Исповедь 18+

Различие между завистью и ревностью едва уловимо, но ощутимо, если однажды вы познаете вкус и очертания обеих.
Ревность – это желание иметь то, что есть у другого, например, желание иметь такую же машину или дом, как у соседа. (Или желание быть мужчиной, которому принадлежит сердце твоей девушки, а не каким-нибудь привилегированным мудаком, у которого наверняка есть выдвижной ящик для всех его запонок.)
Зависть – это ненависть к тому факту, что у кого-то другого есть то, чего нет у тебя, и ненависть к ним за то, что они это имеют. Она проявляется, например, в желании проколоть шины соседу, потому что он не заслуживает гребаного BMW, и все, мать твою, это знают, и раз уж ты не можешь это иметь, то чертовски несправедливо, что он получает желаемое.
Стерлинг подпадал под последнюю категорию. Дело не в том, что он непременно желал Поппи, возможно, не больше, чем других благ в своей жизни: новый загородный дом, новую яхту, новый зажим для галстуков. Но мысль о том, что она достанется кому-то другому, разъедала его изнутри, как ненасытный паразит одержимости.
Сегодня у меня было много времени подумать об этом, потому что Поппи, очевидно, пропала без вести. Сначала, после ухода Стерлинга, я пытался вести себя хладнокровно, расхаживая по кабинету и названивая ей, затем начал отправлять СМС. Конверт из плотной бумаги, подобно алой букве, прожигал дыру на столе. Что я собирался сказать, если бы она взяла трубку? Я бы просто сообщил ей, что Стерлинг нанес мне визит. Да, еще он следил за нами и шантажировал меня, чтобы я отпустил тебя. Совершенно обычная пятница. Хочешь посмотреть Netflix сегодня вечером?
Но она не отвечала на мои звонки и сообщения, хотя обычно делала это быстро, я провел долгий час, наматывая круги по кабинету. Мне просто стоило пойти к ней домой. Произошедшее было действительно важным, и нам нужно было поговорить об этом прямо сейчас, но слова Милли все еще не выходили у меня из головы, не говоря уже об этом долбаном конверте, лежащем в нескольких дюймах от меня, который являл собой черную дыру, пылающую, как погребальный костер моего бьющегося грешного сердца. Я очень боялся идти к ней домой, но еще больше страшился, что нас поймают... снова.
Потом мне захотелось накричать на себя за то, что я такой слабак. Нам нужно было разобраться во всем, и это было важнее остального. Мне просто нужно было отправиться на очередную пробежку, вот и всё. Все привыкли видеть меня бегающим в любое время дня и ночи, и если бы я случайно пробежал мимо старого дома Андерсонов, никто вообще не счел бы это странным.
Я быстро переоделся во все спортивное, пристегнул телефон к руке и менее чем через две минуты был у дома Поппи. Ее «фиат» стоял на подъездной дорожке, но, когда я проскользнул в сад (снова воздав благодарность за разросшиеся кусты, которые обеспечивали такое отличное укрытие) и постучал в дверь, ответа не последовало. Где, черт возьми, она пропадает? Это было довольно важное дерьмо, а она была недоступна!
Она что, вздремнула? Принимает душ?
Я постучал и стал ждать. Отправил сообщение, постучал и стал ждать. Походил кругами, подождал, постучал еще несколько раз, затем послал все на хрен и отпер дверь ключом, который лежал под бамбуковым горшком.
Как только я вошел внутрь, смог с уверенностью сказать, что она не дремала и не принимала душ. Меня встретила оглушительная тишина, свидетельствующая о том, что дома никого нет, и, конечно же, я заметил, что ее телефон и сумочка исчезли с того места, где они обычно лежали, – с рабочего стола, хотя ключи от машины были все еще там. Значит, она ушла куда-то без ключей. Может, отправилась в центр города пешком, в кофейню или в библиотеку?
Я повернулся, чтобы уйти, и тут одна жуткая мысль вонзилась мне в грудь, как ледяной клинок.
А что, если она сейчас со Стерлингом?
Я практически сполз по стене. Вполне логично. Неужели, я думал, он проделал весь этот путь сюда только для того, чтобы предупредить меня? Что он объявит войну, а затем будет ждать еще несколько дней, чтобы открыть огонь? Нет, скорее всего, покинув церковь, он прямиком направился к Поппи, и пока я как идиот расхаживал по потертому ковру в кабинете, он находился здесь, уговаривая Поппи пойти с ним куда-нибудь. В ресторан. В бар. В какой-нибудь шикарный отель в Канзас-Сити, где он трахнул бы ее у панорамного окна.
Этот ледяной клинок вонзался в меня снова и снова: в горло, спину, сердце. Я даже не стал бороться с двумя драконами-близнецами – ревностью и подозрительностью, пока те обвивали мои ноги, потому что знал без тени сомнения, что был прав. Не существовало других причин, по которым она игнорировала бы мои звонки и сообщения.
Поппи была со Стерлингом. Она проводила время с ним, а не со мной, и я был совершенно бессилен изменить это.
Осознав тот факт, что Поппи весь день не было дома, я забежал в кофейню, библиотеку и винный сад, просто чтобы перепроверить, не пошла ли она поработать куда-нибудь еще. Но нет, ее не было ни в одном из этих мест, и когда я вернулся домой и отстегнул свой «айфон», она по-прежнему не написала и не позвонила.
Зато звонил епископ Бове.
Я не перезвонил ему.
В тот вечер во время встречи молодежной группы я был сам не в себе. Обозленная, рассеянная развалина, но, к счастью, это был вечер игр в Xbox, поэтому мое разочарование и напряжение смешались с такими же чувствами шумных подростков, игравших со мной. И в конце вечера я прочитал краткую и подходящую случаю молитву.
– Боже, псалмопевец говорит нам, что Твое слово – луч света у наших ног. Даже если мы не всегда знаем, куда Ты ведешь нас, Ты обещаешь, что укажешь нам следующий шаг. Пожалуйста, сохрани для нас этот луч горящим, чтобы наш следующий шаг, наш следующий час и наш следующий день были ясными. Аминь.
– Аминь, – пробормотали подростки, а затем разошлись по домам, к своим заботам, которые (для них) были такими же тревожными и напряженными, как и мои. Домашнее задание, влюбленности, черствые родители и грядущий выпускной в школе казались мне такими далекими. Я хорошо помнил эти проблемы, хотя они были сильно омрачены смертью Лиззи. Подростки чувствуют себя иначе, нежели взрослые, они воспринимают все острее и значительно сильнее, не имея еще жизненного опыта, который напоминал бы им, что плохая оценка или неразделенная любовь – это еще не конец жизни.
Но у меня был такой опыт. Так почему же я все еще чувствовал, что могу быть сломлен?
Закончив с молодежной группой, я сидел в своей гостиной с телефоном в руках, размышляя, должен ли перезвонить епископу. Звонил ли он, потому что Милли или Джордан рассказали ему о моих нарушенных обетах? Я задавался вопросом, смогу ли вообще продолжать притворяться, если он еще ничего не знает. А затем я увидел это – присланное в сообщении фото.
Его отправили с неизвестного номера, но как только я открыл сообщение и увидел фотографию Поппи в машине лицом к окну, то сразу понял, чей это номер. Освещение было слабым, как будто тот, кто снимал, не воспользовался вспышкой, и, похоже, снимок был сделан на заднем сиденье, что навело меня на мысль, что у них был личный водитель. Я едва мог разглядеть пряди волос вокруг шеи и ушей, мерцание маленьких бриллиантовых сережек, которые она иногда носила, перламутровый блеск блузки с завязанным бантом.
Стерлинг хотел показать мне, что он был с ней. Я допускал, что это могли быть просто невинный ужин или беседа, но, говоря откровенно, когда это ужин с бывшим был совершенно невинным?
Я пытался проглотить ощущение предательства. Разве я мог претендовать на ее время, если сам мог предложить ей только украденные обрывки своего? Я был не из тех любовников – или кем я ей приходился, – кто хотел, чтобы она отчитывалась за каждую свою минуту, за каждую мысль, в ревнивой надежде, что это сохранит ее верность. Даже если бы у меня было право требовать от нее верности (чего у меня не было, учитывая, что я был по-своему неверен, изменяя ей с церковью), я все равно бы так поступил. Любовь дается свободно и безоговорочно – это известно даже мне.
Кроме того, Стерлинг желал именно этого. Он хотел, чтобы я кипел от злости, чтобы я размышлял о его победе, но я не собирался доставлять ему такое удовольствие и не хотел обижать Поппи, выдвигая обвинения посредством коротких сообщений или голосовой почты.
Разговоры могли подождать до ее возвращения. Это было разумным поступком.
Но, как ни странно, наличие плана действий (или, так сказать, плана бездействия) не помогло. Я пытался смотреть телевизор, читать и даже спать, но в каждой паузе между репликами, в каждом абзаце появлялась эта фотография Поппи и все непрошеные, ужасные образы того, как они со Стерлингом разговаривают, ласкают друг друга и занимаются сексом. В конце концов я махнул на все рукой и спустился в подвал, где поднимал гантели и делал приседания, пока луна не начала садиться. Затем я осушил полстакана виски Macallan 12 и лег спать.
В то утро я проснулся не только с болью в мышцах, но еще и с муками совести, а в телефоне по-прежнему не было пропущенных звонков или сообщений. Я предался тихой фантазии, как брошу его в кастрюлю с кипящей водой или, может быть, засуну в микроволновку (наказывая его за все, что пошло чертовски неправильно за последние двадцать четыре часа), но вместо этого решил оставить его дома, когда отправился готовиться к мессе, а после нее – к блинному завтраку. Утро прошло как в тумане, особенно после того, как Милли рассказала мне о звонке Поппи, сказавшейся больной и предупредившей, что не сможет присутствовать на волонтерской работе (ее слова сопровождались не совсем уничтожающим, но, безусловно, сердитым взглядом, а я, должно быть, выглядел довольно жалко, потому что она смягчилась и перед уходом сдержанно поцеловала меня в щеку).
В субботу после полудня я обнаружил себя совершенно ничего не делающим, но пытающимся отгородиться от своих чувств, и знаете что? Я решил: мне необходимо еще немного поработать.
И выпить. Это тоже.
Наконец-то закончив уборку в церковном подвале, я вернулся домой и увидел, что епископ Бове снова звонил и прислал мне абсолютно непонятное текстовое сообщение, в которое, как я предположил, случайно затесалось несколько смайликов.
Я должен был ему перезвонить.
Но вместо этого я переоделся в спортивные шорты и, схватив полупустую бутылку скотча, поспешно спустился в подвал, где включил Бритни на всю мощность динамиков. Я безжалостно напрягал кричащие мышцы с помощью дополнительных отягощений, еще большего количества приседаний, упражнений на пресс, потягивая виски прямо из бутылки между подходами.
Я собирался пить и потеть до тех пор, пока не забыл бы о существовании Стерлинга. Черт, я бы пил до тех пор, пока не забыл о существовании Поппи.
И я был уже близок к тому. Отжимания в пьяном виде начинали напоминать о том, насколько сильно мое тело не ценило одновременное опьянение и физические нагрузки, а руки практически отказывали, когда музыка резко оборвалась и я услышал свое имя, произнесенное единственным голосом, который я хотел услышать.
Ошарашенный, я встал на колени, когда Поппи подошла ко мне, одетая в ту же светлую блузку с бантом со вчерашней фотографии. Означало ли это, что она провела ночь со Стерлингом? Виски и физическое изнеможение подорвали мой контроль настолько, что мне захотелось спросить – нет, обвинить, – именно об этом.
Но она также встала на колени и без колебаний запустила пальцы в мои потные волосы и наклонила лицо к моему.
В тот момент, когда ее губы коснулись меня, все остальное вспыхнуло и сгорело, как пиробумага, подброшенная в воздух. Я забыл, за что наказывал свое тело, почему пил, почему не мог уснуть прошлой ночью.
Поппи обвила руками мою талию и приоткрыла губы, приглашая в свой рот, и я последовал зову, сплетаясь своим языком с ее и неистово целуя. Обхватил ее за шею сзади, сжимая так, как хотел бы вцепиться в ее преданность и ее время, а другой рукой потянулся под мятую юбку-карандаш и, обнаружив кружево стрингов, отодвинул его в сторону, найдя нежную плоть между ее ног. Без прелюдии или предварительных ласк я проник пальцем в ее тугую и не совсем еще готовую для меня киску, хотя понимал, что она возбуждается все сильнее и сильнее.
Поппи застонала мне в рот в ответ на мое вторжение, прерывая наш поцелуй вздохом, когда я начал тереть клитор большим пальцем, одновременно вводя другой палец внутрь нее.
Она прильнула ко мне, пока я обрабатывал ее киску, и, Господи, прости меня, но я испытывал настолько жгучую ревность при мысли о том, что Стерлинг мог тоже ласкать ее прошлой ночью, что не понимал, прикасался ли к ней для ее блага или для своего, – как будто я мог вернуть ее, если бы заставил кончить.
Ее тяжелое дыхание в мое плечо, растрепанная прическа и вчерашний макияж, помятая одежда – весь этот образ выглядел чертовски сексуальным и одновременно бесил до чертиков, поэтому неудивительно, что она вздрогнула, когда я скомандовал:
– На четвереньки. Ко мне спиной.
Она сглотнула и медленно подчинилась.
– Тайлер... – произнесла она, как будто только сейчас осознала, что, возможно, задолжала мне объяснение.
– Нет, ты не имеешь права на разговоры. – Мой голос был хриплым от интенсивной тренировки и виски. – Ни одного гребаного слова.
Член стал твердым, стоило мне услышать ее голос, но к тому времени, как я задрал юбку на бедра и спустил стринги до колен, я достиг такого возбуждения, что это причиняло реальную боль.
«Мне стоит предупредить ее, что я пьян. Я должен предупредить ее, что жутко злюсь».
Вместо этого я стянул шорты и освободил член, в голове не было ничего, за исключением мысли трахать эту киску, но в тот момент, когда я прижался головкой к ее входу, ревность взяла верх. Ревность и, возможно, совесть, избитая и с кляпом во рту, но все еще не готовая позволить мне, пьяному и в гневе, трахнуть женщину.
Поэтому я отстранился и, вместо того чтобы заняться с ней сексом, сжал член в кулаке, уставился на ее задницу и принялся дрочить. Я вел себя довольно громко: хрипло постанывал каждый раз, когда скользил рукой вверх-вниз, создавая характерный звук мастурбации. Поппи вскрикнула, стала поворачиваться ко мне лицом.
– Так нечестно! – запротестовала она. – Не делай этого, Тайлер... трахни меня. Я хочу, чтобы ты трахнул меня.
– Отвернись.
– Ты даже не позволишь мне смотреть? – спросила она, и в ее голосе звучали обида и отчужденность.
«Что ж, обидели мышку, накакали в норку», – подумал пьяный Тайлер, а хороший парень Тайлер поморщился. Но нет, нет, она должна искупить свою вину, хоть как-то.
Я шлепнул ее по заднице, и Поппи дернулась навстречу моей ладони, издав низкий стон, свидетельствующий, что она хочет большего, и мне захотелось дать ей это, но в то же время я не желал ей ничего давать, пока не узнаю, что она не вернулась к Стерлингу. Хотя, черт возьми, это могло бы стать частью ее искупления, и я продолжил ее шлепать, чередуя ягодицы, пока те не окрасились в пылающий розовый.
Я мог видеть, как она становится все более влажной, ее киска практически умоляла взять ее, но мне было все равно – пусть умоляет. А потом меня окатило мощной волной, и я излился прямо на ее вчерашнюю одежду. Оргазм был мощным, но резким, отвратительным и коротким, потому что Поппи не разделила его со мной. Она не была удовлетворена, я – тоже, хотя дело было не в удовлетворении, а в некоем подобии мести, и, Боже, я был гребаным мудаком.
Я сел на пятки, мои щеки вспыхнули от стыда. Я должен был прикоснуться к ней, мне следовало раздвинуть ей ноги и ласкать ее языком, пока она не кончит. Какой ублюдок сделал бы такое с женщиной, будучи пьяным и ревнивым, и не отплатил бы тем же? Но как я мог прикоснуться к ней сейчас, когда чувствовал себя так отвратительно из-за всех своих грехов и неудач, когда все еще был очень подозрительным и расстроенным, что не мог доверять себе контролировать ее тело?
Я не мог. Это было подло, но еще хуже было прикасаться к ней с теми чувствами, которые бурлили в моей груди.
Запихнув член в шорты, я схватил полотенце и вытер, насколько смог, сперму с ее одежды.
– Ты... разве мы не... – Поппи повернулась и посмотрела на меня, не потрудившись одернуть юбку, и от вида ее голой киски мой член снова дернулся. У меня снова был бы стояк через минуту.
Я заставил себя отвести взгляд.
– Позволь мне помочь тебе подняться. А потом, я думаю, тебе следует пойти домой.
Она встала и прижалась ко мне.
– Ты пил, – сказала она, глядя мне в лицо. – Дерьмово выглядишь.
Она потянулась, чтобы погладить меня по щеке, но я поймал ее руку, удерживая в воздухе, пока боролся со множеством темных искушений, с чувством, что если трахну ее достаточно жестко, то смогу стереть Стерлинга из ее памяти навсегда.
Я отпустил ее руку.
– Иди домой, – устало сказал я. – Пожалуйста, Поппи.
Ее взгляд ожесточился, глаза стали похожи на огромные агатовые камни решимости.
– Нет, – возразила она не допускающим возражения сенаторским тоном, который походил на голос женщины – председателя ФРС. – Наверх. Сейчас же.
Я не собирался спорить из-за ее тона, а еще потому, что, поднявшись наверх, она как раз смогла бы уйти, но как только мы добрались до гостиной, Поппи положила руки мне на плечи и повела меня в ванную, вместо того чтобы направиться к двери, и я был намного пьянее, чем изначально считал, поскольку едва держался на ногах и сильно шатался, и, вот дерьмо, на улице по-прежнему было светло. Я умудрился напиться в стельку и продинамить самую совершенную женщину в мире еще до четырех часов вечера.
Тайлер Белл – американский герой.
Я позволил Поппи подвести меня к краю ванны, где я и уселся.
– Почему ты не идешь домой? – жалобно спросил я. – Пожалуйста, иди домой.
Она опустилась на колени и расшнуровала мои кроссовки, нетерпеливо дергая за шнурки.
– Я не оставлю тебя в таком состоянии.
– Мне не нужна забота, черт побери.
– Почему? Потому что чувствуешь себя слишком уязвимым? Поэтому ты отказался трахнуть меня или прикасаться ко мне? И отказываешься даже посмотреть мне в глаза?
– Нет, – невнятно пробормотал я, хотя это была правда, и мы оба это знали.
– Встань, – приказала она повелительным тоном, и я повиновался, не наслаждаясь подчинением, но получая удовольствие от общения, от того, как она возилась со мной, как будто заботилась обо мне. Как будто любила меня.
Она стянула с меня шорты, оставив стоять голым, затем потянулась через меня, чтобы включить душ.
– Забирайся внутрь.
Я попытался протестовать, пока не увидел, что она расстегивает блузку и сбрасывает туфли на каблуках. Она собиралась присоединиться ко мне.
Теплые струи воды казались раем для моих ноющих мышц, а потом появились Поппи, аромат чистоты и мочалка. Какое-то время я ощущал только свежий запах мыла, массаж мочалки и мягкий поток воды, теплый и успокаивающий. Когда Поппи заставила меня встать на колени, чтобы вымыть мне волосы, я без вопросов опустился на пол, прижимаясь лицом к ее животу и задаваясь вопросом, существует ли слово для кожи, которое означало бы нечто большее, чем упругость, мягкость и сексуальность, слово, объединяющее все понятия в одно.
Я закрыл глаза и застонал, пока она массировала мне кожу головы, ее пальцы оказывали такое давление, которое расслабляло и стимулировало одновременно. Я повернул лицо и поцеловал ее пупок умоляющим поцелуем, хотя и не знал, о чем молил.
Но я точно знал, что впервые за последние сутки меня не обуревал шквал эмоций, я не терзался чувством вины, не наказывал себя. Я был с Поппи, ее киска была так близко к моему рту, поэтому я наклонился и поцеловал вершинку ее клитора, чувствуя ее дрожь под моими губами.
Но тут она положила руки мне на плечи и оттолкнула меня.
– Не раньше, чем я закончу заботиться о тебе, – упрямо заявила она, смывая шампунь с моих волос. Затем она оставила меня на том же месте, пока сама быстро вымыла свои тело и волосы. Она не устраивала шоу, не пыталась быть соблазнительной, но все равно это была одна из самых сексуальных сцен, которые я когда-либо видел: как ее соски скользили между пальцев, когда она намыливала грудь, как мыльная пена стекала по ее животу, затем струилась вниз по влагалищу и бедрам, как потоки воды ласкали гладкие округлости ее попки, пока она, откинув голову назад, стояла под душем.
К тому времени, когда Поппи выключила воду, я был тверд, как долбаный камень, и поймал ее на том, как она краем глаза посматривает на мою эрекцию с таким голодом, что мне захотелось овладеть ею прямо там, на полу ванной.
Но я также начинал понемногу трезветь и осознавать, каким придурком был по отношению к ней там, в подвале. Еще я понимал, что совершенно не заслуживал такого ласкового обращения, каким она одаривала меня сейчас. Поэтому отогнал все мысли о сексе на полу, просто вытерся полотенцем и безропотно позволил отвести себя к кровати.
– Ложись, – велела она, – и засыпай.
Она не собиралась оставаться со мной? Проклятье.
– Поппи, прости меня. Я не знаю...
– Что на тебя нашло? – закончила она за меня. – Судя по всему, полбутылки скотча. Но, – и тут она опустила глаза, – думаю, я это заслужила.
– Нет, – решительно возразил я, ну, не очень решительно, потому что теперь, устроившись на подушке, я вдруг заметил, что комната вращается вокруг меня. – Ты не заслужила ничего подобного. Мне сейчас так стыдно за себя, и я даже не стою того, чтобы ты здесь оставалась. Тебе следует уйти.
– Я никуда не уйду, – сказала она с той же твердостью, на которую я был неспособен.
– Ты немного поспишь, а я почитаю книгу. Когда же ты проснешься, у меня найдется способ, которым ты сможешь загладить свою вину. Договорились?
– Договорились, – прошептал я, но не был уверен, заслуживаю ли я шанса загладить свою вину перед ней или нет. А еще мне хотелось, чтобы она знала, почему я был таким ослом, почему вел себя как исключительный ублюдок. Это было глупое человеческое желание найти оправдание своим действиям, словно я мог исправить свои ошибки, рассказав ей об их причине.
Как человек, который в силу своей профессии выслушивал рассказы о людских проступках и их причинах, мне стоило быть осмотрительнее. Но я отчаянно хотел, чтобы Поппи не испытывала ко мне лютой ненависти. Да, возможно, крошечная часть моего сознания также хотела переложить вину, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, она провела ночь со Стерлингом, а потом появилась в своем вчерашнем наряде. Как же, черт возьми, я должен был на это отреагировать?
– Я знаю, что ты была с ним прошлой ночью, – выпалил я и затаил дыхание, боясь, что она подтвердит мои слова, но куда больше страшась, что она попытается это отрицать.
Но Поппи не сделала ни того, ни другого. Она лишь вздохнула и натянула одеяло мне на грудь.
– Я знаю, что ты знаешь, – произнесла она. – Стерлинг сказал мне, что он отправил тебе фотографию. – А потом отвела взгляд. – Как же я его ненавижу.
Ее слова меня немного приободрили. Может быть, прошлая ночь все-таки прошла без секса и все это не было продуманной прелюдией к тому, чтобы объявить мне о своем уходе к Стерлингу?
– Я не трахалась с ним, Тайлер, – заметив мой взгляд, подтвердила Поппи.
И я поверил ей. Возможно, дело было в ее откровенности и открытости, в ее широко распахнутых невинных глазах. Или, может быть, это было что-то более эфемерное, какая-то духовная связь, которая знала, что она не лжет.
В любом случае я решил, что она говорит мне правду.
Поппи сделала глубокий вдох.
– Мы поговорим еще, когда ты проснешься. Но я не... ничего не было. Я не касалась его... И он не прикасался ко мне. – Она нашла мою руку и сжала ее, и это пожатие стало осью, вокруг которой комната пьяно накренилась. – Я хочу только тебя, отец Белл.