Укради меня

Я вырывалась изо всех сил, дёргая руками и ногами. Но ему было всё равно. Рован двигался быстро, уверенно.

– Если будешь так обрыкаться – придушу.

Его пальцы впились в тонкую кожу, и, судорожно глотая воздух, я поняла: Рован не шутил. Он нетерпеливо толкнул меня вперёд, и от страха я наступила на раненую ногу и тут же заскулила от боли.

Рован подхватил меня на руки и стал спускаться по бетонным ступеням. Подвал оказался в части дома, которую я раньше не замечала. Внутри было пахло сыростью. Резкий запах хлорки ударил в ноздри. Но под ним, едва уловимый, вился другой – сладковатый, тяжёлый и неприятный, как запах испорченного мяса.

Я не успела осмотреться, как Рован уже достал верёвку и начал туго связывать мои запястья. Шершавые волокна впивались в кожу, обещая кровавые мозоли. Я металась изо всех сил. Он быстро прижал меня к бетону, пытаясь остановить.

Ледяной холод сырой плиты мгновенно просочился сквозь тонкую ткань рубашки, и я вся затряслась, отчаянно пытаясь вырваться из этого удушающего плена. Я металась, руки и ноги были обездвижены, и, набравшись смелости, впилась зубами в плечо Рована. Мне нужно было выжить. Любой ценой.

Он лишь искривился в лице. И в следующую секунду молниеносно усадил меня на пол и наотмашь ударил по щеке. Половина лица онемела. Я опустила голову, в глазах застыла боль, а спустя мгновение – слёзы.

Не обращая на это никакого внимания, Рован воспользовался моим замешательством и начал связывать ноги. Я тут же беспомощно задёргала лодыжками, пару раз врезав ему в лицо.

– Ты себя очень плохо ведёшь, Виви. Очень, – бросил Рован, затягивая верёвку от моих бёдер к щиколоткам.

Он достал из кармана тряпку и придвинул её к моему рту. Я замотала головой, пытаясь вырваться.

– У меня нету на это времени. – процедил Рован сквозь зубы.

В следующую секунду меня пронзила острая боль в культе. Я не сразу поняла, что он сознательно надавил на рану. Губы приоткрылись в сдавленном крике – и Рован тут же затолкал тряпку мне в рот.

– Но я дам тебе шанс исправиться. Если просидишь здесь тихо, пока полиция не уйдёт.

Я захрипела, давясь слюной. Рован наклонился, осторожно смахивая слезу с моей щеки и напоследок обронил:

– Я скоро вернусь, моя маленькая. Просто потерпи немного.

Я закричала в тряпку, пытаясь издать хоть какой-то звук, но всё было тщетно. Но он уже поднялся и, развернувшись, направился к выходу. Во рту было невыносимо сухо. Слёзы лились по щекам, но я не могла их вытереть – только беспомощно моргала, наблюдая, как фигура Рована исчезает наверху.

Запястья и культа жгли, но эта боль была ничто по сравнению с тем, что происходило в сердце. Почему... почему именно я? Неужели я действительно заслуживаю всё это?

В полной тишине подвала слух обострился до предела. Где-то с регулярными интервалами падала капля, отстукивая секунды моего заточения. Скрипели балки дома, словно старые кости. И в самом углу, за грудой ящиков, послышалось подозрительное шуршание. Параноидальный ужас сковал меня: а что, если там кто-то есть? Другой пленник? Или... что-то похуже?

Не знаю, верила ли я когда-то в Бога. Но сейчас, съёжившись на ледяном полу, я зажмурила глаза и впервые за долгое время стала молиться. О безопасности. Спасении.

Спустя время, зарывшись в собственные мысли, я заставила себя осмотреться. Единственным источником света была крохотная лампа над головой. Свет был тусклым, освещал лишь очертания. Подвал оказался небольшим, но набитым разными предметами: пустые бутылки, старые фотоальбомы, ящик с гвоздями, ведро с мокрыми тряпками. Комната расплывалась в темноте.

Мой взгляд лихорадочно бегал по углам, выискивая что-то, что могло бы помочь. Вон там, у стены, торчал из доски ржавый гвоздь. Если до него доползти... может, получится перепилить верёвку?

А ведь в детстве я боялась темноты. Помню, как мама закрывала меня ночью в шкафу, чтобы я перестала бояться. Но сейчас, даже став взрослой, страх только усилился – меняя очертания бытовых предметов на жуткие силуэты.

Сверху раздались шаги.

Я замерла, вытянувшись в струну, перестала дышать и прислушалась. Какое-то время было тихо. А затем – голоса.

– Мистер Вальтер? Мы из полиции. Проверяем район после инцидента. Можно задать вам пару вопросов?

Раздались тяжёлые, неторопливые шаги. Я вздрогнула, услышав спокойный голос Рована:

– Конечно, офицеры. Но я уже говорил с вашими коллегами на прошлой неделе.

Опустила глаза на пол, где растекались едва заметные следы. Сердце упало – я знала, что это не грязь.

Кажется, начался осмотр. Послышались глухие шаги наверху, звуки открывающихся шкафов. Я судорожно ловила отрывки фраз:

– Кто-то чужой появлялся в лесу? Необычные машины?

– Только рыбаки, – расслабленно рассмеялся Рован. – И один настырный енот под крыльцом.

Вдруг я различила другой голос, более молодой:

– Эй, Стив, тут воняет... как будто хлоркой.

Рован ответил мгновенно:

– Канализация протекает. Весь подвал затопило – вот и запах.

Я вжалась в холодный пол, стараясь стать меньше. Каждая песчинка бетона отпечаталась на моей щеке. Я ловила каждый звук, каждую интонацию сверху, выискивая в голосах полицейских нотки сомнения, а в голосе Рована – малейшую дрожь. Сердце колотилось так громко, что казалось, они услышат его сквозь толщу перекрытий.

С трудом я перекатилась на бок, пытаясь встать, чтобы лучше слышать голоса. Из губ вырвался испуганный вопль, который тут же подавил кляп.

Сначала мозг отказывался воспринимать увиденное. Просто белое пятно в темноте. Потом глаза привыкли, и детали проступили, как проявляющаяся фотография. Безжизненные, широко раскрытые глазницы смотрели прямо на меня. Кожа – фарфорово-бледная. Губы – синие. На теле проступали трупные пятна. Оно лежало неподвижно, как будто всё ещё наблюдало за происходящим. Это была не кукла, не манекен. Это была девушка. И она была мертва...

– Стив... Помнишь тот случай в Милуоки? Там тоже воняло отбеливателем.

– Вы что, думаете, я режу людей, как те маньяки из газет? – промурлыкал Рован.

Я с ужасом отползла в сторону, впиваясь взглядом в труп незнакомки. В висках запульсировала кровь. В панике я начала бить ногой по трубе.

Кто-нибудь! Пожалуйста! Мне нужна помощь! Я здесь!

– Ты слышал? Как будто... – раздался голос молодого полицейского.

– Трубы. Чёртова система – стонет, как привидение. Хотите посмотреть?

Да, чёрт возьми, да! Я со всей силы ударялась телом о трубу. От ужаса мне показалось, что безжизненные глазницы следили за каждым моим движением.

Наверху воцарилось молчание. Затем старший полицейский хрипло рассмеялся:

– Ладно, не трудись. Нам ещё пол-округа объехать.

Нет! Боже, нет! Я забилась, как могла, в отчаянной попытке привлечь внимание. Шаги наверху стали удаляться. Желудок скрутило, к горлу подступила тошнота. Хлорка больше не спасала – сладкий, гнилой запах стал настолько явным, будто я пробовала его на вкус.

Нет... нет... пожалуйста... кто-нибудь должен мне помочь... Они были так близко! Стояли прямо над моей головой! Я могла быть уже на свободе, в машине, ехать домой...

Когда входная дверь захлопнулась, часть меня умерла. Никогда прежде я не чувствовала себя настолько беспомощной и жалкой. Меня могли спасти... Боже...

В груди разлилась пустота – дыра, которую нечем было заклеить. Я свернулась калачиком, зажмурив глаза.

Раздался скрип двери. Я вздрогнула и всем своим существом ощутила: сейчас произойдёт что-то ужасное. Сердце лихорадочно металось в груди. Рован неспешно спускался вниз.

Я пыталась определить его настроение по шагам, по тому, как тот идёт, но всё было тщетно. Что творилось в голове у этого психопата – не понимала совсем.

– Ну, Виви, мы же договорились, что ты не будешь шуметь, – заметил Рован, резко вынув кляп из моего рта.

– Пожалуйста... пожалуйста, прости меня... – прошептала я, боясь даже пошевелиться.

Слёзы снова потекли по щекам. Рован опустился рядом и, поймав мой испуганный взгляд, равнодушно спросил:

– А, так ты уже успела познакомиться с нашей временной гостьей? – его губы изогнулись в ничего не выражающей улыбке.

Горло сдавило. Я могла лишь шептать и молить о прощении, давясь собственными слезами.

Рован присел на корточки. Его тень накрыла меня с головой, а руки сомкнулись в объятии. Рован притянул меня к груди, нежно баюкая. Его движения были слишком точными: одна рука поддерживала голову, другая – мерно похлопывала по спине. Но в этой показной заботе сквозило ледяное, бездушное право собственника.

– Ну, тише, тише... всё хорошо, я рядом, – бессвязно шептал Рован, прижимая меня к себе.

Но эти слова звучали не как успокоение, а как угроза. Его руки нежно касались моей спины, поглаживали волосы. Если бы только закрыть глаза... представить, что это делает кто-то другой...

– Мне нужно отлучиться в город по делам, – тихо произнёс Рован.

Я испуганно отстранилась, вцепившись в его футболку. Заметив мою реакцию, он лишь усмехнулся.

– Не оставлю я тебя здесь голодать, не беспокойся. Но... – Рован сделал долгую паузу. – Я бы хотел, чтобы ты скоротала время моего отсутствия за книгами в спальне, но, увы... Ты нарушила обещание, Виви.

– Нет, пожалуйста... – взмолилась я, зубы стучали от ужаса.

Рован внимательно окинул меня взглядом.

– Раз уж это первое предупреждение, останешься коротать день в подвале. Но в следующий раз, отрежу тебе ноги. Поняла?

Я испуганно закивала, взгляд расплывался от слёз.

– Хорошо, – выдохнул он, поглаживая большим пальцем мою щеку. – Моя умница. Постарайся больше не делать глупостей.

Я тревожно выдохнула, всё ещё дрожа от холода и ужаса. Рован бросил взгляд за мою спину.

– А от этого, пожалуй, давно пора избавиться. Как считаешь? – он выпрямился и отошёл от меня, но не поворачивался спиной. Держал меня в поле зрения.

Я нервно сглотнула. Выход находился примерно в сорока шагах. Но Рован ведь наверняка запер дверь, ведущую на улицу. Если ударить его чем-то... но, если я не успею добежать?

Насвистывая какую-то несуразно неподходящую песенку, Рован поволок труп незнакомки к выходу из подвала. Оставив её возле лестницы, он обернулся, встретившись со мной взглядом. А затем поднялся наверх, унося тело. Больше Рован не сказал ни слова.

Когда наверху снова щёлкнул замок, первое, что почувствовала – облегчение. Рован ушёл. Значит, опасность отступила. Значит, я могла наконец вздохнуть полной грудью.

Затем пришла злость. И я стала молотить ногами и руками, пока не ударилась головой так сильно, что стены закружились перед глазами. Кляпа больше не было – я могла наконец выговорить вслух всё, что думала об этом психопате.

Но вместо слов меня накрыла боль. Острая, колючая. Я съёжилась на холодном полу, выплакивая всё, что накопилось за эти дни ада. Проклинала всё: свой приезд в Портленд, свою доверчивость, глупость...

В подвале не было часов, но казалось, что я пролежала здесь целую вечность. Когда силы закончились, пришёл холод. Настоящий, ледяной. Здесь не было ничего, чем можно было бы укрыться. Я не знала, морозило ли меня от нервов или здесь действительно было так холодно.

Оставшееся время просто лежала, сверля глазами одну точку. Мне ужасно хотелось в туалет, но сделать это под себя я боялась – вдруг это разозлит Рована, когда он вернётся.

Потом пришёл голод. Странно: за всё это время я не могла проглотить ни кусочка, а теперь, лёжа в подвале, вдруг по-настоящему захотелось есть.

Темнота сомкнулась надо мной, как колючая сетка – ни вдохнуть, ни вырваться.

Сквозь дремоту я услышала шаги. Приоткрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Ощущение было таким, будто меня переезжала грузовая машина – снова и снова.

Высокий силуэт сгорбился, остановившись в паре шагов от меня. Веки вдруг стали невыносимо тяжёлыми. Я попыталась привстать, но тело не слушалось – словно никогда и не принадлежало мне.

– Виви, – начал знакомый голос, но вдруг умолк.

Рован беспокойно оглядел меня и дотронулся ладонью до лба. Я прикрыла глаза, чувствуя приятную прохладу.

– Ты вся горишь, – прошептал он, привлекая меня к себе.

Я слабо почувствовала, как верёвки на ногах и руках ослабли. Чужие руки подхватили меня и понесли наверх. Я снова провалилась в темноту.

***

Когда очнулась, поняла, что пол под спиной сменился на что-то более мягкое. Я лежала на кровати, укрытая одеялом до самого подбородка. Рован сидел рядом, в кресле, склонив голову.

Словно почувствовав, что я проснулась, как всегда это делал, он смахнул остатки дремоты и внимательно оглядел меня. Я с трудом пошевелила рукой. И к удивлению, осознала: моё тело больше не было связано.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо поинтересовался Рован, вставая с кресла.

Кожу пробил озноб. Я растерянно прошептала:

– Мне холодно...

Он наклонился, и я невольно отшатнулась, ожидая удара. Но Рован лишь поправил одеяло. Его пальцы легонько коснулись моего плеча, и я вся сжалась от этого прикосновения. Рован помог мне привстать, подложив под спину мягкую подушку.

– Вот, выпей это, – сказал он, склонившись надо мной с чашкой чего-то горячего.

Пар от напитка пах мятой и чем-то горьковатым, лекарственным. Я послушно взяла посудину и тут же скривилась, сделав обжигающий глоток.

– Горько? – усмехнулся Рован. – Лекарства всегда такие. Выпей до дна – и полегчает.

У меня не было выбора. Пришлось допить всё, и он тут же забрал чашку из моих рук. На дне остался тёмный осадок. Его глаза внимательно изучали моё лицо.

– Хочешь чего-нибудь? – спросил Рован, словно пару часов назад не держал меня в подвале.

Мысли превратились в тягучий кисель. Свободы... я хотела свободы. Но просить её у него – всё равно что просить у смерти жизни.

– Чего-то сладкого, – буркнула я, надеясь, что Рован поскорее уйдёт.

Он кивнул и вышел из комнаты. Я с облегчением выдохнула. Веки слипались, тело трясло от лихорадки, сил не было совсем.

Не успела закрыть глаза, как дверь снова открылась. Рован стоял на пороге с небольшим тазиком воды и полотенцем.

– Нужно сбить температуру.

Он сел на край кровати, окунул ткань в прохладную воду и приложил её ко мне на лоб. Тело напряглось. Контраст между ледяной влагой и горячей кожей был болезненным и одновременно блаженным. Рован медленно вытер мне шею и запястья. Вся процедура дышала странной, извращённой заботой. Он ухаживал за мной с тем же вниманием, с каким коллекционер чистит редкую монету.

Через считанные секунды после этого Рован снова появился в дверном проёме.

– Не знал, какой ты любишь, но надеюсь, с чем-то из этого угадал.

Он присел на край кровати, разложив на одеяле плитки шоколада – молочного, горького и белого.

– Мне всё равно, какую, лишь бы без орехов, – отозвалась я, запоздало осознав, что могла прозвучать грубо, и тут же добавила: – Спасибо.

Рован развернул плитку молочного шоколада, отломил пару кусочков и протянул мне. Не знаю, сыграл ли голод со мной такую шутку или болезнь, но я съела всю плитку. Он лишь улыбнулся, наблюдая, как ко мне возвращается аппетит. И пододвинул новую кружку, но уже с чаем.

В конце концов, как удобно – сломать свою игрушку, чтобы потом выхаживать её.

Позже Рован принёс таблетки и стакан воды.

– Антибиотики, – коротко объяснил он, поймав мой вопросительный взгляд.

Я покорно проглотила их, пока Рован наблюдал за движением моего горла. Убедившись, что я ничего не спрятала за щекой, он забрал посудину из рук. Потом уложил меня, проверив, чтобы была полностью укрыта.

***

Рован не отходил от меня ни на минуту. Все дни, пока я болела, он был рядом. Приносил еду на подносе: лёгкие бульоны, овощи и фрукты. Кормил меня с ложки, если я была слишком слаба.

Обычно Рован садился с книгой, и каждый вечер читал мне вслух. Для таких вечеров он доставал очки из прикроватной тумбочки и сосредоточенно перелистывал страницы книг. Это были особенные дни. Странные. Я ловила себя на том, что жду Рована с лекарством или едой. Мой мир сузился до этой комнаты, до этой странной «заботы».

Его голос будто был создан для чтения. Рован делал паузы, менял интонации, вживался в диалоги героев. Мне не хотелось признавать, но несколько раз что-то внутри рвалось – попросить ещё. Это было предательством по отношению к себе, к той девушке в подвале. Я ненавидела себя за эту слабость, за то, что моё тело постепенно стало воспринимать этого монстра как источник безопасности и комфорта.

Обычно я засыпала под его голос, но спустя неделю мне стало лучше, и сон больше не приходил. В один из таких вечеров, Рован отложил книгу, снял очки и устало потёр переносицу.

Я прикрыла глаза, притворяясь спящей. Он потушил лампу и устроился в кресле напротив.

– Не спится, Виви?

Вздрогнула, не понимая, что выдало меня, и тут же открыла глаза.

– Почему ты не уходишь спать? – неожиданно для самой себя спросила я.

Так было проще. В темноте, не видя лица Рована, можно было представить кого угодно.

– Я остаюсь с тобой каждую ночь, Виви. На случай, если тебе станет хуже. Второй кровати здесь нет, так что приходится коротать время в кресле.

К своему стыду, я была благодарна. За то, что, несмотря ни на что, он не переступал черту между нами.

– Спасибо, – неуверенно отозвалась я, поудобнее устраиваясь на боку.

– Моя мать однажды тоже сильно заболела, – вдруг задумчиво начал Рован. – Все были уверены, что это обычная лихорадка...

В комнате воцарилась тишина. Это был мой шанс узнать его. Понять, как сбежать. В голове тут же возникла мысль: «Рован маньяк. Убийца. Это ловушка, не ведись». Но другая часть меня, слышала в его голосе подлинную, старинную боль.

– Она болела долго. Мне было всего пять лет. И как наивный ребёнок, я сидел с ней всё время, думая, что так она поскорее поправится... Но болезнь прогрессировала быстро. Мутировавшие клетки вытесняли здоровые, иммунитет падал.

Рован снова замолк. Его стеклянные зрачки уставились в темноту.

– Она умерла через две недели. Кровоизлияние в мозг осложнило течение болезни.

– Мне очень жаль...

Рован тут же перевёл на меня взгляд, словно ожил.

– Она была единственной, кто относился ко мне как к человеку, – тихо добавил он, несколько раз сжав и разжав пальцы. – Но потом отец нашёл себе другую жену.

И вдруг я поняла, насколько Рован одинок. Насколько потерян, не чувствующий ни любви, ни заботы. Это не оправдывало того, что он сделал. Но в глубине души я почувствовала жалость.

– Они плохо обращались с тобой? – тихо спросила, пытаясь разглядеть очертания Рована во тьме.

Он молча встал, подошёл и сел рядом. Хотя Рован не спешил, внешне сохраняя хладнокровие, мне было видно, как сильно его терзало изнутри.

– Люди порой делают ужасные вещи, Виви, – прошептал Рован, ласково касаясь моей щеки. – И самое страшное – они могут делать это просто так.

Во тьме исчезли маски. Остались только два человека. Два голоса.

– Человек – вот самый страшный зверь. Потому что он получает удовольствие от чужой боли. Волк убивает, чтобы есть. Медведь – чтобы защищаться. А люди... – его пальцы замерли у моего виска.

Рован наклонился так близко, что я почувствовала запах кардамона от его кожи.

– Они ломают тебя не потому, что ты сделал что-то не так. А потому, что твоё страдание – единственное, что заставляет их чувствовать себя живыми.

Между нами снова воцарилось молчание. За окном начался дождь. Он неспешно барабанил по крыше, капли стекали по стеклу, оставляя извилистые дорожки.

– Я не должен был рассказывать тебе это, – хрипло выдохнул Рован, отвернувшись.

Что можно сказать после такого? «Я понимаю?» Но это было бы ложью. Насмешкой для него. Я опустила глаза, бездумно водя пальцами по краю одеяла.

– Тогда зачем ты это сделал? – осторожно спросила, глядя на сжатые кулаки Рована. – Может, потому что даже тебе хочется чувствовать, что ты не один?

Рован замер. Не поворачиваясь, издал короткий, сухой звук – смешок без капли веселья.

– Не делай вид, что понимаешь меня. Тебе это не к лицу.

Он резко развернулся и встал. Лицо снова стало маской – холодной, непроницаемой. Момент слабости исчез, будто его никогда и не было.

Рован стал рыться в ящике. Услышав знакомый звук, я инстинктивно отстранилась, выставив руки перед собой. Но ему было всё равно. Одним движением Рован вывернул мои запястья и стал туго перевязывать их верёвкой.

– Почему? Зачем ты это делаешь? – взмолилась я, дёргаясь, но всё было тщетно.

Привычным движением, он обездвижил меня и протянув верёвку к изголовью кровати. В глазах застыла предательская обида. За неделю я отвыкла от связанных конечностей... и вот – снова.

– Вижу, ты идёшь на поправку. Постарайся заснуть.

Рован резко встал и направился к двери. Я услышала, как ключ дважды повернулся в замке. Это была первая ночь, когда Рован оставил меня одну, заперев в спальне.

Лёжа в темноте, я снова и снова прокручивала его слова. Было ли это искренностью или изощренной манипуляцией? Может, Рован специально рассказал мне это, чтобы усыпить бдительность? Злость на себя за минутную слабость и жалость грызла изнутри не меньше, чем страх. Нельзя забывать, кто он и что сделал. Никогда.

Я осталась в тишине, которую разбавляло лишь монотонное постукивание дождя. И вдруг осознала: больше всего Рован боялся не того, что я сбегу. А того, что я узнаю его настоящего.