Клуб.Опасные игры.

Рафаэль

Не знаю, в какую параллельную реальность я попал, но Доминик Капелли будет печь мне вафли. А сейчас он взбивает тесто венчиком.
Я сижу у него на кухне, в его одежде, потому что моя была в крови, и пью кофе, который он сварил для меня. Я ерзаю на табурете, пытаясь устроиться поудобнее и унять боль там, где он был во мне.
Я не готов думать о том, каким был наш секс. О том, что мне было нужно от него. Давно пришлось смириться с тем фактом, что меня заводит грубый, грязный секс. Для воплощения моих желаний по разработанному мной проекту и была построена игровая комната. Я принимаю то, чего действительно хочу.
Но то, что произошло ночью - было другим. Я нуждался в этом. И я безумно рад, что Доминик понял и сделал для меня всё, что смог. Было не просто грязно, было омерзительно. Я кончил уродливо, болезненно и просто ужасно. Но, вместе с тем, было похоже будто я, наконец, пробил чёртово стекло, о которое безуспешно бился и орал всё это время. И когда я, окровавленный, провалился в чёрную пропасть за этим стеклом - Доминик меня поймал.
Он мог бы уйти, бросить меня. Он тоже был на грани. Оглядываясь назад, я понимаю это. Но он усадил меня в ванну и смыл с меня собственными руками всё то жуткое уродливое дерьмо.
После ванны мы вернулись в постель. Он ни на секунду не отпускал меня. Мы просто лежали рядом, молчали, дышали, позволяя кошмарам исчезнуть.
А теперь он печёт для меня вафли.
Он открывает вафельницу и заливает шипящее тесто. Сейчас шесть утра. Я не голоден в такую рань, но, бля, уверен, что съем всё, что он мне предложит.
Он закрывает крышку прибора.
- Мне сегодня на работу.
- Я догадался.
В микроволновке нагревается кленовый сироп. Я смотрю на вращающийся кувшинчик через дверцу. Доминик опирается на столешницу и скрещивает руки на груди. Белая футболка туго обтягивает его плечи и бицепсы.
Мне нравится видеть его таким домашним рано утром - в простой футболке и спортивках, с волосами, слегка растрёпанными после сна, со щетиной на щеках, потому что он ещё не успел побриться.
- А ты чем планируешь сегодня заняться? — спрашивает он.
- Я ещё об этом не думал.
- Ну так подумай.
Я отпиваю кофе. «Лаш» сегодня закрыт, так что официально у меня выходной.
- Может, схожу в зал.
- Ну, уже что-то. А дальше?
Я фыркаю.
- Хочешь знать весь мой распорядок дня?
Раздается «дзинь», Доминик достает сироп из микроволновки и ставит его рядом со мной. Он проверяет вафли и решает, что они ещё не готовы.
Отвернувшись от вафельницы, говорит:
- Я просто хочу знать, что ты не сорвёшься.
Почему-то мне кажется, что у меня сдавило горло. Я чувствую, как эмоции проступают на моём лице, поэтому опускаю голову и снова отпиваю кофе, чтобы спрятаться за ним.
Похоже, не очень успешно, потому что Доминик тихо говорит:
- Рафаэль.
- Я не сорвусь, — единственное, что я могу ответить.
Он молчит. Я не думаю, что он мне верит. Я и сам-то не вполне уверен. Сейчас мне кажется, что я справлюсь, но я знаю, как легко всё может измениться.
Доминик снова проверяет вафли, вынимает их вилкой, кладет на тарелку и протягивает мне через стойку. Я беру тарелку и ставлю перед собой.
Он наливает в вафельницу новое тесто, закрывает крышку, обходит стойку и садится рядом со мной. Когда я начинаю делить вафли, он останавливает меня.
- Это тебе. Себе я возьму из следующей порции.
Я смотрю на него украдкой, пока намазываю вафли маслом, поливаю сиропом и добавляю клубнику. Последние несколько часов открыли для меня совсем другую сторону Доминика.
Мои мысли снова возвращаются к ванне. Как всё успокоилось во мне, когда он обнял меня. Как я принял от него нежность, которую никогда бы не подумал принять ни от кого другого.
И это уже не в первый раз. Была ещё та ночь, когда он не дал мне сбежать из игровой комнаты, и другие моменты.
По большому счёту это ничего не меняет. Он по-прежнему жестокий, легко выходящий из себя садист. Он любит причинять мне боль. Любит трахать меня так, словно ненавидит. Слава богу. Я не хочу, чтобы это когда-либо прекратилось. Я это обожаю. Я в этом нуждаюсь.
Но нежность…

Может, она тоже нужна мне – и вот это, блядь, гораздо страшнее, чем когда он душит, подвешивает, связывает или направляет на меня пистолет.
- Если ты сейчас же не начнёшь есть эти чертовы вафли, пока они горячие, - говорит он угрожающе, - я возьму эту вилку, которая тебе, похоже, не нужна, и воткну тебе в ладонь.
Уголки моих губ подрагивают, я сдерживаю улыбку. Беру вилку и делаю то, что он говорит.
- Ммм, бляяя, - бормочу я с набитым ртом. - Чёрт, как же вкусно.
- Не издавай таких звуков.
- Что, у меня плохие манеры? — поддразниваю я, готовясь высмеять его за то, что строит из себя эстета, пока сам сидит небритый в спортивках.
- Нет, — отвечает он, вставая из-за стола и подходя ко мне сзади.
Он хватает меня за волосы и откидывает мою голову назад. Другой рукой тянется к моему горлу, и шепчет на ухо:
- Эти звуки заставляют меня вместо завтрака хотеть воткнуть свой хуй тебе в задницу.
Я закрываю глаза, и волна возбуждения прокатывается по телу.
- Может, стоит это сделать.
- Нет. Ты съешь свои, блядь, вафли.
Он толкает мою голову вперед и уходит за стойку.
И не спускает с меня глаз, проверяя, что я действительно ем, пока открывает вафельницу и вынимает новую порцию.
Мы едим почти молча. Я сдаюсь после двух вафель – шесть утра, мать его. Доминик же, умяв три, доедает еще и остатки курицы с рисом. Я подшучиваю над его обжорством, но он только бурчит, что на одних вафлях весь день не протянешь.
Но он прав, это я сегодня выходной. Я поем позже, поэтому просто пью кофе и поглядываю на него время от времени. Почему-то мне нравится смотреть, как он ест. Он так серьезно это делает, так сосредоточенно жуёт. И я откровенно пялюсь на его горло, когда он глотает.
- Так что происходит? — спрашивает он будто между делом.
Сердце пропускает удар. Я ждал, что он спросит, но это не значит, что я отвечу. Я совершенно точно не готов говорить ему правду.
Одно дело - быть уязвимым физически. Секс — совсем другое пространство. Там моё тело может быть честным и откровенным с ним.
А вот душа...
Даже с Ноа я никогда не говорю о Коллекционере. Или о том, что было до Острова. Мы говорим о чём-то вокруг да около, но этой темы никогда не касаемся.
Так что я просто пожимаю плечами:
- Ну.. Иногда со мной такое бывает.
Это не совсем ложь. Иногда - действительно бывает.
- Такое, когда ты не понимаешь, где находишься, и бродишь по городу весь в крови?
Ну ладно, это было впервые. Я игнорирую вопрос, потому что мне тупо нечего сказать. Решаю перейти сразу к главному.
- Никакого расследования не будет.
- То есть Ноа был в деле. Вот почему он пытался до тебя дозвониться. Потому что ты исчез.
В каком-то смысле… ну, да, теоретически да, но я понимаю, что Доминик имеет в виду. Он думает, что Ноа помог мне и избавился от тела. Думает, что я сорвался, запаниковал и сбежал.
Ну и отлично, пусть так и думает.
- Да, — подтверждаю я.
- То есть ничего убирать не надо? Беспорядка нет? — уточняет он.
Я думаю об отрезанном члене и яйцах Антона Сильвы, валяющихся на залитой кровью кровати вместе с его трупом.
Доминик загоняет меня в угол. Я не могу ответить на этот вопрос без откровенной лжи.
- Никакого беспорядка, - как можно увереннее вру я.
*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*
- Ох, бля.
- Что? — спрашивает Доминик, останавливаясь у «Лаш». Он переводит взгляд туда же, куда и я, — на старый грузовичок, припаркованный в конце улицы.
- Ноа здесь.
Доминик внимательно смотрит на меня, прищурившись.
- Почему ты от него шарахаешься?
- Просто так.
- Ты не хотел с ним говорить вчера. Не хочешь видеть его сейчас. Что, блядь, происходит на самом деле?
Я не хочу говорить на эту тему с Домиником, даже больше, чем с Ноа. Что бы я ни сказал – я попадусь, поэтому я просто открываю дверь и выскакиваю из салона тачки, прежде чем Доминик успеет среагировать.
- Это тебя не касается, — резко бросаю я, как только мои ботинки касаются земли и я оказываюсь вне досягаемости.
Из-за спины я не вижу его лица, но по его голосу слышно, насколько он разъярился.
- Тогда захлопни, блядь, дверь и иди отсюда на хер.

Меня сразу же накрывает сожаление. Я уже хочу вернуться, но он взбешен, и всё, что мне следует сказать ему, чтобы исправить случившееся, кажется непосильным грузом, который мне ни за что не поднять.
Так что я молча закрываю дверь. Пойти на хер я не успеваю, потому что в ту же секунду, как хлопает дверь, он нажимает на газ, подрезает кого-то и растворяется в потоке машин.
- Блядь.
Часть меня хочет пойти по улице и скрыться от всех и вся, но уже холодно, и на меня внезапно наваливается такая усталость, что я просто иду домой.
Центральный вход клуба ведет в фойе, откуда через одну дверь можно войти в ночной клуб, а через другую - в секс-клуб внизу. Лифт в мой пентхаус есть и там, и там, и я выбираю ночной клуб – путь через него короче.
Но как только я распахиваю двустворчатые двери и вхожу в тёмный зал, я сразу чувствую - что-то не так. Опасность витает в воздухе, и по моей спине и коже на голове бегут мурашки ещё до того, как я слышу приглушённый крик. Слабый свет из фойе проникает в зал из-за моей спины, но мои глаза не адаптировались, и я не вижу, кто передо мной. Лишь слышу, как у моей головы щёлкает затвор.
Я замираю.
- Руки – так, чтобы я их видел.
Я поднимаю руки. Жду, пока этот мудак с пистолетом, подойдет ближе для обыска. Когда он приближается, я хватаю его за запястье - и бью в горло.
На мне - грязная окровавленная одежда, в которой я был у Сильвы, но времени доставать ножи нет, поэтому я просто ломаю ему запястье и отбираю пистолет.
Он пробует ударить в ответ, но я разворачиваюсь, игнорируя крики вокруг, и швыряю его через перила. Тела не видно в темноте, но я слышу, как он падает на рояль, и это меня так бесит, что я едва не стреляю в том направлении вслепую. И тут вспыхивает свет.
На меня смотрят полдюжины стволов. И я почти готов начать стрелять, рискуя получить град пуль, но один пистолет останавливает меня намертво. Потому что он направлен в голову Ноа.
Ублюдок с пушкой выглядит как типичный лощёный мафиози: выпендрёжный блестящий костюм с идиотским желтым платочком, торчащим из кармана. Начинающие седеть волосы зализаны назад, взгляд пустой и равнодушный, а уверенная рука с пистолетом выдаёт, что убивать ему не впервой.
Ноа привязан к стулу, его руки связаны за спиной, во рту торчит кляп. Кровь стекает по виску. Я вижу, что он взбешён. Ноа ненавидит быть связанным и беспомощным. А ещё больше он ненавидит, когда его используют как разменную монету.
Тот придурок, которого я спустил с лестницы и который повредил мой рояль, со стоном встаёт и ковыляет к своему боссу. И мудила, держащий Ноа на прицеле, надменно спрашивает:
- Ты знаешь, кто я?
- Джанни Моретти, — отвечаю я.
Он выглядит точь-в-точь как на фото, которое я видел в досье Антона Сильвы.
- Знаешь, почему я здесь?
- Предполагаю, Сильва где-то спрятал камеру, которую я не нашёл.
- Да. У него была личная камера, не входящая в систему безопасности. Ему повезло - и не повезло тебе - что он забыл ее выключить той ночью. Тебя было легко найти - он сам назвал твое имя.
Скрытая камера. Наверняка для съемок порно. У меня скручивает желудок при мысли, какое дерьмо он там снимал.
- Ты вообще в курсе, чем занимался этот больной ублюдок? — спрашиваю я.
- Меня больше волнует то, что сделал ты. Ты устроил настоящий бардак, Коста. А теперь брось пистолет, иначе мозги мистера Картера разлетятся по этому бежевому кожаному креслу.
Я тут же бросаю пушку и снова поднимаю руки.
- Иди сюда. Держи руки на виду, и без фокусов.
Как только я начинаю идти – путь мне перегораживают двое. Я подозреваю, что сейчас произойдет, и напрягаю пресс - и не зря. Удары обрушиваются жёстко и беспощадно. Я падаю на колени, сгибаясь пополам от боли и хватая ртом воздух.
Меня поднимают на ноги. Один ублюдок выкручивает мне руки за спину, второй обыскивает, находит и забирает все мои ножи. Большинство не нашло бы и половину, но этот гангстер знает, что делает.
Хотя... не всё ли равно? Эти ножи меня в любом случае не спасут. Моретти меня убьёт. Но надо хотя бы попытаться вытащить Ноа отсюда.

Меня бьют ещё и ещё, пока мир не начинает кружиться и расплываться перед глазами. Затем волокут на диван и швыряют на сиденье. Моретти смотрит равнодушно, не отводя оружие от Ноа.
Один из головорезов меняется с Моретти местами, чтобы тот мог подойти ко мне. На его лице вообще нет никаких эмоций. Смерть Сильвы его абсолютно не печалит. Это всего лишь вопрос принципа. Сильва был одним из его людей, и спускать с рук его убийство он не собирается.
Моретти лезет в свой блестящий серый пиджак и достает телефон. Фотографирует меня. Его большой палец возит по экрану – похоже, он кому-то пишет. Проходит всего несколько секунд - и его телефон звонит.
Когда он принимает звонок, то не может сказать ни слова, потому что кто-то орёт и матерится на другом конце трубки.
Моретти выжидает момент, пока собеседник замолчит, а потом спокойно говорит:
- Угомонись. Тащи свою жопу в «Лаш» и будем разбираться с этим дерьмом.