3
После выставки Ламин вышел на улицу с лёгким чувством растерянности. Он даже не заметил, как прошло время, как закончился тур по залу, как его друг куда-то исчез. Всё, что осталось в голове — это её голос. И взгляд.
Саломе.
Имя застряло в мыслях, как припев
любимой песни.
На следующее утро он пришёл на тренировку необычно собранным. Даже тренер заметил:
— Ты снова дышишь, Ламин.
Он ничего не ответил. Просто улыбнулся.
На телефоне лежало сообщение. Она сама написала первую.
«Было приятно познакомиться. Не знала, что ты такой... настоящий.»
— Саломе.
Он долго не знал, что ответить. Но наконец-то набрал:
Он долго не знал, что ответить. Но наконец-то набрал: «Мне тоже было приятно. Рад, что ты видишь настоящего меня, а не только футболиста. Их переписка началась спокойно. Никаких флиртов, никаких клише. Они говорили о музыке, книгах, вере. О семье. Она рассказала, что ее мама - испанка из Севилье, а отец - грузин, художник, переехавший в Испанию в молодости.
— «А ты?» — спросила она.
— «Я мусульманин. Мама — Шейла. Папа —
Мунир. И у меня есть младший брат. Кейн. Ему 4. Он мой герой.» Саломе не засыпала его вопросами о славе или клубе. Она спрашивала о детстве, любимой пище, почему он любит рассветы больше, чем закаты. Это было ново. Это было... по-настоящему.
И с каждым сообщением что-то внутри него начинало оживать.