маятник

Сергей больше всего на свете боялся щелчка пальцев.

Мягкий стук обуви по паркету раздался совсем рядом. Он вздрогнул, почувствовав, как на макушку легла тяжёлая рука.

— Прошу вас, всё внимание вот сюда.

Серёжа дёрнулся и повёл плечами. Жёсткая спинка кожаного кресла неприятно натирала лопатки. На низком полированном столике раскачивался золотой маятник. Стеклянный корпус часов, чистый, как будто на нём каждый день кто-то тщательно протирал пыль, переливался на солнце.

Тик-так.

Серёжа тихо всхлипнул, чувствуя, как в горле встаёт ком. Руки ему зафиксировали спереди, ткань смирительной рубашки крепко стягивала плечи. Рукава завязывали только, когда приводили его сюда, в кабинет с витражными окнами, камином и высокими потолками. Первое время Сергей поражался, насколько это помещение отличается от всей остальной больницы.

Тик-так.

Стук маятника забирался в уши. Серёжу приводили в кабинет Рубинштейна раз в несколько дней, оставляли в обитом кожей кресле без подлокотников, а потом Софа запирала дверь.

Они оставались в комнате вдвоём, на несколько мгновений воцарялась неуютная тишина. Дверца часов открывалась с тонким, почти неслышным скрипом. Механизм приходил в действие, и Серёжа знал, что спустя несколько минут уже не будет себе принадлежать.

Он несколько раз пытался сосчитать, сколько раз маятник качнётся из стороны в сторону, прежде чем Рубинштейн щёлкнет пальцами у него над ухом.

Тик-так.

Контроль над собственным сознанием ускользал, как будто его медленно погружали в жуткий чудовищный сон. Звук набрал темп, стал отрывистым и жёстким. Вениамин Самуилович внимательно сверкнул глазами из-за стёкол очков и напомнил не отводить взгляд.

Тик-так.

Волосы у Серёжи на голове встали дыбом. Солнце за окном скрылось за тучами, кабинет погрузился в сероватый полумрак. Сергей почувствовал, как в уголках глаз скапливаются слёзы.

Тик-так.

Над ухом раздался щелчок пальцев.

Серёжа мучительно втянул в себя воздух. Горло сдавил спазм, он сглотнул. Во рту собиралась слюна, он дрожал и с трудом мог заставить себя раскрыть запекшиеся губы.

— Что вы чувствуете?

Маятник перед глазами продолжал неумолимо раскачиваться. Солнечные лучи придавали ему зловещее сияние.

Тик-так.

— Сергей, я спросил, что вы чувствуете?

По худым щекам побежали слёзы. Сергей шмыгнул носом и сглотнул вязкую горьковатую слюну.

— Тоску. Я... я скучаю.

— По кому вы скучаете?

Серёжа умоляюще замотал головой. У него было полное ощущение, что доктор забирается ему прямо под кожу. Стук часов бил по вискам. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он сквозь плотно сжатые зубы выдавил:

— По Олегу.

Он не хотел этого говорить. Не хотел, чтобы Рубинштейн знал больше. Горе, заново обрушившееся на Серёжу, когда Игорь Гром протянул ему похоронку, медленно убивало его все эти месяцы в лечебнице. Вениамин Самуилович выяснил, сколько отчаяния и боли заключилось в этой несчастной бумажке — и тем сильнее Серёжа защищал от него собственные воспоминания.

— Кто такой Олег?

По щекам у Серёжи бежали слёзы. Ему хотелось завыть. Если бы не жесткая ткань смирительной рубашки, он бы свернулся калачиком и закрыл голову руками. Хотелось хоть на мгновение перестать слышать это мерное, пробирающее до холодных мурашек тиканье.

— Кто такой Олег Волков?

Серёже казалось, его испуганное сердцебиение подчиняется движению маятника. Ему как будто включили старый фильм с испорченным звуком и мутным изображением.

Тик-так.

Он видел себя, Олега, дворик детдома, слышал чьи-то далёкие голоса. Они сидели на крыльце, смотрели, как двор накрывает низкая туча и о чём-то мечтали. Он не мог с точностью сказать, сколько им было лет, но это явно было до окончания школы. Кажется, он тогда впервые Олега поцеловал. Кажется, они тогда поняли, что друг друга любят.

— Он...

Тик-так.

Они держались за руки, стоя на питерской крыше. Над городом поднимался рассвет. Олег был в потёртой кожаной куртке, на языке у него ощущалось дешевое вино, во взгляде, обращённом на Серёжу, сверкала бесконечная нежность. Они только что окончили школу, позади остались долгие годы детдомовской жизни. Это было сонное усталое утро, полное терпких поцелуев и влюблённого шёпота. Утренняя прохлада забиралась под одежду, весенний ветер обещал надежду и счастье.

— Он...

Тик-так.

Олег целовал Серёжу на прощанье в комнате общежития. Сергей поступил в институт, а Олег на целых два года уезжал в армию. Серёжа боялся представить, как сильно будет скучать.

— Возвращайся скорее.

Олег тогда улыбнулся, а потом они поехали на вокзал.

Перед глазами у Сергея ярким прямоугольником возник документ с красной печатью в правом нижнем углу. Он до сих пор чувствовал гладкую бумагу под пальцами.

Тик-так.

— Он умер!

Сергей сильно дёрнулся в кресле, как будто кто-то невидимый дал ему пощёчину. Со сцепленными руками удержать равновесие было практически невозможно. Он не мог даже выставить вперёд руку и просто рухнул на пол, больно ударившись коленкой о блестящий паркет.

— Олег умер!

Серёжа рыдал. Он скорчился на полу, крепко зажмурив глаза. Где-то рядом послышались шаги, скрипнула дверь. Маятник наконец замер и умолк. Лучи проглянувшего из-за туч солнца преломлялись о витражи.

— Олег умер, — осипшим голосом повторил Серёжа, прежде чем его подняли на ноги.

На щеках высыхали слёзы. Он хотел стереть их, но не мог: рукава смирительной рубашки по-прежнему были связаны спереди, и он знал, что их развяжут только в палате.

— Спасибо, Сергей. Поверьте, сегодня мы проделали большую работу.

Залитый светом кабинет остался позади. Железная дверь закрылась, и Сергей под руки с двумя санитарами очутился в тусклом коридоре с измазанными серо-зелёной краской стенами.

Где-то внизу шумело море. Его шум долетал через распахнутую под потолком форточку. Серёжа повернул назад голову, силясь поймать мерный шум волн и хоть глоточек свежего воздуха. Они очень быстро прошли мимо, и он почувствовал, как растревоженное сердце ухнуло вниз.

Его запрут в палате с холодными решетками, из-за которых будет выглядывать зеркальная дверь. Сквозь толстые бетонные стены он не услышит шум моря. Его трясло, сердцебиение никак не хотело приходить в норму. За месяцы в больнице к этому пора было привыкнуть, но от мысли, что сейчас он в таком состоянии, что самостоятельно не может дойти до палаты, Сергею становилось дурно.

Ключ звякнул в руках санитара. Сергей шагнул на мягкий пол и чуть не упал, потеряв равновесие. Он ненавидел это место, каждый раз ему было противно сюда возвращаться — и всё равно, пока ему развязывали руки, он почувствовал облегчение: сеанс в кабинете у Рубинштейна был окончен.

Лучи солнца проскальзывали сквозь решетчатый потолок, их свет казался каким-то грязно-серым, ненастоящим. По полу тянул холод, а прямо за металлическими прутьями располагалась зеркальная стена с дверью посередине. Сергей не помнил, как его впервые привели сюда и вскрикнул, когда мутное зеркало неожиданно отъехало в сторону. Он сперва не понимал, зачем оно здесь нужно, пока не увидел прямо у себя за спиной знакомый силуэт с чёрными крыльями.

Птице не нужны были зеркала, чтобы в них прятаться и пугать его. Это был инструмент, который позволял его двойнику сильнее его мучить. Постоянно находится так близко к зеркальной поверхности было маленькой пыткой.

Серёжа ненавидел свою палату. Порой ему казалось, он лучше умрёт, чем опять вернётся сюда, и вместе с тем он до дрожи в коленях боялся визитов в кабинет с витражными окнами.

От зеркала можно было отвернуться, закрыть голову руками и крепко зажмурить глаза. Серёжа иногда затыкал уши: он знал, это не поможет, но иногда ему казалось, что так в самом деле можно спрятаться от шелеста крыльев. От Рубинштейна спрятаться было нельзя.

Софа терпеливо ждала у решетки. Санитаров прежде было больше: первые недели двое освобождали Сергею руки, а ещё два человека наблюдали за ними из углов палаты. Сергей не знал, в какой момент они поняли, что ничего он им не сделает. Птица в такие моменты всегда спал — и здесь уже Серёжа предпочитал не спрашивать себя, почему.

Решетки заперли, зеркальная дверь встала на место. Сергей опёрся ладонью о стену и сполз на пол. Его трясло, в глазах темнело, к горлу подступала тошнота. Он зажмурил глаза и попытался отогнать пришедшие под гипнозом видения.

Он дважды получал похоронку, и дважды по нему ударяло жестокое осознание, что Олег погиб. Он помнил, как дрожащими руками вскрывал гладкий конверт. Это было ещё в старом офисе. «Вместе» уже взлетело, но башня была в процессе стройки. Сергей тогда начал работать над обновлением, почти с таким же азартом, с каким садился за разработку первой версии приложения на последнем курсе института. Он грезил собственной соцсетью с того момента, как впервые переступил порог вуза. Первый год пролетел незаметно и оставил Серёжу в статусе лучшего студента на курсе. Лёжа в постели в крохотной комнате общежития, мучаясь от нервной бессонницы, он впервые чётко решил для себя, что хочет создать что-то своё, что помогло бы сделать мир лучше.

Стоя в опустевшем под вечер офисе, он почему-то вспомнил ту одинокую странную ночь. Конверт у него в руках явно был связан с Олегом: знакомая государственная печать заставила сердце скакнуть куда-то в горло. Серёжа с трудом перевёл дух.

Взгляд его упал на окно, туда, где на фоне питерского неба скоро должна была вырасти башня. Сергей рассеянно подумал, что когда её достроят, было бы здорово показать её Олегу.

Вдруг он однажды вернётся.

Сергей снова посмотрел на конверт, провёл по запечатанному клапану и аккуратно порвал уголок. Руки у него дрожали. Клочок бумаги бесшумно скользнул на пол. Из вскрытого конверта выглянул аккуратно расчерченный документ. В груди шевельнулось дурное предчувствие, и Сергей поспешил вытащить его на свет.

Погиб.

Серёжа коснулся кончиком пальца красной печати в правом нижнем углу. Глаза его жадно всматривались в неё, он боялся поднять взгляд выше, на первую строчку, где была написана фамилия и инициалы.

Сергей судорожно перевёл дух. Это было глупо, но он вдруг подумал, что если ещё пару мгновений не прочитает, чьё это личное дело — Олег ещё несколько минут будет для него жив.

Серёжа снова запустил руку в конверт. Он был уверен, что ничего там не найдёт и вздрогнул, когда ладонь коснулась чего-то маленького и холодного. На самом дне лежала чёрно-белая фотография, перехваченная скрепкой. Это её нащупал Серёжа. Такие фотографии всегда требуют для важных документов, люди на них никогда не улыбаются, но Серёжа смотрел на фотокарточку и чувствовал, как что-то глубоко внутри больно и навсегда надломилось.

Он отложил фотографию в сторону, в последний раз взглянул на родное лицо, губы его беззвучно шевельнулись в тщетной мольбе. Он вздохнул, взял в руки досье и с полным отчаянием прочёл первую строчку:

Волков О.Д.

Сергей замотал головой, возвращаясь в реальность. Он сидел на мягком полу, ворох воспоминаний терзал его, он был не в состоянии их отогнать. Собственная память была самым сильным источником боли. Ему хотелось запереть эти воспоминания на ключ, но Рубинштейн каждый раз заставлял его вспоминать. Вещи, о которых Серёжа предпочёл бы никому не рассказывать, а некоторые хотел бы выкорчевать из собственной памяти.

Рубинштейн пришёл несколько часов спустя, когда делал вечерний обход. Впрочем, возможно, прошло куда меньше времени, но в палате не было часов, и Серёже порой казалось, что он заперт в пугающем безвременье.

— Я так больше не могу!

Сергей опёрся о локоть. Мягкий пол прогнулся под его весом, и он не решался встать на ноги. Он был физически слаб, а после сеансов гипноза собственное тело вовсе прекращало нормально ему подчиняться.

Зеркальная дверь была открыта, сквозь решетки была видна жёлтая стена коридора. В руках санитара зазвенели ключи. Вениамин Самуилович остановился, убрав руки в карманы халата. Уголки его губ дёрнулись вверх, он шагнул в палату и внимательно посмотрел сверху вниз.

— Хватит, я так больше не выдержу, — в собственном голосе Серёже слышалась неприятная хрипотца. — Пожалуйста. Не заставляйте меня всё это вспоминать. Пожалуйста.

Он знал, что ничего этим не добьётся. Он ещё в первые недели усвоил, что все его просьбы будут проигнорированы, и бесполезно даже пытаться о чём-то просить. Сегодняшний сеанс пробудил слишком болезненные воспоминания, и Сергей с полным отчаянием поднял на Рубинштейна глаза.

Вениамин Самуилович замер, бросил взгляд на Софу и проговорил:

— Софочка, я думаю, успокоительное...

Санитары прикрыли решетку, но не заперли её, а дождались, пока Софа вернулась с металлической тележкой, ватными дисками и шприцем. Серёжу крепко держали, хотя он даже не дёрнулся в сторону, только очень крепко зажмурил глаза, когда игла коснулась кожи.

Он даже не лёг, почувствовав, как перед глазами всё помутилось. Скрип решеток долетел до него, как сквозь вату. Вениамин Самуилович ушёл, Софа последовала за ним и укатила дребезжащую тележку. Сергей остался один и запомнил, как сквозь решетки упал луч закатного солнца. Голова безвольно свесилась на грудь. На краю сознания мелькали бессвязные воспоминания.

— ...пока не узнал, что он в Сирии год назад погиб.

Серёжа до сих пор чувствовал тяжесть папки с бумагами на коленях. Во второй раз это было куда хуже. Гром, наверное, решил, что он его обманывает, но в ту страшную минуту Сергею было не до того, чтобы его в чём-то разубеждать.

Сергей потом часто задавался вопросом, что было бы, не покажи ему Игорь анкету с приколотой фотографией? Он бы продолжал верить в Олега, созданного Птицей и его собственным воспалённым сознанием? Умолял бы остановиться, терпел бы крики и унижения и так и не понял, с какой лёгкостью поверил в иллюзию?

— Никакого Олега здесь нет.

Это было похоже на резкое, совершенно ужасное пробуждение. Всё, что до этого казалось нормальным вдруг рассыпалось на куски. Он не понимал, как мог так долго не понимать очевидного, а потом честно признался себе, что отчаянно не хотел верить, что Олег мёртв.

Игорь швырнул ему в лицо роковую бумажку и даже не понял, как больно и страшно стало Серёже в этот момент.

— Гром...

Сергей наконец провалился в неглубокий полусон. Палата исчезла, перед глазами стало темно, собственное тело перестало ему подчиняться и расслабилось. Губы его шевельнулись, но он сам этого даже не заметил. Он бы сейчас не смог даже сжать руку в кулак.

— Гром...

Ему почудилось, что в палату скользнула чья-то ловкая тень, а потом сверху на остывшие ладони легла тёплая рука. Сергею вдруг послышался чей-то голос. Приглушённый, как сквозь толщу воды, но смутно знакомый, с каким-то родными нотками. Он так и не успел понять, было ли это порождение его измученного сознания или в палату действительно кто-то проник. Сергей услышал леденящий душу взмах чёрных крыльев и провалился в знакомую глухую темноту.

Он очнулся, когда уже стемнело. Действие укола закончилось, но он по-прежнему боялся встать на ноги. Колени тряслись, кисти рук болели от перенапряжения. Он нечаянно взглянул на себя в зеркало и вздрогнул, увидев знакомый силуэт. Жёлтые глаза сверкнули на него горячечным блеском.

— Как спалось?

Серёжа замотал головой. Его мутило, он не мог нормально пошевелиться. Он не знал, сколько часов прошло, но по насмешливому и злому взгляду напротив понял, что в этот раз Птице удалось долго удерживать контроль над телом.

Серёжа только понять не мог, насколько долго.

— Что-то ты невесёлый...

Сергей обхватил руками прутья решетки. Ослабевшая ладонь скользнула вниз. Он крепче сжал пальцы и с трудом поднялся на ноги.

— Уходи, — прошипел он. — Уходи.

Птица расхохотался. Сергей не понимал, зачем так долго всматривается в мутную поверхность проклятого зеркала. Ему хотелось лечь и закрыть глаза. Птица не скажет и не сделает ничего нового: только будет говорить, что Сергей не в состоянии помочь себе, что он здесь погибнет — но что скоро они отсюда выберутся.

Силы наконец оставили его и он медленно соскользнул на пол. Серёжа свернулся калачиком у стены, подальше от решетки и зеркала. Ему было страшно. Стены палаты обступали со всех сторон, он не мог отделаться от противного ощущения, что из зеркала за ним продолжают наблюдать ненавистные жёлтые глаза.

Он не мог объяснить себе святящееся в них безумное торжество. Этот жуткий, радостный блеск стал одним из его постоянных кошмаров: вместе со скрипом решетки и визитами в кабинет к главврачу.

Серёжа на минуту открыл глаза. В зарешеченное окно заглядывало звездное небо, наступил вечер. Он горько усмехнулся, подумав, что снаружи в воздухе чувствуется дивная прохлада, а небо скоро окрасится в густой тёмно-синий цвет, какой бывает только в самом начале лета.

Сергей был почти уверен, что сейчас лето. С тех пор как его заперли здесь, прошло месяца два, а случилось это поздней весной, когда улицы Петербурга покрылись свежей листвой и в воздухе почувствовалось долгожданное тепло. Сергей знал: он до конца жизни будет видеть небо только сквозь решетку и вдруг подумал, что это не так уж и плохо.

В конце концов, если долго всматриваться в кусочек неба между прутьями, можно представить, что он просто лежит лунной ночью на траве и ищет глазами первые звезды. Серёжа печально улыбнулся. Он когда-то мечтал лежать так рядом с Олегом, держать его за руку и делиться чем-то важным и сокровенным.

Олег умер и он не придёт. Серёжа безумно скучал по нему — кажется, сильнее, чем прежде — воспоминания, дорогие и тёплые вселяли бессмысленную надежду. Сергей запретил себе представлять, что однажды в палате возникнет Олег, улыбнётся и скажет, что им пора. Это была сладкая прекрасная мечта — Сергей не уставал напоминать себе, что она никогда не исполнится.

Лучше жить совсем без надежды, чем в третий раз её потерять.

Сергей плотно сомкнул веки, подтянул колени к животу и сглотнул вставший в горле комок. Ему предстояло заснуть печальным неспокойным сном, а утром, едва первые солнечные лучи скользнут сквозь решетки, открыть глаза с мыслью, что ему совершенно не хочется просыпаться.