Глава 8. «Один месяц вместе».
Если бы кто-то сказал Марии пару месяцев назад, что она будет просыпаться в одной кровати с Томом Каулитцем, ругаться с ним из-за разбросанных носков, трахаться с ним под дождём и ржать над тупыми мемами в два часа ночи она бы рассмеялась в лицо.
Но жизнь, сучка, знает, как удивлять.
Всё началось с того самого вечера, когда он впервые не трахнул её в ярости, а просто лежал рядом. Курил. Болтал ни о чём. Смотрел в потолок, как будто впервые позволил себе быть обычным.
И вот так они начали жить между гастролями.
Где-то в Берлине — кофе в маленькой кафешке, его шапка натянута ей почти до носа, и он фоткает это на полароид.
— Ты как наркоман в бегах, — ржёт он, глядя на фото.
— А ты как дилер, которого я сдала полиции.
— Значит, я тебя накажу, сука.
— Только попробуй, dreadboy.
Они трахались везде.
В раздевалке студии. В туалете автобуса. В гримёрке после концерта. Один раз даже в душевой при Билле он потом бегал за ними с полотенцем и орал:
— Вы ебанулись?! Я там зубы чистил!
— Мы тоже, — хмыкнула она. — Только друг другу.
Иногда Маша ловила себя на мысли, что никогда не смеялась так часто. Том оказался не только хорош в постели, но и в ролевых тупых сценках.
— Привет, я Том. Я трахаю женщин и забываю их имена.
— А я Мария. Я трахнула тебя и забыла твоё существование.
— Ах ты, сучка.
— Мяу.
С Биллом они стали почти подругами. Тот сначала подозрительно шипел, но потом увидел, как Том реально поменялся: стал чаще улыбаться, меньше беситься, даже не посылал всех на хуй по утрам.
— Ты что, зомби? — спросил Густав однажды. — Ты даже не наорал на фанатку, которая пыталась тебя поцеловать.
— Я влюблён.
— Бля...
____
Однажды в гостинице они устроили пижамную вечеринку. Все в трениках, с пиццей, играми и тупыми фильмами. Том заснул на диване, уткнувшись в живот возлюбленной. Она гладила его по голове, перебирая дреды.
— Он будто кот, — усмехнулся Билл.
— Только с хуем, который мешает спать, — зевнула она.
На концертах она стояла в тени кулис. Он ловил её взгляд, когда пел. Сжимал гитару, будто через неё передавал: "Смотри. Это всё для тебя."
А после концертов она садилась к нему на колени, он обнимал её за талию, и она засыпала у него на груди, пропахшей потом, дымом и его парфюмом.
— Ты понимаешь, что я перестал трахать кого попало? — как-то сказал он.
— Горжусь. Ещё пару месяцев и тебе дадут медаль «За верность одной вагине».
— А ты хочешь быть той самой?
— Том, я уже ей стала.
Он притянул её к себе и долго целовал, медленно, как будто боялся, что поцелуй может закончиться раньше времени.
____
Когда они гуляли по ночной Вене, он дал ей свою куртку, а она держала его за руку. Он купил ей огромную сахарную вату и уговаривал откусить больше половины.
— Я же толстею, козёл!
— Будешь больше, мне будет больше, что трахать.
— Ты романтик, Том.
— Я просто честный извращенец.
Они были вместе двадцать восемь дней, и каждый как маленькая история.
Иногда комедия.
Иногда порно.
Иногда как будто жизнь наконец-то нажала на паузу, чтобы они успели почувствовать друг друга по-настоящему.
И Мария, несмотря на всё, что скрывала смеялась чаще, чем за весь последний год. А Том впервые смотрел не на тело, а в глаза.
И им обоим казалось, что всё только начинается.
Но слава вещь ядовитая.
А прошлое, как ни хорони обязательно встанет из могилы.
____
Утро было идеальным.
Они снова задержались в студии, Том проверял новую партию битов, Маша валялась на диване, пролистывая журнал, попивая холодную колу и щёлкая ему смешные заголовки:
— «Том Каулитц бросил всех женщин ради неизвестной русской!» — она фальшиво вздохнула. — Господи, какая я удачливая шлюшка.
— Моя шлюшка, — пробурчал он, не отрываясь от гитары. — Запомни это.
Она кинула в него подушкой. А он в ответ. Всё было настолько спокойно, настолько по-настоящему... И даже солнце светило, как будто знало, что у них «конец сцены в романтической комедии».
Пока они не вышли на улицу.
Сначала темноволосая заметила, что люди у студии ведут себя странно. Папарацци были, но молча. Кто-то снимал. Кто-то шептался. Кто-то даже плевал себе под ноги. А потом они подошли ближе к машине. И увидели.
BMW Тома был разрисован баллончиками красной и чёрной краски.
На капоте огромными буквами:
«RUSSIAN WHORE»
«SLUT FROM MOSCOW»
«SHE'S USING YOU»
На стёклах смайлики с выколотыми глазами. На колёсах следы порезов.
А на водительской двери фотография Маши с кем-то, кого она не знала, вырезанная из контекста, и подпись:
«She f*cked them all before you.»
Том застыл.
Сначала просто стоял. Потом резко поднёс руку ко лбу и выдохнул:
— Чёрт...
— Это... это они? — прошептала она.
— Фанаты. Или кто-то из них. Сука, они уже переходят черту.
Он обернулся, глаза метались. Как будто пытался понять кто из стоящих рядом это сделал. Кто написал. Кто плюнул.
Кто сейчас снимает их лица и с наслаждением фиксирует, как всё рушится.
— В машину, — сказал он резко.
Но она не двинулась. Просто смотрела на эту краску. На сломанное зеркало. На выцарапанную на стекле надпись:
"YOU'LL REGRET THIS."
Том схватил её за руку:
— В машину, Маша. Сейчас.
____
Они ехали молча. Воздух в салоне был тяжёлым. Раньше он держал её за бедро, целовал запястье. Сейчас сжимал руль, как будто хотел его сломать.
— Прости, — прошептала она.
— За что? — хрипло. — За то, что ты мне нравишься?
Она не ответила.
Он смотрел прямо перед собой. Потом выругался:
— Я убью, блядь. Клянусь, я найду тех, кто это сделал.
— Это из-за меня.
— Знаю. И всё равно не жалею.
Её прошибло током. Он мог бы сейчас беситься, кричать, как обычно. А он спокойный, выдохшийся, но всё ещё рядом.
____
Когда они вернулись в отель, Том первым делом поднялся к Биллу и ребятам. Рассказал. Показывал фото на телефоне. В глазах Билла загорелось что-то ледяное.
— Это уже не фанатство. Это террор.
— Они не хотят видеть его счастливым, — прошептала Мария.
— И знаешь что? — вдруг сказал Том, глядя ей в глаза. — А пошли они все нахуй.
— Том...
— Хочешь сейчас же уедем в другую страну. У нас всё есть. У нас мы.
— Даже если я русская шлюха? — прошептала она с кривой улыбкой.
— Самая охуенная из всех, которых я когда-либо знал, — хмыкнул он и притянул её к себе. Целовал долго. Упрямо. Как будто вызывал на бой весь грёбаный мир.