Чонгук
У МЕНЯ СНОВА ТРЯСУТСЯ руки, даже стыдно. Не могу поверить, что я только что с ней говорил. Ее шепот эхом ударил по всему телу, словно волной. Так непривычно было слышать столько неуверенности в ее голосе. Трясу головой, прогоняя оцепенение. Мне нужно поторопиться.
Забегаю в зал и жестом подзываю Чимина . Он работает в зале уже два года и устраивал мне экскурсию, когда я только прибыл. Мы с ним ровесники, Чимин чуточку ниже меня, боксер из него не особо хороший, зато тренер что надо - он умеет подавать информацию и следить за безопасностью. Последнее очень важно, так как молодые парни частенько творят глупости, преувеличивая собственные возможности, и травмируют себя и окружающих.
- Мне нужно уйти, - говорю я, и Чимин нагло хмыкает:
- Вали куда хочешь, все равно с твоими руками помощи от тебя никакой.
И правда, когда он и Кевин увидели, как я развязываю повязку на правой руке, они побледнели. Кевин сказал, чтобы я ничего не трогал как минимум месяц, и даже подкинул парочку мазей для быстрого заживления.
- Зал хоть закроешь? У меня сегодня в девять часов свиданка, - вытирая капли пота полотенцем, интересуется этот наглый засранец.
- Я думаю, вернусь часа через два.
- Отлично! А куда валишь? Какие-нибудь проблемы? Ты, если что, скажи, мы разрулим все по-тихому, - серьезно предлагает он , и я подавляю ухмылку.
- Ты, что ли, решишь все по-тихому? Нет, никаких проблем.
Он ловит мой взгляд и поджимает губы. Да, вид у него далеко не устрашающий. Если бы у меня и были проблемы, он бы оказался последним в списке людей, у которых я попросил бы помощи.
- Ты очень подавлен, и у тебя есть проблемы, - уверенно заявляет он, - как бы ты ни храбрился, я вижу это. Видишь ли, мы с тобой не такие уж и разные, Чонгук Бодер. - Мои имя и фамилию он произносит формальным тоном. - Я очень много слышал о тебе. Кевин всегда следил за твоей карьерой. Не удивляйся, ты сын его друга как-никак! Мы всем залом смотрели прямые трансляции с твоих боев. Так что, возможно, ты не знаешь меня, но я тебя - как свои пять пальцев.
Я ненавижу, когда люди начинают навязываться, нарушают мои личные границы или умничают.
- Ты, черт возьми, меня совсем не знаешь, - грубо вырывается у меня, и Чимин заглядывает мне в глаза. Что-то меняется в выражении его лица. Серьезность отступает, и на губах снова появляется фирменная усмешка:
- Ты чрезвычайно быстрый, чувак. У тебя сильный нокаутирующий удар, ты рационален и терпелив в бою. В любой момент можешь поднять темп и навязать плотный бокс. У тебя был всего один проигрыш. Ты крутой боксер. Уверен, ты еще покажешь.
Чимин решает не копаться в моей душе и сменить тему, но это лишь сильнее злит. А напоминание о проигрыше ни в коем роде не помогает. В последнее время я стал настолько раздражительным, что мне хочется посоветовать ему не лезть ко мне. Но он будто специально успокаивающим жестом постукивает меня по плечу. Словно пытается взбесить еще больше.
- Мне нужно уходить, - резко о твечаю я и разворачиваюсь в сторону раздевалки: еще секунда, и я взорвусь.
- А ты сдержался! - кричит мне вслед Чимин . - Не нагрубил! Не послал на три буквы и даже не сломал мне челюсть! Вот что значит выдержка!
Я показываю ему средний палец, и он начинает ржать, как конь.
- Не прокати меня со свиданкой! - вновь в спину кричит он и тут же добавляет: - Упс, прозвучало двусмысленно!
Я ничего не отвечаю, но сдержать смешок не получается. Все-таки он тот еще придурок.
* * *
На улице чертовски холодно, при каждом выдохе идет пар. Я натягиваю на уши шапку и подхожу ко входу в парк. Капает мелкий дождик, серые тучи сливаются с серыми крышами города. Лиса уже ждет меня около зеленой калитки.
На ней джинсы и большой красный пуховик, из которого торчит горло ярко-малинового свитера. Она всегда любила яркие цвета в одежде. Длинные волосы развеваются на ветру, она неуклюже убирает пряди с лица, затем прячет руки в карманы и утыкается носом в воротник куртки. Не сразу замечает меня, что дает мне несколько минут, чтобы прийти в себя. Первая реакция - подбежать и крепко обнять ее, но я себя сдерживаю. Вспоминаю ее неуверенный голос по телефону, и мне вновь становится больно. Я для нее незнакомец. Взгляд темных глаз наконец падает на меня, и я вижу, как они загораются... быть может, не все потеряно... Я подхожу и извиняюсь.
- Надеюсь, я не заставил тебя долго ждать.
На самом деле я приехал на пять минут раньше.
Лиса словно читает мои мысли и объясняет:
- Я больше не могла сидеть в квартире, мне надо было выйти.
- Сильно замерзла?
Она качает головой и с улыбкой признается:
- Разве что уши.
Я снимаю свою серую шапку и натягиваю ей на голову. Нежно убираю пальцами растрепанные волосы, открывая лицо. Этот жест кажется неуместным. Ведь она не помнит, что именно нас связывает. Я, как всегда, сначала делаю, а потом думаю.
Она внимательно следит за моими движениями и нервно кусает губу.
- На тебе она смотрелась просто сногсшибательно. Не уверена, что у меня на голове будет тот же эффект.
Я слабо усмехаюсь, не зная, что ответить. До чего же странная ситуация. Я не имею ни малейшего понятия, как именно вести себя, что делать и как перестать испытывать до одури бесящую меня неловкость.
- Ты очень добр ко мне, - говорит она и тут же резко замолкает, у нее такой вид, словно она произнесла мысли вслух и теперь чувствует себя крайне неуютно.
- Давай погуляем в саду, меня немного раздражают машины и шум.
Мы молча заходим в сад, спускаемся по лестнице. Держимся на расстоянии метра друг от друга. Она украдкой разглядывает меня, я же смотрю на нее в открытую. Я слишком сильно скучал, поэтому не могу оторвать взгляда. В саду все деревья практически голые, кое-где еще висят сухие, безжизненные желтые листья. В воздухе уже ощущается зима. И недосказанность.
Молчание затягивается, около нас останавливается толпа туристов с гидом. Маленькая женщина писклявым голоском вещает:
- Еще в пятнадцатом веке здесь находилась окраина города за стенами Луврской крепости с публичной свалкой и добычей глины для производства плитки - отсюда и название Тюильри! - Туристы с интересом кивают, а женщина, перескакивая от холода с ноги на ногу, продолжает: - Первый парк начали разбивать в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году по приказу Екатерины Медичи, по ее указу здесь также был выстроен новый дворец Тюильри, это был ее сад для прогулок. К сожалению, во времена Французской революции дворец сгорел дотла и не был восстановлен. Остался лишь сад!
- Интересно, - шепчет Лиса и, поймав мой взгляд, признается: - Знаешь, все-таки это до ужаса странное ощущение. Я помню это место летом или весной. В голове так отчетливо воспроизводится картинка солнечного дня и зеленых деревьев.
Она смотрит внимательно, прямо в глаза, и я не вижу в ее взгляде стеснения и робости, скорее решительность. Она высоко приподнимает подбородок - такой знакомый жест, такой родной, такой любимый... Она сейчас выглядит прежней собой. Сильной, стойкой, упрямой.
И до меня наконец доходит, что она все тот же самый человек, та же Лалиса. Моя Лалиса .
- Еще я помню твои глаза, - начинает она уверенно, - и более загорелую кожу. Это было не здесь... кажется, мы были на море. Я помню тебя без майки, в голове вспыхивает воспоминание: твой пресс и подтянутая грудь, а еще капельки, стекающие по коже. - Она подходит ближе и, не пряча взгляда, продолжает: - Я также помню свое смущение и симпатию. Мне нравилось на тебя смотреть, но я почему-то не могла делать это в открытую. - Она замолкает, будто ждет, что я отвечу и объясню, но у меня в горле пересохло, ведь она подошла слишком близко. - Правда странно: я помню некоторые эпизоды, но не могу вспомнить главного?
Я не выдерживаю взгляда пристальных черных глаз, поэтому возобновляю движение.
- Ты ничего мне не скажешь? - немного разочарованно спрашивает она, и я решаю дать ей хоть что-то:
- Мы познакомились три года назад на Антибах.
- Мне было шестнадцать, а тебе?
- А мне двадцать.
- Тогда понятно...
- Что именно?
- Почему я чувствую себя ребенком рядом с тобой. Хотя на подсознательном уровне меня это очень сильно бесит.
- Ты никогда не была ребенком в моих глазах, - хрипло говорю я и про себя думаю: «В этом и заключалась вся проблема».
Лиса подходит ко мне. Снова слишком близко. Носы моих кроссовок упираются в ее ботинки. Я чувствую ее запах и делаю шаг назад.
- Ты боишься меня? - изучающе спрашивает она и делает шаг вперед, становясь в очередной раз вплотную, так что я вижу темные пятнышки в карих глазах. Она всегда была упрямой.
- Я боюсь тебе навредить, - честно признаюсь я.
- Ты не можешь мне навредить.
А потом она неожиданно наклоняется и утыкается носом в мою шею. Я замираю, ощущаю ее вибрирующее дыхание на коже и едва уловимое прикосновение губ. Я не могу сдержаться. Мои руки начинают жить своей жизнью, они приобнимают ее и крепко притягивают к себе.
- Знаешь, что я чувствую? - шепчет она мне на ухо. - Что нашла то, что искала. Я не знаю, почему именно ты, но это ты.
Ее шепот ускоряет биение моего сердца. Дыхание становится тяжелым. Я чувствую ее запах, глажу волосы, закрываю на мгновение глаза и ощущаю то, о чем и мечтать не мог. Покой. Последние месяцы после случившегося мне казалось, что я больше никогда не смогу испытать умиротворение и безмятежность. Но рядом с Лисой все иначе, она вносит мир в мою душевную разруху. Восстанавливает и исцеляет меня изнутри своим теплом.
Мы стоим так несколько минут. В какой-то момент нас толкает турист, он так старается запечатлеть все вокруг на телефон, что даже не замечает нас. Он смущенно извиняется и опять утыкается в экран, а нам приходится отстраниться друг от друга.
- Без тебя холодно... - как-то по-детски лепечет Лиса.
- Хочешь горячего шоколада? - спрашиваю я, зная о ее слабости к этому напитку. - Ларек с горячими напитками стоит позади тебя, можем купить его прямо тут.
И, к моему огромному удивлению, Лиса отвечает:
- Конечно, он будет приготовлен не по нашему фирменному рецепту, но почему бы и нет? Согреться сейчас не помешает.
Она хватает меня за руку и тянет в сторону ларька. Я по привычке переплетаю пальцы с ее - сейчас, как никогда, хочется ощущать тепло ее кожи. Она внимательно разглядывает наши руки, и на лице появляется улыбка. Но я не могу улыбнуться в ответ, я с содроганием думаю о том, что фирменный рецепт принадлежал Тэхёну ... Мне становится не по себе, и меня волнует один-единственный вопрос: «Как скоро она вспомнит его?» Про себя молюсь об одном: чтобы этот день никогда не настал. Никогда. Не. Настал.