Я теряю себя...
Город покрылся испариной, температура воздуха была плюсовая, из-за чего привычная всем стужа сменилась, на влажность. Погода немного словно вводила свои правила. Слякоть и грязь хорошо сочетались с серыми панельными домами. Пропахшие тоской улицы маленьких городов пугали и одновременно внушали комфорт, что и так чересчур был внушен обществом.
Ногти впились в ладонь, оставляя темные кровавые подтеки, что наверняка скоро превратятся в синяки. Зубы аккуратно царапали поверхность губ, язык замерзал, облизывая засохшие области губ. Моргание глаз участилось, ресницы, подрагивая, забирали всю влагу себе, что скоро застыв превратится в красивые ледяные капли. Нервно "подрагивали" суставы. Дыхание участилось, а вместе с ним повысилась и тревожность.
Сзади кто-то тяжело вздохнул. Гоголь спиной чувствовал, что человек сзади ухмыляется. Было до жути неприятно ощущать липкий и смотрящий прямиком в душу взгляд, незнакомца, а может Николай догадываться кто стоит сзади? Определенно так и есть.
- Ох, ты так подрос. Я тебе говорил об этом раньше? Вроде нет, помню… Что вырубил тебя и твоего дружка, а там уж дальше по делам пошел, как-никак уже тридцать два года. Слушай, я так подумал, мы с тобой десять лет упустили, но зато твоё тело изменилось, наверняка что-то новенькое есть, а?! - этот человек умудрился вместить в себя настолько мерзкого, гадкого, похабного, так еще и полного идиота. Стараясь не выдавать дрожь в голосе Николай ответил:
- Тебе то какая разница? ! Это уже моё дело, нас кроме печального прошлого, больше нечего не связывает!
- А ты бы хотел чтобы связывало? Начать все с начала не так уж и плохо, как по мне. - Мне 15, чертов ты педофил. Оставь меня уже в покое, сколько можно!
- Ой да кому ты нужен, дурак безмозглый. Твоя мать просто задолжала мне, а из-за того что денег у нее нет, она отдала тебя под моё покровительство.
- Этого не может быть... - Может, я еще десять лет назад оформил над тобой опекунство, но ты сопротивлялся и твоя мать попросила оставить тебя себе, лет так на десять, а теперь уже срок истек. Так что идем ко мне.
События, что стремительно развивались, были словно отдаленны от Гоголя и он не в силах был на них повлиять. Голова побаливала от любого слова, звука.
- Мне нужно подтверждение матери! Никуда я с тобой не пойду, ты врёшь!
- Как же сложно с детьми... Ладно пошли, как раз нужное заберешь. Гоголь проигнорировал Ворчание своего собеседника, пойдя дальше по улочке.
В его голове не складывалось нечего, все было слишком нереальным, казалось словно это страшный сон. Но к огромному сожалению это не так. Все ожидания от этого казалось бы прекрасного дня, медленно накрывались тревожной безысходностью. Понимание, что выход найти практически невозможно, давалось Гоголю с большим трудом. Никто кроме Сигмы не способен был его успокоить или отвлечь. Рядом с ним Николая всегда тянуло в сон, только с ним было спокойно, даже когда Сигма не замечал или вообще молчал в классе, не обращая внимания на него.
Внезапно Николай почувствовал тяжелую руку на своей талии. Даже через толщину куртки он чувствовал это мерзкое чувство, эти неприятные прикосновения. Стараясь "собрать из себя человека" и вернуться как можно быстрее. Немного придя в себя Гоголь увидел похотливый взгляд, что пылал желанием. Он увидел этот страшный огонек сверкнувший в глазах у Достоевского, что никогда не означал что-то хорошее.
Тяжело взглотнув младший процедил сквозь дрожащие зубы, толи от холода, толи от страха. Тяжело взглотнув младший процедил сквозь дрожащие зубы, толи от холода, толи от страха. - Убери руки, оставь ты уже меня!
- Да кто ты такой чтобы мне указывать?! - его рука словно на зло Николаю спустилась ниже, теперь уже большой палец поглаживал бедро. Это было настолько мерзко, что нельзя описать словами. Он был сильно старше Гоголя и то, что он делал, ни в коем случае не было нормой, наоборот даже ее превышала.
- Я не твоя собственность и ты не имеешь право так со мной обращаться! - Не тебе то уж точно решать, что мне нельзя, а что можно.
- Не мне? ! Тогда я в полицию обращюсь!
- Попробуй, мне будет смешно смотреть на то, как мои ребята выводят тебя оттуда, снова отдавая мне. - лукаво улыбаясь произнес Достоевский.
- Что?
- Что слышал.
Вот она безысходность, не доющая свободно вздохнуть. Безысходность тянущая на дно того, кто еë испытывает. Вместе с ней нельзя было найти какой либо выход, только тонуть в ней.
- Ты слишком многое на себя берешь, я не собираюсь терпеть такое отношение к себе! - со всей злости Гоголь влепил огромную, сильную пощечину Достоевскому. В неё была вложена вся боль, печаль, ярость и конечно безысходность, от которой хотелось кричать.
Было отчетливо видно как вскипала ярость в глазах старшего, он явно устал контактировать с Гоголем и держался из последних сил, лишь бы его не ударить. Но Николай успел опередить его, так что ответные удары последовали моментально. Схватив его руки в одну свою, тем самым заключив их в крепкую хватку, Достоевский потянул бедолагу вверх, сил хватило на то, что бы запрокинуть Гоголя на плечо и крепко схватить. Как бы сильно младший не вырывался, не бился в попытках спастись, Достоевский был сильнее его и сил выбраться из его зватки, не хватало. Николай изо всей силы бил по спине старшего, но не получив от того ответной реакции, успокоился. Славшись он лишь вынес у него на плече, боясь за свое собственное будущее.
Сердце ёкнуло. Сигма сидев на кровати и рисуя, вдруг почувствовал такое сильнейшее беспокойство, взявшееся обсолютно из неоткуда. Теперь казалось бы обычное изображение человеческого лица, напоминала зловещюю гримассу. Но черты лица были очень сильно схожи с лицом Гоголя. Это получалось неосознанно, словно где-то на уровне подсознания засела его мимика, поведение, силуэт. Их не получалось выбросить из головы, они запомнятся на долго, Сигма уже это понимал.
Тревога не унималась, поэтому он решил на недолго выйти из палаты, проветрить мозги и мысли. Закрыв за собой дверь и попав в коридор, его сразу же затянула городская, предновогодняя суета. Все куда то торопились, спешили, а Сигме было не куда спешить, поэтому он лишь со стороны наблюдал за всеобщим беспокойством и озабоченностью. Пройдя чуть дальше, к окну он, уткнул свой взгляд и внимание вниз, на улицу.
Картина там ничуть не отличалась от обстановки внутри. Не зная почему, но Сигма обожал предновогоднюю суету, которую многие ненавидели. Он любил чувствовать атмосферу праздника, вокруг и внутри себя. Это давало ему немного счастья и надежды на самое лучшее и хорошее. Чего не хватало в обычной жизни.
Сзади раздался томный голос кого-то, он принадлежал точно не врачу или медсестрам, а какому мужчине. Обернувшись на голос, Сигма обомлел...
конец 17 главы.