Лалиса
НЕСМОТРЯ НА ГОРУ таблеток, что принимаю, я очень плохо сплю ночами. Весь день брожу по дому, словно зомби. Мама бесконечно трындит о сегодняшнем благотворительном мероприятии, на котором мы обязаны присутствовать всей семьей. Я слышу об этом вечере весь последний месяц, но до последнего надеялась, что меня оставят дома, ссылаясь на то, что я нездорова. Но все гораздо сложнее; у меня сложилось впечатление, что родителям необходимо продемонстрировать меня высшему свету: глядите, мы все еще идеальная семья.
- А как тебе вот это платье? - в очередной раз спрашивает мама, и я пожимаю плечами:
- Никак.
Все платья, которые она мне показывает, слишком консервативны. Все черные, классического покроя, и ни одно из них мне не идет.
- Я похожа на бесформенную бочку, - хмурясь, говорю я, а мама приглаживает мне волосы, ласково шепча:
- Милая, оно тебе так идет.
Я отхожу на шаг, и ее рука повисает в воздухе.
- Я выгляжу в нем как убитая горем вдова? Почему все черное?
- Есть еще в горошек с плиссированной юбкой, - сообщает она и показывает мне его.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Неужели я носила такие вещи? И если да, возможно ли, что с потерей памяти у меня полностью изменился вкус?
- Примерь, а я пойду проверю, как там твой отец, - неловко улыбаясь, говорит она и выходит из комнаты, а я в очередной раз тихо ругаюсь себе под нос, бросая взгляд на оставленное ею платье.
Марсель стоит в дверном проеме и грустно усмехается.
- В самом деле, она купила его в магазине «Модные бабушки», - шутит мой братишка, и уголки моих губ приподнимаются в улыбке.
- Марсель, нынче и бабушки такое не носят.
- Я бы на твоем месте открыл свой шкаф, у тебя наверняка остались наряды поярче и посовременней.
Я смотрю на себя в черном платье: длина его доходит до щиколотки, оно не подчеркивает моего тела, а напротив, висит мешком. Я кажусь себе такой унылой и некрасивой в нем.
- Я любила ярко одеваться?
Марсель кивает:
- Да, как тот еще попугай, но тебе на удивление шло.
Он направляется к моему шкафу и начинает перебирать вещи.
- Ты вообще пересматривала свое барахло?
Я качаю головой:
- Использую лишь то, что в комоде, а те вещи, что висят... не знаю, я еще не привыкла, что все в этой комнате мое.
Если честно, мне очень страшно смотреть на принадлежащие мне вещи и не узнавать ничего. Конечно, в глубине моего сердца таится любопытство, но страх пока что сильнее.
- Если честно, я бы посоветовал тебе остаться дома, однако понимаю, что у тебя нет выбора.
- Идти, конечно, никуда не хочется, но я справлюсь. Напугаю всех своим траурным видом, буду мило улыбаться людям, которые меня помнят, но которых не помню я. Если мне повезет, то услышу не одну историю из собственной жизни. А когда все наиграются, сольюсь со стенами и буду делать вид, будто меня не существует.
Марсель поворачивает голову и заглядывает мне в глаза.
- Обещаю, буду всегда рядом, не отойду от тебя ни на минуту.
- Спасибо, но это не изменит того факта, что все будут смотреть на меня с наигранной жалостью, спрашивать, как мое здоровье, и желать скорейшего выздоровления. Большинство из моих ровесников, которые будут присутствовать на вечере, я не переношу на каком-то интуитивном уровне. Может, ты в курсе, почему у меня вообще не было друзей?
- У тебя были друзья, но они... в общем, я не знаю, почему Сара и ее компашка тебя не переносят, но поверь мне: ты классная, а значит, проблема в них.
- Ну спасибо, - фыркаю я, и Марсель мне подмигивает:
- Всегда пожалуйста.
- Я просто хочу сказать, что за жалостливыми взглядами скрывается самое настоящее злорадство. Я чувствую это. Мама утверждает, что мне все мерещится. Но, Марсель, я потеряла память, а не здравый смысл. А если плюс ко всему я припрусь в этом платье старой девы, то это станет лучшим днем в жизни той же Сары.
- Да-а, мама всю жизнь мечтала напялить на тебя что-то такое, а еще волосы в косичку заплести. Не поддавайся.
Марсель достает фиолетовое платье в пайетках на тонких бретельках. Оно короткое и с открытой спиной.
- Если она скажет, что это неуместно, ответь: «Мы идем на благотворительную тусовку, а не на похороны». Ты всегда так делала. И у тебя где-то были фиолетовые блестящие полусапожки к этому платью.
Я беру у него из рук вешалку:
- Красивое.
- В прошлом году ты в шутку сказала, что это платье приносит тебе удачу.
- А может, это была не шутка?
- Ты не веришь в удачу, Лис, - серьезно отвечает братишка.
- А во что я верю, Марсель?
- В человеческую силу.
Я озадаченно хмурю брови:
- В каком смысле? Я была агрессивной?
Марсель усмехается:
- Да нет, ну, не считая случаев, когда я съедал без спроса твои киндеры. А насчет удачи... Ты верила в собственные силы, верила в себя, и тебе не нужна была мнимая удача, чтобы достичь цели.
- Ну, возможно, если бы я хоть капельку верила в удачу, она бы сжалилась надо мной и я не оказалось бы девятнадцатилетней барышней с амнезией, которая не помнит ни целей, ни желаний - словом, ничего.
Марсель пожимает плечами, но ничего не отвечает.
- Как твой живот? - тихо спрашивает он, опуская глаза.
Я прикусываю губу и тоже прячу взгляд.
- Все хорошо, не переживай, даже не знаю, что на меня нашло...
- Не делай так больше, - грустно просит он, - и надень это платье. Пусть все эти сплетники, шепчущие за твоей спиной «бедная Лалиса», поперхнутся собственной желчью.
Марсель направляется в сторону двери, а я ловлю его за руку:
- Спасибо.
Он нежно хлопает меня по руке:
- К сожалению, я не могу помочь большим.
В его голосе столько жалости. Я наклоняюсь и оставляю смачный и звонкий поцелуй на его щеке.
- Ты уже помогаешь, малявка, - с иронией произношу я, и он, качая головой, выходит из комнаты.
Мне кажется, я практически никогда не вижу его улыбки. Искренней, ребяческой. Ему всего шестнадцать лет, но у него такой взрослый взгляд. Я гадаю, что именно заставило Марселя так быстро повзрослеть: случившееся со мной или воспитание наших родителей.
Я раздеваюсь, аккуратно отлепляю пластырь и рассматриваю свой порез. Он до сих пор красный, все еще болит. Я вновь обрабатываю ранку и приклеиваю новый. Соблазн порезать себя вновь очень велик, но меня останавливает образ Марселя. Ужас в его глазах и просьба больше так не делать. По коже бегут мурашки, а в голове проносится слово «сумасшедшая». Однако у меня нет настроения заниматься самокопанием. Я надеваю платье, и у меня дух захватывает - оно идеально. Мне нравятся мои открытые плечи, линии ключиц, длина шеи. Я следую совету Марселя и нахожу полусапожки; они на каблуках, но мне в них удобно. Платье обтягивает мои крутые бедра, наверняка раньше оно сидело на мне как влитое, сейчас же немного велико, но это не портит вида. Я распускаю волосы, и они каскадом падают на спину, закрывая ее. Я чувствую себя сексуальной, притягательной, манящей, красивой.
Мама входит в комнату без стука и застывает, увидев меня.
- Лалиса, это несколько неуместно, - говорит она.
- Мы не на похороны идем, а на вечеринку, - пожав плечами, отвечаю я.
- Милая, в следующем году выборы. Ты же знаешь, твой отец очень долго к этому шел. Мы не можем его дискредитировать.
- В чем заключается дискредитация? В том факте, что я выгляжу как молодая девушка своего возраста?
- Переоденься, - строго просит она, не отвечая на мой вопрос.
- Я ведь не одевалась до амнезии в те вещи, что ты мне покупаешь сейчас? - вырывается у меня грубее, чем мне хотелось бы.
- Какая разница, как ты одевалась до аварии? Сейчас это платье абсолютно неуместно, - раздраженно повторяет мама.
Я резко разворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом.
- Есть разница. Если я ничего не помню, это не значит, что я безвольная кукла, которой ты имеешь право управлять, как тебе вздумается.
Мама недоуменно смотрит мне в лицо, и я вижу, как лопается
ее терпение.
- Послушай, я так долго готовила этот вечер, я столько сил вложила в это дело, твой отец работает по шестнадцать часов в сутки, а ты не можешь надеть подходящее платье и перестать играть на наших нервах?
- Я не хочу надевать ни одно из тех платьев, не заставляй меня.
- Переоденься! - Она повышает голос и тяжело вздыхает. - Кукла... немыслимо! Тебя послушать, мы всегда во всем виноваты! Но знаешь что? Не обманывай себя. Такую эгоистку еще поискать надо. Отец последние три года работает как проклятый, а она не хочет надевать платья! Всегда только о себе и думаешь.
Марсель просовывает голову в дверной проем и прерывает ее тираду.
- Кажется, в доме все налаживается, - произносит он с иронией, - уже слышатся былые песни. И, Лиска, ты прекрасно выглядишь! - Он присвистывает и под убийственным взглядом мамы, усмехнувшись, выходит из комнаты.
- Я не хочу никому доставлять проблем, но я или не пойду вообще, или пойду в этом платье. Я не надену ничего из того ширпотреба, что ты мне купила.
Мама выходит из комнаты и громко хлопает дверью. А я, опершись о стенку, шумно вздыхаю. Да, я выплеснула на нее эмоции, накопившиеся за все эти месяцы. Однако и ее реакция меня озадачивает. Неужели я частенько доставляла им проблемы? Что значит: «Ты всегда была эгоисткой, только о себе и думаешь»? Возможно, моя реакция кажется ей не совсем адекватной. Но я и так ничего не помню, зачем путать меня еще больше? Зачем рассказывать мне, что Сара - моя лучшая подруга, что я планировала поступать на юрфак? Зачем одевать меня в вещи, на которые я бы никогда не посмотрела? Меня переполняет такая злость! Я не помню себя, не понимаю происходящего, и я отчетливо осознаю, что мне чего-то недоговаривают. Я выхожу из комнаты, хочу найти мать и в итоге прийти к общему решению: иду я на эту дурацкую вечеринку или остаюсь дома?
Я подхожу к отцовскому кабинету, поднимаю руку, чтобы постучать, но тут же замираю.
- Я был против, но ты все равно рассказала ей, а она вновь забыла. Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Сколько бы она ни злилась, память не возвращается к ней только из-за нее самой. Значит, она не готова, - раздраженно произносит папа.
- Послушай, я вижу, как она замыкается в себе, смотрит на нас с недоверием. Мы должны что-то предпринять.
- Она придет в себя.
- А если нет? Если она никогда не вспомнит? Что мы будем делать тогда?
- Тогда, возможно, это к лучшему! В конце концов, если бы она нас слушала, не попала бы ни в какую аварию! - повышает голос отец и стукает по столу. - Сколько всего мы вытерпели из-за нее! Может, незнание убережет её...
Он не успевает договорить: звонит телефон, и он отвечает на звонок, а я слышу звуки шагов и как можно быстрее стараюсь скрыться.
Я, словно в тумане, бреду по коридору. Мне что-то рассказали, но я забыла об этом. Почему? От чего именно убережет меня незнание? Что именно папа имел в виду, когда сказал, что это к лучшему? Марсель! Быть может, он что-то знает...
Я быстрыми шагами поднимаюсь к нему. В комнате моего брата всегда чисто, на столе аккуратно сложены учебники, а его самого нет. Я нахожу его на кухне, он что-то печатает в телефоне. Я подхожу к нему со спины.
- Марсель, можно тебя на секунду? - решаюсь я привлечь его внимание.
Он так резко подскакивает на месте, что мне становится не по себе.
- Извини, не хотела пугать.
- И не напугала, - говорит он, пряча телефон в карман.
Марсель подходит ко мне и заглядывает в глаза, будто пытается понять, прочитала ли я его переписку.
- Все хорошо, я ничего не видела.
- А я ничего не скрываю, - запинается он и спрашивает: - Что-то случилось?
- Давай поднимемся в твою комнату, у меня есть несколько вопросов.
Марсель напрягается, но не отказывается. Мы молча идем в сторону лестницы, и я ловлю на себе взгляды наших горничных.
- Я очень рада, что Вам лучше, - шепчет Мари, отвечающая за домашний персонал, пожилая, но очень шустрая и живая женщина.
Я ничего не отвечаю, лишь одариваю ее улыбкой.
Марсель входит в комнату, и я закрываю за нами дверь.
- Интересно, почему она решила, что мне лучше... - бормочу я себе под нос.
- Потому что ты наконец выглядишь прежней. Но это все неважно. Что у тебя за вопросы?
Он начинает наматывать круги по комнате.
- Ты что, нервничаешь?
- Конечно, нет ничего хуже, чем вопросы.
- Ладно, расслабься, это дело тебя не касается, я услышала родительский разговор... Если вкратце: папа говорил маме, что они мне что-то рассказали, но я снова забыла. А затем что мое незнание, возможно, к лучшему, так как убережет меня. Вопрос номер один: как можно забыть то, что тебе рассказали? Вопрос номер два: от чего именно меня оберегают?
Марсель останавливается.
- Ты помнишь свои сны? - неожиданно спрашивает он.
Я хмурюсь:
- К чему вопрос?
- Каждую ночь ты бормочешь, а порой и вовсе кричишь два имени. Ты знаешь какие?
Я ошарашена его заявлением.
- Нет, но как можно кричать и не помнить об этом? Я точно кричу?
Марсель не кажется удивленным.
- Все потому, что твой мозг блокирует воспоминания. Однажды ты запомнила эти имена и спросила про них у мамы. Далее был обморок, ты оказалась в больнице, и врачи очень испугались, что ты впадешь в кому. Поэтому та информация, которую тебе рассказывают сейчас, профильтрована. Твой психотерапевт сказал, что ты вспомнишь все сама, как только будешь готова.
- Подожди, как это мозг блокирует? Зачем?
Мой брат пожимает плечами:
- Если бы я знал... врачи говорят о психологической травме. Такое и правда бывает, я перерыл весь интернет. Тебя что-то очень шокировало, огорчило до такой степени, что мозг ставит блок, лишь бы тебе не было больно. Но проблема заключается в том, что никто, кроме тебя, не знает, что именно произошло.
- Себастьян сказал мне, что я попала в аварию. Но у меня нет никаких физических повреждений. Разве такое возможно? Попасть в аварию и остаться полностью целым?
Марсель кивает:
- Возможно. По крайней мере, насчет аварии можешь быть уверена.
Я присаживаюсь на край его постели и тру виски.
- Голова идет кругом, иногда мне кажется, что я умру, ничего не вспомнив, - честно признаюсь я. - Но почему папа сказал, что будет к лучшему, если я не вспомню?
Братишка выглядит задумчивым.
-Лис, родители многое утаивают ради твоей безопасности. Но и не только, - Марсель запинается, - знаешь, семьи бывают разные. Мы не выбираем ни отца, ни мать. Иногда люди слишком эгоистичны и руководствуются лишь своей личной, персональной выгодой. Например, после произошедшего с тобой несчастного случая все газеты пестрели заголовками о том, как наш отец отменил все встречи из-за произошедшей с дочерью трагедии и уделяет все свое время семье. Для народа он стал более человечным, понятным, в глазах французов заделался образцовым семьянином. Отцом семейства с правильными ценностями. А тем временем он провел пятнадцать минут в больнице: выстроил вокруг тебя охрану, две минуты уделил врачу, а остальные тринадцать стоял перед дверями госпиталя и позировал журналистам. Я не хочу сказать, что он не любит нас. Но не доверяй безоговорочно никому из нашей семьи. Они могут воспользоваться ситуацией и использовать тебя ради достижения своих целей. Ты понимала это до аварии, и ты защищала меня всячески от их давления, - признается он.
- Если не верить собственной семье, то кому еще, Марсель? - в сердцах спрашиваю я.
- Себе, Лис. Только себе.
- Тебе всего шестнадцать лет, откуда в тебе столько...
- Столько?..
«Грусти и разочарования», - думаю я, но не произношу это вслух.
- Ничего, Марсель.
Он не настаивает на ответе.
- Мне нужно позвонить, я понимаю, что не ответил на твои вопросы.
- Ты очень сильно мне помогаешь, - говорю я искренне: у меня сложилось впечатление, что Марселю важно помочь мне. - Ты помогаешь мне больше всех на свете. Но у меня все же есть последний вопрос. Ты сказал, что все заголовки пестрели о случившемся. Я умею пользоваться интернетом, но почему нет никаких подробностей аварии? Как она произошла, были ли пострадавшие? Откуда я ехала од на в такой поздний час?
- Потому что их скрыли от прессы. На нашего отца работает не один фиксе а, наверное, целая футбольная команда...
- Фиксер? Это еще что такое?
Марсель хмыкает:
- Если глобально - человек, решающий все проблемы. Не бери в голову, сестрёнка. Интернет тебе тут не поможет. Я пойду?
Я ничего не отвечаю, лишь киваю. Чем больше узнаю, тем явственнее ощущаю себя потерянной. Если собрать все по кусочкам, выходит крайне неприятная картинка. У меня не просто амнезия, у меня чертова психологическая травма, я кричу ночами, но даже и этого не помню. Мои родители пытаются слепить из меня то, кем я не являюсь, потому что человек, которым я была раньше, явно доставлял им уйму хлопот. Я решаю, что сегодня ночью я запишу себя на телефон. Если я кричу, то услышу, что именно, какие имена пытается спрятать от меня мое собственное сознание...
Мама больше не сказала мне ни слова на тему моего внешнего вида, папа, одарив хмурым взглядом, напомнил, что сейчас ноябрь, на улице холодно, и попросил набросить на себя что-нибудь сверху. Он вообще мало со мной разговаривает, чаще всего говорит мне только две фразы о том, что я красавица и что он меня любит. Словно весь его словарный запас в общении со мной заканчивается на этом. Мне даже интересна искренность этих высказываний. Кто-то назовет меня неблагодарной, однако говорить о любви и показывать любовь - абсолютно разные вещи. Первое делать очень просто, а второе слишком сложно.
В поисках накидки я нахожу у себя в шкафу белый полушубок и верчу его в руках. Он мягкий и красивый. Я даже представляю, как будут блестеть мои темные волосы на фоне белоснежного меха. Но внутри все-таки появляется неприятное чувство, мне становится жалко зверька, с которого содрали кожу.
- Шуба из искусственного меха, - улыбнувшись, говорит мне Марсель, как всегда просовывая голову в дверной проем. - Я постучал, но ты не ответила.
- Откуда ты знаешь, что из искусственного? Выглядит очень правдоподобно.
- До аварии для тебя это было принципиально, и, судя по выражению лица, что я видел секунду назад, ничего не изменилось. Green peace, и все дела.
- Понятно, green peace - дело хорошее, - шучу я. - А ты что-то хотел?
- Не совсем, мама и папа уже на пределе. Пора выходить из дома.
Я накидываю полушубок на плечи, захватываю маленький клатч и довольно смотрю в зеркало. Даже если я потеряла память, я все еще могу выпрямить спину, задрать вверх подбородок и лишь одним своим видом указать всем недоброжелателям их место.
* * *
Вечерами Париж прекрасен; моросит мелкий дождик, и сквозь окна автомобиля многочисленные огни города сливаются с капельками. Мы проезжаем мимо мостов и Нотр-Дама.
- Интересно, как скоро его отреставрируют? - бормочет себе под нос Марсель.
Я ничего не отвечаю, я видела, как отец выступал с довольно-таки пафосной речью, в которой назвал собор фениксом и сказал, что он обязательно восстанет из пепла. А я тогда подумала, что в мире все настолько хрупко и ломко, если несокрушимый символ несколько часов горел и никто ничего не мог сделать. Символ народа, страны, веры... Возможно, мне стоит перестать гневаться на судьбу и принять случившееся со мной. В жизни происходят вещи гораздо хуже. Несокрушимые символы крушимы. Нет ничего бессмертного.
Машина останавливается перед красивыми коваными воротами, за которыми виднеется роскошный особняк.
- Чей это дом? - тихо спрашиваю я.
- Нашего дедушки, - отвечает братишка.
В салоне автомобиля повисает неловкое молчание.
- То, что у меня амнезия, не сюрприз ведь? - пытаюсь отшутиться я, но Марсель единственный, кто усмехается.
- Да, начнется представление, - тянет он, когда мы выходим из машины, и я хватаю за руку.
- Пожалуйста, не отходи от меня, - прошу я, неспокойно оглядываясь по сторонам. Как же мне не по себе...