Контракт на чувства

Юридический офис звукозаписывающей компании «Orion Music Group» был оформлен с размахом: мрамор, хрусталь, стеклянные стены и корпоративная тишина, в которой любое слово казалось приговором.

Карла вошла в здание, как в зал суда.
На ней был строгий чёрный костюм Armani, волосы — идеально собраны, жесты — чёткие и выверенные. Она не просто пришла. Она заявила о себе до того, как кто-либо успел открыть рот.
На лацкане — тонкая серебряная булавка в виде весов. Единственное украшение.

За спиной — младший юрист её бюро, стажёр, который дрожал так, будто шёл на казнь.

— Госпожа Равелли, рада приветствовать вас, — вышла навстречу представитель компании, женщина лет сорока, с хищным выражением лица. — Прошу, в зал переговоров.

— Без церемоний, — Карла даже не улыбнулась.

Папка с делом в её руках была уже раскрыта.
Пока другие рассаживались, она уже выкладывала документы, схемы, даты, юридические заключения.
На центральной странице — подпись Кайла Алессандро. Над ней — логотип «Orion».

— Суть проста, — Карла говорила ровно, будто отсекая эмоции даже голосом. — Контракт, подписанный десять лет назад, нарушает несколько положений закона об интеллектуальной собственности, включая добросовестность условий. Мы требуем признать его ничтожным частично, с возвращением персональных прав.

— Это всё старо, как мир, — ухмыльнулась юрист лейбла. — Он сам поставил подпись. Никто не держал его за руку. Контракт действителен. В полном объёме.

Карла подняла глаза.
Хищно. Молча.

— Он был девятнадцатилетним парнем, не имевшим доступа к адвокату. Он подписал контракт, в котором 78% доходов от всего творческого контента уходили в компанию. Это эксплуатация.

— Это индустрия, — отрезала женщина.

— А я — её закон, — тихо сказала Карла. — И я не проигрываю.

За этим последовали полтора часа жесткой дискуссии.
Каждое возражение лейбла Карла разбивала ссылками на практику, прецеденты, европейское право и разбор сложных формулировок.
Она не поднимала голос. Не грубила. Но даже сотрудники компании начали понемногу опускать глаза.

В какой-то момент кто-то прошептал:
— Это же она... Равелли. Та самая.

Карла закончила встречу одной фразой:

— Либо вы возвращаете Кайлу Алессандро его имя и авторские права добровольно. Либо я выношу дело в прессу. А потом — в суд. И это будет показательный процесс, после которого «Orion» ассоциироваться будет не с музыкой, а с нарушениями.

Она собрала бумаги и ушла.
Не оборачиваясь. Не попрощавшись.

Тем же вечером

Кайл сидел на скамейке рядом со зданием её бюро.
Он узнал адрес. Он хотел поговорить. Хоть как-то.
Но когда Карла вышла — он понял, что не знает, что сказать.

Она прошла мимо него, будто он — ветер.
Но он окликнул её:

— Карла...

Она остановилась. Медленно обернулась. В темноте её лицо светилось светом витрин.
Холодное. Невозмутимое.

— Я слышал, что ты сделала. Там, в «Orion». Они теперь боятся тебя. Все. Даже в Нью-Йорке об этом говорят.

— И что?

— Я просто... — он встал. Пытался найти нужные слова. — Спасибо.

— Я не ради тебя это делаю. Я делаю это, потому что это неправда. А я сражаюсь с неправдой. Всегда.

— Ты всегда была такой?

— Нет. Ты сделал меня такой.

Он замолчал.

— Почему ты не сказала, что ты замужем? — тихо спросил он.

— Потому что это ничего не меняет. Я адвокат. Это всё.

— Ты ведь не счастлива.

Она молчала. Потом сказала:

— Я — эффективна. И это важнее.

Он кивнул.
Он хотел спросить — где та Карла, что смеялась ночами, пела под душем, спорила с ним до рассвета.
Но понял — та Карла умерла.
И он, возможно, убил её сам.

— Мне жаль, — только и сказал он.

Карла посмотрела на него. В глазах — ничего. Даже боли. Только равнодушие, натянутое, как кожа на стали.

— Поздно, — ответила она.

Он никогда не думал, что его снова заставят дрожать улицы в Норвегии.

Старые улицы Осло, залитые холодным вечерним светом. Мокрая брусчатка, сдержанная архитектура, кофейни с одинаковыми витринами. Он бродил по городу, будто в поиске чего-то, что давно исчезло. Или кого-то.

Но он нашёл её.
Не на улице. Не в кафе. Не в их старом баре, где когда-то они с друзьями пили дешевое вино и смеялись до боли в животе.
А в зале суда.
В пресс-центре.
На экранах.

Она стояла за кафедрой, перед десятками камер, микрофонов, объективов.
Карла Равелли.
Адвокат дьявола.
Та, которую больше никто не называл "девочка с весёлым смехом".

Он смотрел на неё из-за кулис — по просьбе своего продюсера, скрытый от всех. Она не знала, что он здесь. Что он слышит каждое её слово.

— Согласно Статье 2 Директивы ЕС о защите авторских прав, каждое произведение, созданное автором, должно быть закреплено за ним. Независимо от возраста, контракта или давления индустрии, право на имя — неотъемлемо. Это дело — не о Кайле Алессандро. Это дело — о справедливости в музыке. О системе, которая годами наживается на юных мечтателях.

Никакой дрожи в голосе.
Никакой паузы.
Никакой ошибки.

Чётко. Без эмоций. Идеально.

Он не знал, как долго смотрел на неё, но ощущал, как внутри всё холодеет.
Это была она.
Но как будто нет.

Он помнил её в пижаме, босиком, с чашкой кофе, сидящую на подоконнике и спорящую о философии Сартра.
Он помнил её в студии, когда она впервые слушала его демозапись и, обняв колени, шептала: "Ты будешь легендой, я в это верю".
Он помнил, как она засмеялась, когда он назвал её "бурей в теле женщины".
Он помнил, как однажды она расплакалась ночью и сказала:
— Только не откажись от меня, если станет трудно. Я не выдержу.

А теперь — она.
Без слёз. Без шанса. Без прошлого.

Он чувствовал себя так, будто стоял перед обломками чего-то великого.
Чего-то, что он сам когда-то поджёг.

После конференции он стоял у выхода из здания, спрятавшись за машиной. Хотел уйти. Но увидел, как она вышла.
Без охраны. Без эмоций. С сумкой в руке и прямой осанкой.

Камеры мигали. Журналисты кричали:
— Миссис Равелли, что вы скажете о слухах?
— Это личное дело! — бросила она и пошла дальше, будто через огонь.

Кайл не выдержал. Вышел навстречу.
— Карла... — окликнул он, снова, как в тот вечер.

Она обернулась.
Не удивилась. Не разозлилась. Просто... посмотрела.
Как врач на пациента.
Как юрист на подсудимого.
Как посторонняя женщина на прошлое, которое давно похоронено.

— Ты ведь знала, что это я, — выдохнул он.

— С первого дня, — кивнула она.

— И всё равно взялась за это дело?

— Я сказала: я не ради тебя это делаю. Я ради справедливости.

Он кивнул.
И потом, очень тихо, сказал:

— Я... — он замолчал. — Прости, просто... Я помню тебя совсем другой. Ты была... светлой. Живой. Ты пела в машине под Джеймса Блейка, спорила с продавцами в книжных. Ты была... тобой.

— Я всё ещё — я. Только теперь без иллюзий.

Он тихо выдохнул.

— Ты мертва внутри?

Она долго смотрела на него. Потом холодно ответила:

— Нет. Я просто не трачу эмоции на тех, кто этого не заслужил.

Он не знал, что сказать.
Слова застревали в горле, разбиваясь об её взгляд.
Когда-то этот взгляд был наполнен морем. Теперь — чёрным льдом.

— Ты правда думаешь, что я не жалею? — прошептал он. — Каждый день я прокручиваю тот момент, когда сделал выбор. Не ради нас. А ради сцены, славы, контрактов. Я думал, что успею вернуться. Думал, ты простишь. Но ты стала...

— Тем, кто выжил, — оборвала она. — Прощение — это роскошь. А я больше не роскошь, Кайл. Я оружие.

Он хотел дотронуться до неё, но она отступила на шаг.
Медленно.
Решительно.

— Ты не можешь остановить это?

— Нет. Потому что если остановлю — я разрушу то, кем стала.

И она ушла.
Не обернулась.
Даже не дрогнула.

Кайл стоял посреди улицы.
А в голове пульсировало одно:
Я потерял её. Потерял ту, кого когда-то сам создал... и сам же уничтожил.