспоминания на плечи Вацлава. Утер он рукавом слезу постыдную, покрепче обхватил пальцами рукоять меча и медленно, стараясь не наступать на скрипучие половицы, побрел по лестнице наверх.
Шаг, другой... Князь зло отмахнулся от воспоминаний, что надоедливой мушкой кружили перед глазами, всплывали в памяти айсбергом прошлых лет, бередили старые раны, но, как бы князь ни старался, как бы ни пытался сосредоточится на деле, все равно думы, тяжелым потоком воспоминаний, захлестнули Вацлава с головой.
- Братец, матушка потчевать зовет, - раздался приглушенный голос Ивара, словно доносился он до ушей княжьих сквозь века, прорезая лета звонкой песнью кинжала острого. Оглянулся Вацлав, вздрогнул от неожиданности, да во все глаза уставился на братца: Ивар резво бежал ему навстречу, ретиво перепрыгивал через лужи грязевые - исчез деревянный сруб усадьбы, превратись ковры в траву зеленую, небо над головой пробилось сквозь черепичную крышу, окрашивая непроглядную темень в погожий денек. Золотое блюдо солнца отбрасывало блики на зеркальной глади озера, что "монаршьим" величается, в густых кустах камышовника звучным хором завели песнь лягушки.
Вацлав оглядел себя с головы до пят, не веря очам своим, что никогда не подводили его в боях: длинные косицы, поросшие по плечи, были заплетены материнской рукой, это князь понял сразу - только ее перста умелой мастерицы, могли так искусно вплетать бусины в волос, только из-под ее легкой руки могли выходить такие тонкие, не шире спицы костяной, косы, что на челе тесьмой позолоченной повязаны были. Руки князя уменьшились в разы, станом усох, словно старец, которого прожитые лета к земле клонили, увечье, что в бою конь принес, больше не тревожило ногу, не пронзало раскаленным веретеном боли. Вацлав выпятил ногу вперед, любуясь прямотой и белизной ее, словно не его это нога была, словно морок наложила ведьма степная на очи княжеские. Вацлав встрепенулся, когда брат позвал его по имени вновь, и, неуверенно, опасаясь подвоха жестокого, сделал осторожный шаг по сырому песку. Нога, по щиколоть утопла в прибрежной жиже, князь кожей ощутил прохладу земли и копошение муравьишек, в панике бегущих от исполина. Волна безмерного счастья накрыла Вацлава с головой, даруя покой безмятежного детства - он враз захотел стащить на кухне пирожок с капустой, залезть с братом на самую высокую яблоню и нарвать матушке спелых душистых плодов, вскочить на лошадь отцову, без седла проскакать множество верст, да так, чтобы синяки на усесте потом долго сидеть не давали. Откинул Вацлав косы с лица, поднял очи в безмятежное летнее небо и залился звонким, залихватским смехом, будто и не знал он горя никогда: не терял ни престола, ни брата единственного, ни любимой женщины, будто воротилось время вспять - по второму кругу боги колесо судьбы его пустить решили.
- Братец, тебя змий водный за пятку тяпнул? - Ивар осторожно приблизился к брату, с опаской заглянул в очи его, пылающие огнем безумия - что-то изменилось в княжиче, будто боги решили зло подшутить над Иваром и послали на землю двойника, взамен настоящего Вацлава. - Матушка гневаться будет, если мы на обедню запоздаем, - прошептал Ивар, испуганно, точно черта в пучине озерной узрел.
- Матушка? Жива, поди? - сорвался тонкий голосок княжича, хриплым свистом вырвался последний смешок из уст его, дрогнули плечи угловатые - матери не видал он уж двадцать восемь зим.
- Да, что ж с ней сделается-то? Братец, боязно мне, от речей твоих! Не к добру Морану-смерть упомянул, чур меня, чур... - княжич сплюнул три раза через плечо и цепко схватил брата за запястье. - Пойдем, Вацлав, негоже княгиню в ожидании томить.
Вацлав покорно последовал вслед за братом, окидывая родные просторы взором: озеро исчезло позади, напоминая о своем существовании только стройным лягушачьим хором, под ногами стелилась пустошь, колко впиваясь в босые ступни пожухлой травой - выпас скота не прошел бесследно, оставив от душистого, цветущего поля только небольшие островки зелени, остальное же все было скотом поедено, да копытами потопчено. Впереди виднелся град Водный, свое название он получил из-за обилия озер и рек, что стены его каменные омывали. Рыбный промысел был основным источником дохода и раньше град величали "Чехонь", но князь-батюшка дал наказ - город переименовать, ибо неблагозвучное название это не нравилось ему с младых лет. Мор еще не успел запустить свои щупальца в родные просторы Вацлава, не погубил крестьян черной хворью, не насытил чрево свое необъятное страданиями людскими - три луны пройти должно, это миг Вацлав в памяти сберег.
- Братец, Архип коняку нового с базара привел, айда смотреть! - всполошился Ивар, стоило им только врата Водного града переступить.
Тяжело на сердце у князя сделалось, чуял он в речах братских недоброе, сердце указывало на подвох, гулкими ударами о ребра бу́хая, но прогонял Вацлав подлую мысль прочь, отмахивался, не желая портить такой радостный день. Но свербила настойчивая дума, роем пчел жужжала в голове, покоя не давая, и тут резко поменялся в лице князь, словно водой смыло улыбку с уст его - конюх Архип помер уж как две зимы назад, ретивый конь копытом зашиб. Все помнил Вацлав: и как жене его с отпрысками батюшка золото жертвовал, и как угощал медом всех, кто на поминальню, почтить память его приходил, и как коня потом этого на студень пустили.
- Второй раз решил обвести меня вокруг пальца, собака! - зло гаркнул Вацлав, да так, что с криком птичьим поднялась в небо стая воронья, что на дубе вековом пожи́ву высматривала. Схватил князь тогда первое, что под руку попалось - колун добротный, одним рывком из пня высвободил, и, с легкой руки, вогнал топорище прямо промеж глаз Ивара.
- Батюшка? - хриплый детский вой пронзил сознание князя острым кинжалом, ворвался в его голову вихрем отчаянной мольбы.
Вацлав несмело разлепил очи, что в пылу гнева сжал, да с удивлением уставился на мальчишку, лет восьми, что в ногах его клубком тугим свернулся и ревел, пуще белуги морской. Рядом с мальцом лежало распростертое тело Ивара, залитое вязкой кровью - она струилась теплым ручейком по челу его, обволакивая багровым потоком щуплое тельце ребенка. Рядом с ним, курился белесым маревом дым дурман-травы, которая в чаше медной, сухим пучком, тесьмой перевязана была - подлый трус, решил братца добить нечестно, лживо, обкурив покои травами, что морок на очи пеленой стелют. Рассвирепел Вацлав, грозно и протяжно рыкнул, словно медведь-шатун, в лесу на добычу набредший и одним рывком поднял за ворот мальца над полом, желая свернуть его тонкую шею, как цыпленку суповому - в миг понял, кто перед ним, по светлым кудрям понял, по очам малахитовым, да молочной белизне кожного покрова - отпрыск песий, княжич вольноградский предстал пред ним. Сжался кулак вокруг глотки детской, не дрогнула рука, когда багрянцем лицо княжича наливаться начало, глаза его закатились под веки, ноги судорожно дрожали и брыкались в воздухе ища опоры. Все сильнее сжималась рука княжеская, хруст молодых косточек услышать желал он, жажда мести застила разум Вацлава, не давая чувствам прорваться наружу.
- Олешко, дитятко мое! - разъяренной кошкой налетела сзади на князя женщина, вонзила в лицо его ногти острые, больно куснула за ухо и сплюнула плоть его наземь, утирая кровавые губы волосами.
Разжал кулак Вацлав, гулким эхом прокатился по покоям звук упавшего тела и протяжный, свистящий вдох мальца. Князь, одним рывком, сбросил со спины своей обезумевшую бабу, поднял меч, да занес острие его над женским челом. Княжич судорожно глотал ртом воздух, пытаясь насытиться кислородом, словно рыба, что студеной зимой в лунке рыбацкой спасения ищет. Но не последовало рокового удара, как громом пораженный стоял Вацлав с занесенным мечем над женщиной - признал в ней он невесту свою, что Иваром погублена была - так люди говаривали. Княгиня поднесла длань изящную к устам алым, тихо прошептала имя княжеское, да в ноги ему бросилась, полы чертога слезами горючими орошая.
- Яра, душа моя, жива, жива, родненькая... - тяжело осел Вацлав на колени, взял за точеный подбородок княгиню, да притянул милое сердцу личико к устам своим. Жадно покрывал поцелуями лик любимой, впитывал в себя слезы ее соленые, что раны на губах его огнем обжигали, страстно, с придыханием шептал он на ушко девичье слова ласковые, да неустанно водил дланью по стану ее, словно боясь, что наваждение исчезнет из рук его, утечет студеной водой сквозь пальцы. И не было уж никого на бренной земле этой, только двое возлюбленных, что насытиться друг другом, за долгие годы расставания, не могли. Княгиня нежно обнимала Вацлава за могучую шею, утирала слезы о плечо его сильное, радостно смеялась, заливаясь соловушкой - муж ее, ненавистный, рядом лежал, пронзенный мечом княжеским. И проносились образа́ далекого прошлого перед ними нескончаемой чередою: как пришел князь Вацлав в избу боярскую, к Ярославне свататься, как долго оговаривали приданное наследство с отцом ее, да после мед пил, под лихие песни гусляра. Как в первый раз затрепетало сердечко девичье, покрылись румянцем щечки ее, от пристально княжьего взгляда - знала она, что любовь это настоящая, такая, о кой песни слагают, да девицы меж собой шепчутся. А потом пришел в град подлый Ивар, заточил он подвале темном Яру, запретил кому бы то ни было говорить о ней, под страхом смертной казни, а потом увез в Вольноград, подальше от родных просторов, да силой женил на себе. Убиенная горем, оплакивающая павшего в бою любимого, Ярославна супротивилась долго, не желая делить постель с братоубийцей, но он оказался сильнее - напал в летней ночи на нее, обесчестил, покрыл позором, да обещал молву пустить - так и подчинилась Яра предателю жестокому. Возлежала с ними, ела-пила с ним, но душей девичьей была далека, там, под стенами града родного, на заросшем кургане, что павших воинов под собой похоронил. Восемь зим с тех пор прошло, и Яра безустанно возносила молитву богам за то, что обманул ее Ивар, поселил в душе ее горечь черную, да тьму беспросветную - всегда говаривал, что собственными очами видел, как конь Вацлава косточки его перемолол в труху, да пал на грудь мертвым грузом.
Насторожился князь, резко отстранился от любимой, замер прислушиваясь - приглушенные звуки битвы стихли во дворе усадьбы, уж не раздавался больше лязг оружия, не слышны были крики агонии жаркой схватки - всех перебил лукнес, да за добычей своей спешил теперь.
- Слушай меня очень внимательно, Яра: бери княжича, выходи на черный двор, да скачи на север, там правит друг мой добрый - он даст вам кров! - Вацлав поднял за осиную талию княгиню с колен, обхватил покрепче рукоять меча и бегом направился в сторону кухни.
- Нет, свет очей моих, не покину я тебя больше! Хоть на месте заколи, но теперь всегда подле тебя буду! - взмолила княжна, простирая руки к Вацлаву. Олешко вцепился в подол ее сарафана, да не отпускал, трясясь станом, словно молодая осинка на штормовом ветру.
- Лукнес глаз на тебя положил, хочет тебя рабой свое сделать, а он от слов своих не отказывается! Ступай, побереги сына своего, а я за тобой в путь последую! - грозно дал свой последний наказ князь, так, чтобы строптивая Ярославна фальши не заприметила в его словах - не встретиться им больше вновь, не испытать жара любимых тел, не насладиться друг другом под тяжелым пологом. Не распознала лжи княгиня в речах его, коротко кивнула, да вбежала на кухню, за руку сына за собой ведя. Распахнул Вацлав черный ход, сунул два пальца в рот и залихватски свистнул во всю мощь. На его свист отозвался конь, протяжно заржал, задрав морду вверх, галопом помчался к хозяину, рыхля копытами почву. Усадил князь на жеребца Яру с Олешкой, на прощание крепко обнял любимую, да ладонью шлепнул коня по округлому крупу. Всхрапнул скакун, вырвалось облачко сизого пара из широких ноздрей его и лихо понес драгоценный груз свой, подальше от глаз Алтан Шагая.
***
Долго ли, коротко ли скакала Ярославна по степи широкой, крепко держа сынишку в объятиях своих , да речами тихими его убаюкивала. Да, только, как бы быстро не скакал конь, как бы ни подгоняла она его хлыстом юрким, все не смолкали позади них звуки погони, все разносились по степи крики, да улюлюканья - лукнес добычу свою из рук не выпустит, загонит до смерти, замучает, обессилит, да все равно свое возьмет. Взобрался на крутой пригорок жеребец, копытами скользя по грязи, заартачился, увидев впереди остов березы, что бурей вырвана с корнем была, поднялся на дыбы, протяжно заржал, да сбросил со спины своей мать с дитяткой. Проводила Яра коня взглядом полным ужаса, бегло осмотрела сына на наличие ран да вывихов и поднялась с земли, на встречу смерти своей - открытое поле не давало надежного укрытия, негде было схорониться им от шакалов лукнеса. Под пригорком, черным потоком неслось на них войско Алтан Шагая, а сам кханский повелитель во главе отряда был, грозно подстегивал лошадь свою шпорами, да в пылу погони никого вокруг не замечал. Смирилась тогда Яра с участью своей тяжелой, гордо выпрямила стан, спрятала Олешку за спину свою, вынула из рукава костяной ножик, коим нити пряжи разрезала, да подставила к белой шее своей тонкое лезвие. Не будет больше она рабой, никто не посмеет больше телом ее распоряжаться, не вынесет она очередного позора, не стерпит нелюбимых рук на груди своей.
- Беги, Олешко! Стрелой несись до первой деревни, там тебя люди добрые в избе своей схоронят. Не будут гнать они коней по стопам твоим, не ты им нужен... - потрепала рукою по кудрям густым княжича Яра, да толкнула, что было сил сына с пригорка - иначе не уйдет. Кубарем полетел вниз княжич, приминая пожухлую траву, да резко остановился в низовье. Тяжело поднялся на ноги, бросил прощальный взгляд, полный слез на матушку и со всех ног припустил в сторону перелеска.
Все ближе подбирались кханские всадники к добыче своей, все отчетливее видела княжна перекошенные ненавистью лица - дрожала рука ее, ходил ходуном ножик по девичьему горлышку - не могла она никак решиться полоснуть себя по вене яремной. И уж перестала биться рука в припадке страха всепоглощающего, уж успокоилось сердечко княгини в клети грудной, с решимостью во взгляде, храбро сделала первый надрез Яра, как увидела вдали одинокого всадника, что галопом войско лукнеса нагонял. Выронила из тонких пальчиков княжна ножик костяной, тяжело рухнула на колени - распознала во всаднике отчаянном любовь свою - Вацлава. Остановился князь в поле - понял, что не нагнать ему Алтан Шагая - спешился, согнулся пополам от боли в груди, что нутро его пожирало, собрал последние силы в кулак, грозный рев раненного зверя разлетелся по округе. В дали прочертил черный небосвод всполох серебряной молнии, тяжелым покровом наползала пелена тумана на пустошь, крики перепелов заглушили на миг стук копыт, взметнулась ввысь птичья стая, покидая насиженные гнезда свои - все вдруг замерло в благоговейном трепете ожидая бури. Вацлав тяжело разогнулся, распростер руки над полем благоуханным, и замер в ожидании - бери, бери Тьма ненасытная жертву свою, поглощай всю, без остатка, как того и желала, да только вместе с хозяином своим, забери и души погонщиков, что любимую погубить пытаются. Услышала Тьма призыв госпадаря своего, шквальной волной хлынула на кханских всадников. Заволокла в считанные секунды три дюжины воинов, схлестнула их меж собой, закружила-завертела в страшных игрищах, похоронила под под собой, да, всласть насытившись, мигом уползла на болота. И никого не стало...
Стояла Ярославна на пригорке пустоши, сверху на поле побоища взирая: Тьма выжгла густую поросль, оставив после себя сизое пепелище, не было останков всадников, словно все это привидилось княжне во сне страшном, ни косточек их, ни брони железной - все пожрала, в диком голоде Тьма и хозяина своего не пожалела. Тихонько прилегла Яра на траву, приложила тяжелую голову к матушке-земле, да хриплым от слез голоском завела песню заупокойную:
Морана-смерть тебя настигла, склонил чело ты ей в поклоне.
Последний вдох застыл на устах - поцелуй богини беспощадной.
А я сяду в ногах твоих, буду покой твой оберегать,
Чтоб не посмели вороны кружить, да очи черные клевать.
Займется заревом рассвет, придут и скажут: "Хоронить"
Я за тебя, мой ясный свет, не буду никого любить... оберегать, коль тебя не сберегла!
Разлетелась песнь ее скорбная по выжженной пустоши, пронеслась с ветром по полям колосистым, обогнула устье реки, вознеслась на вершину царь-горы и затерялась в густых кронах елового леса.