Глава 2. Школьные хроники
— Двенадцать рублей, — выдыхает Диляра. — Лежали аккуратно. Сверху. Главное, не мои.
— А чьи? — пауза. — Так. Давай по порядку: на перемене ты вышла из класса, вернулась, зашли Аня с классной. Тебя попросили показать сумку... А ты её вообще проверяла перед тем, как выйти?
— Да чё её проверять? — огрызается Диляра. — Нет. Но я не брала вчера деньги с собой!
— Верю, не кричи.
Они обе замолкают, Катя шмыгает носом в трубку — простуда никак не отпускает. Диляра переводит взгляд на открытый балкон и колыхающиеся занавески.
— Просто это абсурдно, согласись? Я с ней даже не общаюсь. Зачем ей меня топить?
Катя вновь замолкает, будто подбирая нужные слова.
— Диль, — наконец говорит, — будем честны, ты в классе не обделенная вниманием была.
— Хочешь сказать, я выскочка? — Диляра резко садится и с грохотом ставит телефон на журнальный столик.
— Взяла и перекрутила мои слова. Нет, конечно. А ты вспомни День учителя.
— Ну и?
— Что «ну и»? Когда девочек выбирали в сценку, оставались ты и Аня, тогда руссичка ещё сказала: «Диляра заметнее». Догоняй.
— Я вообще-то не горела желанием выступать, — бурчит Диляра. И тут её осеняет: и впрямь, они не дружили. Но и не враждовали. А после этого случая Бакиева будто нарочно стала её избегать. Вчера перед уроками та и вовсе провела её взглядом с неоднозначной улыбкой. Диляре это считывалось как: ну, удачи тебе сегодня.
— Зато она горела, — хмыкает Катя. — Просто кому-то везёт больше, кому-то меньше. Не оправдание, конечно, но...
— А ещё у кого-то явно меньше мозгов.
Катя усмехается.
— Так, а со школой-то что делать будешь?
— Что, что... — с грустью в голосе повторяет Диля. — Пока дома сижу, папа с документами возится. Зато у меня каникулы, считай, раньше начались!
— Не тому хвастаешься, — фыркает Катя. — У меня ещё раньше — на пять дней! Прямо ирония судьбы: я с температурой, ты — с выдуманной кражей. Слышишь, Диль? Бабушка зовёт малину пить. Всё, пока.
— Поправляйся, скорее! Пока!
Катя кладёт трубку, а Диляра ещё несколько минут сидит в тишине. Потом на полгромкости, фоном, включает телевизор. Чтобы не так одиноко было.
***
Этим вечером первым приходит отец. Находит дочь в ванной: она вручную отстирывает тушь с полотенца после неудачного макияжа. Затем он садится на низкую табуретку, склоняется над чем-то. Позже входит Диляра, замирает в дверях кухни, молча скользит взглядом по комнате и останавливается на руках отца — он держит какую-то железку. Карбюратор, вроде. На полу, на газете, лежат тряпка, жестяная банка, отвёртка и прочие детали. Пахнет так же, как в его автосервисе — металлом.
Диляра облокачивается на столешницу. За спиной глухо звучат новости с радиоприёмника. После пары минут молчания она заводит разговор о школе. Отец отзывается сухо, не глядя. Потом вдруг выругивается под нос, встаёт, подходит к холодильнику и сдёргивает бумажку, зажатую между магнитами.
— Чтобы фигнёй не маялась, — и протягивает ей.
Диляра берёт, читает — это список: пылесосить, мыть полы, протирать поверхности и зеркала, поливать фиалки, следить за котом, читать «Войну и мир» и вечером пересказывать родителям, каждое утро выносить мусор. В углу бумажки — мазок моторного масла. Диляра случайно касается его пальцем, машинально вытирает о штанину и перечитывает список.
Вскоре хлопает входная дверь — заходит мама. В шубе, слегка растрёпанная и усталая, она заглядывает к мужу и дочке. Здороваются одними кивками. Мама молча разувается и проходит мимо Диляры. Тянет сквозняком. Не только с улицы.
Так и начинается её неделя без школы.
Первые дни она встаёт рано, по инерции. Ещё даже светать не начнёт, а Дилька откроет окно нараспашку и давай отжиматься. Мама снова ворчит. Дальше живёт по расписанию. Почти как по приговору: после завтрака, конечно же, пылесос, затем тряпка, ведро с водой и глажка. Глаз зацепится за пыльную блузку — и всё, уже не до глажки. Стоит перед зеркалом: в блузке, импортных колготках и мини-юбке, бёдрами виляет. О выпускном мечтает. Чует носом неуловимый запах горелого — в зал бросается, а наволочка под утюгом уже потемнела. Прожжённую ткань Диляра украдкой бросает в мусорный пакет, попутно хватает две копейки с тумбочки и выходит на улицу. Пакет — в бак, сама идёт к автомату звонить подруге.
— Я как на каторге, — жалуется в трубку.
Катя в ответ хрипит:
— А я всегда так жила.
Раздаются гудки. Связь прерывается. А Диляра куксится. Как это — всегда?
В какой-то из дней на сдачу с кошачьего корма она берёт жвачки «Турбо», суёт горсть за обе щёки, а дома убирает книжку Толстого со стола, на её место раскладывает вкладыши. Как сядет за «Войну и мир», в голове сразу ветер и слова плывут. Ей бы романтику читать, а не это всё. Но вечерами, как положено, пересказывает прочитанное родителям. Мать после её пауз хмурится, отец который раз указывает на неправильное ударение. А Диляра только плечами пожимает.
— Я так запомнила, — говорит.
Ближе к выходным от скуки она идёт к отцу на работу. Там усаживается на расшатанный стул в мастерской и грызёт яблоко. Мужчины что-то копошатся вокруг, лязгают инструменты вперемешку с грубой речью, справа искрит сварка. Диляра к гайкам потянется — батя её тут же по рукам шлёпнет. А она улыбку гасит. В помещение входят двое парней. Диляра замечает, что один из них её ровесник. Ловит его взгляд. Тот вскидывает брови, видя девушку среди ржавой рухляди и мужиков в грязных спецовках. Она тихо хихикает, легко щурится и отворачивается. Закидывает ногу на ногу, пинает шину. Вскоре парни уходят, а отец, будто вспомнив о чём-то, начинает рыться в ящиках под верстаком.
— На, — даёт дочери меховую шапку песочного цвета. — Из ГДР, — важно заявляет он, вскидывая палец. — Не то что наше фуфло.
У Дили аж рот приоткрывается. Она бросает огрызок, берёт шапку и крутит в руках, наблюдая, как мех блестит и переливается на свету.
— Офигенно, — коротко и признательно.
А завтра она всё равно надевает свой излюбленный истёртый голубой платок и снова пропускает танцы. Четвёртый раз.
И каждый день слоняется по улицам, обходит Дом культуры десятой дорогой и размышляет, почему дома больше никто даже не вспоминает про «кражу». Всё чаще находит пальцами свёрнутое в платок лезвие в кармане. Когда-нибудь оно ей пригодится. Но Диляра верит, что нет. По крайней мере, очень на это надеется.
***
Диляра, лёжа на кровати, буравит взглядом выглаженную школьную форму, висящую на дверце шкафа. Тонкая полоска оранжевого света фонарей просачивается сквозь закрытые шторы, ложится на одежду, подсвечивая рукав жакета. Кажется, неделя позади. Может, больше недели.
На кухне пахнет чем-то молочным. В тарелке остывает манка, а рядом стоит блюдце с клубничным вареньем и чай. Диляра медленно садится, не замечая полуспящего рыжика на столе. Без энтузиазма глотает кашу, остужает чай.
В ванной стихает фен. Оттуда выходит мама, сгоняет кота со стола, чего-то бубнит. Диляра пропускает всё мимо ушей, оставляет на тарелке недоеденную еду и уходит в ванную.
Окатывает лицо водой и смотрится в зеркало, трогает впалые щёки. Ужинать ей давно разрешили, но хотела ли она? Натягивает улыбку, получается криво и неискренне. Тогда она резко встряхивает руки, брызгая каплями в отражение, и оно искажается.
Диляра выходит из ванной с мокрым лицом и руками. Само высохнет. Натягивает одежду: рубашка не слушается, пуговицы скользят, рукава под жакетом сбиваются. Волосы заплетает в две небрежные косички, прыгает в сапоги, на автомате целует маму в щёку и выходит в подъезд.
Мороз тут же кусает за щёки, как только Диляра оказывается на улице. Она спешит к остановке через дорогу, где, словно по заказу, уже подъезжает полупустой автобус. Заходит внутрь, платит за проезд и садится у окна, утыкаясь лбом в холодное стекло, за которым мелькает ненавистная серость.
Она не успевает опомниться, как автобус тормозит. Двери разъезжаются. Едва Диляра ступает на ступеньки, как вдруг ей навстречу с улицы прёт лысый парень. Она тут же бросает:
— Сначала выходят, потом заходят.
Он окидывает её взглядом и нехотя сторонится. Диляра спускается и наступает ему на ногу. Нечаянно. Наверное. Парень, глядя на ботинок, цокает:
— Не, ну ты, блин... косолапая, или чё?
Диляра останавливается. Бегло подмечает: лупоглазый, под курткой — растянутый свитер, а на изношенном ботинке красуется отпечаток от её подошвы. Шпана, одним словом.
— Зато с манерами у меня всё в порядке.
— На ногу наступила. Хрена манерная.
Диляра сжимает губы. Парень, не дожидаясь ответа, заходит в автобус. А она еле сдерживается от желания прописать ему сменкой по спине — пока не поздно. Но не успевает: автобус дёргается с места, и Диляра опускает руку, разворачиваясь к школе. Чем ближе здание, тем беспорядочнее бьётся сердце.
Спереди шагает группа старшеклассников — все с выбритыми затылками, будто с зоны или из армии. Толкаются, кидают снежки девчонкам под ноги, гогочут так, что уши вянут. Один из них коротко и неожиданно гавкает на какого-то младшеклассника, засмотревшегося в их сторону. Диляра вздрагивает вместе с ним. Опять эта шпана. Опять смех. Пацаны останавливаются на крыльце, а Диляра юркает внутрь.
Чуждо. Со столовой несёт жареной капустой — пальто провоняется за день. Диляра оглядывается. Школа типовая, как и её родная. Как и десятки других в Казани. Даже люди здесь такие же. Ровно по звонку Диляра интуитивно направляется к завучу. Та принимает быстро: пара формальностей, расписание в руки и короткая информация, которую Диляра повторяет про себя, поднимаясь на второй этаж:
«Кабинет двадцать восемь. Учительница — Инна Владимировна. Класс «А». Учительница... Инга? Нет, Инна. Я дурочка», — стукает себя ладонью по лбу. — «А кабинет какой?..».
Диляра останавливается в коридоре и поворачивает голову вправо. Двадцать восьмой, точно. Пора. Она открывает дверь полностью и замирает на пороге. В классе и без того было тихо, но теперь — ещё тише. С задних парт вытягивают шеи, пытаясь разглядеть, кто там.
Женщина за учительским столом наконец уточняет:
— Талгатова? — Диляра кивает. — Проходи.
Диляра проходит, как под прожектором. Взгляды — оценивающие, равнодушные, любопытные — устремляются на неё. Учительница встаёт рядом.
— Ребята, знакомьтесь. Это Диляра Талгатова, наша новая ученица. Давайте поможем ей освоиться, — мягко говорит она.
Кто-то переглядывается, кто-то шепчется, а кто-то смотрит в упор. В глаза. В начищенные до блеска туфли. Диляра проводит рукой по косичке, приглаживая топорщащиеся волосы, улыбается и смотрит в ответ.
— Садись за третью парту, — продолжает учительница, указывая на средний ряд. — Лена поделится с тобой учебниками.
Диляра подсаживается к русоволосой девочке с двумя низкими хвостиками. Та двигает учебник истории в центр парты и старается больше не смотреть на неё. Инна Владимировна продолжает урок, а Диляра даже расслабляется. Всё не так страшно, как казалось.
Пока что.
Остаток дня проходит ровно. Диляра то и дело наблюдает за всеми со стороны, изредка повторяет своё имя тем, кто спрашивает и пытается познакомиться с соседкой по парте, но та всё скромничает и немногословит. Некоторые мальчишки не упускают возможности: один ручку предложит, второй доску за неё протрёт, третий невзначай свой класс скажет. Какой-то помладше подмигнёт, да так, что от нервного тика не отличишь. А Диляре только в радость хохотать с них.
Перед последним уроком она спускается вниз.
— Дилара! — окликает кто-то сзади.
Она оборачивается на ходу. К ней подбегает короткостриженный парень, пристраивается рядом. Похоже, одноклассник.
— Я Диляра, — исправляет его.
Он отмахивается — мол, неважно.
— Слыхала, девка в девятнадцатой школе у пацана деньги спёрла?
Диляра резко останавливается, напрягается. За спиной раздаются замечания — встала посреди лестницы. Диляра отходит к перилам, парень следует за ней.
— Ну и?
— Как к этому относишься?
— Никак, — отрезает Диляра, продолжая шаг.
— Ты местная? С какой школы? — донимает её вопросами, идя сзади.
— С девятнадцатой.
— Говорят, она десятиклассница...
— У нас интервью? — перебивает, поворачиваясь в его сторону. — Ты меня подозреваешь в чём-то?
— Я пытаюсь сложить пазл, — ухмыляется парень, засовывает руки в карманы брюк. — Смотри: ты перешла оттуда. Инцидент произошёл недели полторы назад. Перевод занимает столько же. Слишком уж много совпадений, — прищуривается, будто ждёт от неё признания.
— Надо же, — безэмоционально говорит Диляра. — И как же тебя зовут, Шерлок Холмс?
— Петя.
— Вот именно, Петя — совпадений! Где подтверждения, что это я, а?
— Ну не знаю... — мнётся он. — Всё вот чё-то на тебя подсказывает. Такая ты... — осекается.
Диляра не отвечает и сворачивает за угол, надеясь избавиться от него. Но Петя упрямо идёт по пятам до самой двери. Его останавливает только табличка «женский туалет».
- Знай, здесь красивых не любят! - последнее, что она слышит, прежде чем закрывает дверь.