Fᴜᴄᴋᴛʀᴀᴄᴋ|Том Каулитц. 18+

Жарко, словно в аду. Запах чужого пота и дешёвого парфюма на каждой второй. Фестиваль, блядь, мечты.
Я поправила короткую, белую майку тяжело вздыхая, а затем откинула прядь кудрявых волос назад. Я стояла за кулисами сцены, где через пару минут должны выйти Tokio Hotel, и с трудом удерживаюсь, чтобы не выкатить глаза от скуки. Эта работа — наказание. Я, блядь, пишу статьи про политику, а не интервьюирую выживших поп-рокеров из нулевых с вечной эрекцией на самих себя. Но редактор сказал: «Ты самая злая, ты справишься». Услышав сумму которую он выплачивал, я вовсе не думала. Несколько раз сказала ему, что согласна и была готова ехать к ним домой в тот же день. Ну да, я справлюсь. И, возможно, испорчу им тур. Мелочь, а приятно.

— Ты и есть та самая Мария? — голос, будто с подколом, с лёгким немецким акцентом и полным недоумением от имени, он звучит как «ты точно не заслужила мой воздух».

Я оборачиваюсь и закатываю глаза, от его высокой самооценки.
Том, мать его, Каулитц.
Чёрные очки, куртка дороже моей квартиры, волосы собраны как у секс-гуру с Pornhub'а, и ухмылка... та самая. Самодовольная, как будто я уже у него на коленях.

— Да. Я журналист, который будет задавать неудобные вопросы, — я наигранно улыбнулась ему. — Готов?

Он скрещивает руки и делает шаг ближе. Блядь, он слишком близко. Мне хочется блевать от запаха его парфюма.

— Я люблю сложных. Особенно, если у них хороший рот. Чтобы говорить, конечно.

Сучий подонок.
О чем он думает? Даже сейчас не может общаться нормально.

— Скажи, — я достаю диктофон и включаю запись, — ты серьёзно называешь это музыкой? Или ты просто ловишь ностальгию сорокалетних фанаток?

Он улыбается. В глазах что-то мелькнуло и я осознала, что он не злится. Он заводится.

— Я смотрю, ты пришла зажечь. Осторожно, детка, я люблю, когда меня провоцируют. Но потом не плачь.

— Плакать это когда случайно включаешь ваш новый альбом? Тогда ты прав, я рыдаю словно последняя сука.

Он делает шаг, буквально запирая меня у стены гримёрки. Горячий, пахнет грубостью и сигаретами. Голос падает до шепота:

— Если ты хотела меня, то можно было просто сказать.

Сцена на замедленном: он рядом, я в ярости, у нас химия, как в плохом порно,  но намного лучше.
Я толкаю его в грудь, ровно настолько, чтобы дать понять: ты мне нравишься, сука, но я тебя всё равно уничтожу.

— Пошел ты, Каулитц.

— Запишу как цитату для обложки, — он улыбнулся мне.

Он отступает. На полшага. Но глаза не отпускает, они чёрные, как кофе после трёх ночей без сна. Я выключаю диктофон. Медленно. Специально. Как будто щёлкаю спусковым крючком.

— Ты, наверное, думаешь, что ты такой весь... загадочный. Типа, «ой, я Каулитц, я выше всех». Но по факту просто мужик в кризисе среднего возраста с гитарой.

Он смеётся. Низко, с гортанным хрипом, будто действительно развеселилась его маленькая внутренняя тварь.

— О, мне прям нравится, когда ты злишься. Вся такая колючая. Интересно, ты и в постели так же огрызаешься?

— Я не сплю с объектами интервью.

— Повезло объектам.

Сука. Он играет. А я не привыкла проигрывать. Я теряю контроль, когда мне отвечают так; словно я уже проиграла и шанса у меня изначально не было.

— Знаешь, Том, — улыбаюсь я фальшиво, как голливудская актриса на ковровой дорожке, — мне не нужно трахаться с тобой, чтобы понять: ты пустой. Громкий, да. Но пустой.

Он делает шаг. Ещё. И вот он опять слишком близко.

— Я могу быть громким... если ты попросишь.

— Я скорее выстрелю в себя.

— А если я первый попрошу?

Что-то хрустит в моей груди, то ли рёбра, то ли самообладание. То ли мысли о том, что я проиграла.

— Ты всегда так клеишь девушек? Или только тех, кто тебя презирает?

— Обычно я не трахаюсь с теми, кто ненавидит мою музыку. Но, знаешь... с тобой хочется сделать исключение. Хотя бы чтобы ты наконец-то заткнулась.

Я подхожу ближе. Настолько, что он чувствует запах моей помады и злости.

— Осторожно, Каулитц. Я могу заставить тебя молчать первым.

Он наклоняется. На миллиметр. Почти дотрагивается носом до моего.

— Обещаешь?

Он не отводит взгляда. И я тоже. Секунда. Две. Потом щелчок в голове. Или в штанах, у кого как. Он хватает меня за запястье, резко, не спрашивая, как будто мы не враги, а животные, запертые в одной клетке.

Я не сопротивляюсь. Наоборот.

— Дай угадаю, — шепчу я. — Сейчас ты скажешь, что я сама этого хотела?

— Нет. Ты скажешь это вместо меня, — прошипел он и в следующее мгновение прижал меня к стене.

Его губы на моих, жёсткие, без намёка на нежность. Ни прелюдий, ни "ты не против?" только зубы, язык и запах табака. Он целуется как человек, которому давно никто не перечил. И вот теперь я его авария. Я хватаю его за ворот футболки, почти разрывая ткань, и впиваюсь в него с такой яростью, как будто хочу выцарапать всю эту надменность из его рта.

— Ты в край ахуел, — шепчу я, отрываясь на секунду.

— И ты это любишь.

Его рука уже под моей майкой, пальцы скользят вверх, грубо, без поиска разрешения. Он ведёт себя так, будто моё тело это его сцена. И я, сука, пускаю его туда.

— Сними это, — шипит он, дёргая за пояс моих джинсов.

Я отвечаю взглядом: сделай сам, если так хочешь. Он делает. Металл молнии гремит, когда он расстёгивает брюки. Его движения — срывающиеся, на грани бешенства. Пальцы врезаются в мою кожу, язык на шее оставляет влажные ожоги. Он поднимает меня на руки, будто я ничего не вешу, и ставит на стол в углу. Здесь же. В гримёрке. Между коробками, проводами и его проклятым эго.

— Тебя стоило бы заткнуть с самого начала, — шепчет он, прикусывая мочку уха.

— Так заткни. Или слабо?

И он заткнул. Грубо. Глубоко. Быстро. Это не романтика. Это война на телах. Я цепляюсь ногтями за его спину, царапаю, как дикая, он только сильнее рычит будто это не секс, а сцена, где надо быть громче. Он входит резко, без предисловий, как в интервью, на которое он не звал. И я вскрикиваю. Не от боли; скорее от злости, от возбуждения, от всего этого чёртового фейерверка, который теперь горит между нами.

Громкие стоны. Глухие удары по стене. Молния на полу и дыхание, смешанное с матами. А потом — тишина. Только биение наших тел. Он не смотрит в глаза. Я не прошу.

Том поднимается. Быстро застёгивает джинсы.

— Запишешь это в статью? — спрашивает он. Голос ровный, как будто ничего не было.

— Нет. — я хмуро поправляю рубашку.

— Почему?

— Потому что ты не заслужил финал.