Наши сердца разобьются этой зимой

Проснулась я за десять минут до будильника с ужасным чувством тревоги, которое взялось непонятно откуда. Сев на постели и откинув одеяло, я почувствовала холод в комнате: ослабший замок на форточке снова разболтался и открылся, впустив морозный воздух. Накрыв лицо руками, я потёрла горящие веки и поняла, что к новому дню совершенно не готова.

Тусклый свет раннего утра проникал в комнату сквозь плохо зашторенное окно — рассвет едва-едва брезжил на горизонте, а уже надо было идти в школу. Завернувшись в халат, я на цыпочках выскользнула из комнаты и тихо, чтобы не услышала бабушка, постучала в Мишину дверь. Брат не отозвался, небось спит, как всегда, крепко и не слышит: ни меня, ни будильника. Тот настойчиво трезвонил за стеной, и, толкнув дверь, я вошла. Комната была пуста.

Потирая осоловевшие глаза, я нажала на звонок, чтобы отключить надоевшую до зубного скрежета трель, и огляделась. Примятая кровать была завалена учебниками и тетрадями, наспех вытрясенными из портфеля, валяющегося возле шкафа. Судя по всему, Миша ночевать домой так не вернулся. Что странно. Брат мой, несмотря на новый статус шляющегося по улицам группировщика, всё ещё оставался домашним ребёнком — спал всегда только в своей постели. За исключением одной поездки в Москву, он всегда спал дома. Тревога, с которой я проснулась, усилилась.

Бабушке говорить об отсутствии Миши всю ночь я не стала. Ей хватит одного брошенного слова, чтобы не на шутку разволноваться. Брат потом вернётся домой, как ни в чём не бывало, а бабулю отпаивай капельками после этого дня три. Нет, не стану говорить. Найду брата, оторву уши, пришью на место, ещё и Валере нажалуюсь, чтоб со всех сторон огрёб.

Но совсем вопросов избежать не удалось. Услышав, что Миша с утра пораньше убежал на встречу с друзьями, бабушка покачала головой.

— И куда в такую рань... — Вздохнув, она ворочала ложкой в почти пустой тарелке. — И ведь не кушал даже, теперь голодный весь день ходить будет.

— Не переживай, ба. — Я залпом допила чашку чая и закинула в рот сушку. — Я бутерброды ему передам.

— Может, тортик тоже возьмёшь? — Бабушка кивнула в сторону стоящего на подоконнике «Рыжика». — Я отрежу.

— Не нужно, бабуль, — отмахнулась я, споласкивая посуду в раковине. — Вот придём после школы домой и сядем все вместе чай пить.

— Хорошо, — разочарованно вздохнула бабушка. — Тогда беги.

Подхватив бутерброды, завёрнутые в газету, для себя и брата, я быстро собралась, причесалась и выбежала из дома. Во дворе я столкнулась с Артёмом, новым соседом, едва не врезавшись в него, потому что по сторонам не смотрела.

— Ох, — громко вздохнул он, когда я локтём ударила его в грудь, поскользнувшись на заледеневших ступенях, — осторожнее, Рита! Скользко, можно упасть и разбить голову.

— Да-да, — нетерпеливо кивнула я, поправляя рукава неудобного пальто, найденного в огромном шкафу, где хранились старые вещи. — Простите, пожалуйста! Я просто в школу тороплюсь!

— Давайте я вас подвезу? — Мужчина указал рукой, зажимающей щётку, на свою «Семечку», припорошенную снегом. — Мне как раз в университет надо.

— Да нам не по пути, — отмахнулась я, желая поскорее отделаться от доброжелательного соседа. — Моя школа в другой стороне.

— Ничего страшного, — улыбнулся Артём. — Время есть, я могу сделать круг.

— И всё равно не стоит, мне надо за подругой зайти.

Соврала я не потому, что испугалась садиться в машину почти незнакомого человека — к Жёлтому же села, а он фигура гораздо более подозрительная, чем профессор литературы. Собственная безопасность в тот момент меня мало волновала — я должна была сделать круг, чтобы пройти мимо ледовой коробки. В такую рань Универсам вряд ли стал бы устраивать сбор, но проверить стоило.

— Что ж, как хотите. — Артёма, казалось, мой настойчивый отказ на настойчивое предложение совсем не смутил, но губы он поджал. — Тогда, хорошего дня?

— Ага, — ляпнула я, уже убегая. — И вам!

Коробка стояла пустой — только зарождающийся день и тусклый моргающий фонарь освещал занесённый рыхлым снегом лёд.

***

В школе Миши не было. Я забежала в его класс сразу после первого урока, но классная руководительница, бросив на меня осуждающий взгляд, стала жаловаться. Уроки прогуливает, домашнюю работу из-под палки делает, отвлекается на болтовню с одноклассниками — в общем, Анастасия Валерьевна Мишей крайне недовольна. Я спорить не стала, только соглашалась кивками головы, а мысленно всё думала:

Куда же брат делся?

Не было и Марата. Но это меня не удивило — вчера его увезли вместе с Васильевым в милицейском УАЗике. Вероятно, забрав из участка, родители Суворова до самого утра ругали сына. Возможно, обозлённый Марат из принципа отказался идти на уроки, слоняясь теперь по улицам в компании Андрея и ещё кого.

День шёл — нет, плыл — своим унылым чередом, раздражая бесконечностью. Я двадцать минут пялилась в исписанную мелом доску, чтобы поднять горящий от усталости взгляд на часы и понять, что прошло лишь пять минут. И так ещё четыре урока.

Отвечала я машинально, даже не задумываясь над вопросом, несколько раз невпопад. Флюра Габдуловна, сделав замечание за неправильное склонение неправильного глагола, засыпала меня таким количеством вопросов, что я растерялась и почувствовала, как последняя нить терпения натянулась до напряжённого скрипа. Но, то ли завуч заметила, что я мыслями где-то в другом месте, то ли предпочла не топить меня до конца, и переключилась на Рому Захарова. Он отвечал на всё без запинки, развёрнутыми предложениями и даже без акцента с грубо выговариваемыми буквами. Чистая и мягкая «зе» у парня выходила так легко, что я бы позавидовала, не будь так поглощена собственными переживаниями.

Позвонить из школы можно было только в трёх местах: кабинет директора, учительская и пост охранника. Именно к последнему я и пошла.

Василий Петрович, добродушный дядька семидесяти лет, на свой возраст никак не тянул. Высокий, поджарый, с блестящим и абсолютно ровным черепом, мужчина внушал доверие и нотку опасения — все знали, что он в годы войны служил в стрелковой роте, а в рукопашном бою мог завалить противника вдвое больше себя. Бодаться с ним никто не решался, даже мотальщики — те мирно здоровались и пробегали мимо. Однако военное прошлое в мужчине никакого интереса к группировкам не вызывало — он неоднократно видел драки у ворот школы, пока курил за крыльцом, но разнимать никого не бежал. Как и останавливать бессовестный грабёж со стороны пацанов.

Но позвонить он разрешил. Ему-то, в целом, без разницы было, что делать, пока дежурит и бдит — может и отойти на пару метров, прохаживаясь у дверей и выглядывая в окна.

Я порывалась позвонить Валере, но быстро поняла, что запомнила только первые две цифры его номера — остальные плыли в вязком тумане памяти. Поэтому решила набрать Суворовым. Дома никого не оказалось. Или же они просто не слышали, будучи занятыми своими делами. Поэтому от поста охраны я ушла ещё более подавленной, слишком понадеявшись на то, что один или два телефонных звонка сумеют успокоить мою не на шутку разбушевавшуюся тревогу. Я впервые в жизни задумалась над тем, чтобы нарушить все мыслимые и немыслимые запреты и, стащив пальто, сбежать с уроков. Остановила меня одна единственная здравая мысль — я не знала, куда идти. Пришлось вернуться в класс.

После урока русского я спряталась в туалете. Опустила крышку унитаза, села сверху и, наплевав на нормы приличия, упёрлась ногами в дверцу. Я дёргала себя за косички, жуя губы, и размышляла.

По какой причине Миша мог не вернуться домой? Например, раздобыли где алкоголь, напились с Кириллом и ещё какой ребятнёй, а возвращаться в таком состоянии было стыдно. Думать о плохих вариантах я не могла. Не хотела. Я себя знаю: зацеплюсь за одну мысль и стану раскручивать её до нервного тика.

Горячая вода в кране громко журчала в раковине, ударяясь о стенки и эхом стекая по водосточной трубе. Я разглядывала тёмные дыры с чувством гулкой пустоты в голове. В туалете, кроме меня, никого не было, и хотелось, чтобы так и оставалось. Не хотелось ни болтовню девчонок слушать, ни на вопросы о прошедшем диктанте отвечать. Я даже не запомнила, о чём был текст.

Скрипнувшая дверь нарушила моё уединение; вскинув голову, я увидела мелькнувшую в отражении фигуру Диляры. Она сперва меня не заметила, погружённая в собственные мысли, но, когда её взгляд скользнул по мне, застыла. Её глаза испуганно забегали; не сказав ни слова, Диля юркнула в первую кабинку и заперлась изнутри.

В груди зашевелилась нешуточная обида. Гадкая, едкая, мрачная. Наша дружба проверялась годами, смехом и слезами и должна была рухнуть вот так? В одночасье? Из-за Серпа? Что за глупость. Первым порывом было молча уйти, не разговаривать так же, как не разговаривают со мной. Но я осталась. Выключила воду, стряхнула капли и стала ждать, упираясь спиной в стену.

Зашелестела юбка платья, зажурчала вода в сливном бачке и звякнула щеколда — Диля вышла из кабинки и застыла в дверях, глядя на меня. Стиснув зубы, я с вызовом бросила:

— И что, даже не поздороваешься со мной?

Зубровину я знала давно и хорошо, но это не помогло её понять, когда она нацепила на лицо маску подчёркнутой холодности и подошла к раковине. Полилась вода, и Диля негромко буркнула:

— Ты же знаешь — нельзя.

— Нельзя сапоги утюгом гладить, а это всё, — я зачем-то обвела туалетную комнату рукой, — полная чушь и чепуха. Цирк какой-то.

Диля промолчала, намыливая кусок коричневого огрызка, сунув руки под струю. Она так старалась, что обмылок выскользнул и шлёпнулся на пол. Диляра шумно выдохнула, стиснув пальцами край раковины, после чего качнула головой, успокаиваясь, и наклонилась, чтобы поднять мыло.

— Что случилось? — не выдержала я. — Как так получилось, что всего за день ты стала ходить с совершенно незнакомым человеком? Ты решила, что не станешь связываться с Маратом, когда узнала, что тот пришился, а тут!.. Да Марат в тысячу раз лучше, чем этот отморозок Серп!

— Тише! — шикнула Диляра, разворачиваясь на пятках. Мыло снова выскользнуло у неё из рук, укатившись в угол, но нам обеим до него не было никакого дела. — В школе полно Ворошиловских, не кликай на нас беду!

— Я их не боюсь, — бросила я с вызовом и поджала губы, сложив руки на груди.

— А я боюсь! — воскликнула Диляра и тут же осеклась, расширив глаза и прижав взмыленные пальцы к губам.

Вся злость испарилась. Исчезла с испуганным выкриком лучшей подруги. Я с сожалением смотрела на неё, склонив голову набок, а Диля, отвернувшись, вцепилась в край раковины, и её плечи забила мелкая дрожь. Порывисто шагнув, я обняла её и прижалась щекой к спине, закрыв глаза. Диляру трясло, и я сжала руки крепче, успокаивая.

— Тише, тише, не плачь.

— Они убьют мою семью, если я попытаюсь уйти, — громко всхлипнула она. — Я слышала, как они вчера говорили. Их главный, Шрам, страшный человек. Нет, не человек даже. Один парень решил уйти из группировки. Так они забили его до смерти ногами, а потом вломились в квартиру семьи, сломали отцу позвоночник, а мать и сестру изнасиловали.

Я застыла, скованная ужасом. Не верилось в то, что слышала. Это нечеловеческая жестокость... животные на такое не способны. Выключив кран, Диляра обернулась, расцепив объятия, и сжала мои руки, глядя покрасневшими глазами.

— Такова плата за предательство у Ворошил, — прошептала она едва слышно. — Они расправятся не только с тобой, но и со всей твоей семьёй.

— Почему милиция бездействует? — спросила я также тихо, чувствуя, как мутная пелена застилает глаза. — Это же... самые настоящие зверства.

— Они сами боятся Ворошиловских. Никто не хочет с ними связываться. Делают вид, что их просто не существует. Так проще.

— Как ты могла связаться с Серпом?

— У меня не было выбора, — горько усмехнулась Диляра и смахнула катящиеся по раскрасневшемуся лицу слёзы. — А ты? Почему ты связалась с тем парнем из Универсама?

— Наверное, — невесело усмехнулась я, — у меня тоже не было выбора.

— Вот видишь. — Диляра вскинула руки и накрыла лицо мокрыми ладонями, потирая. — Нет у нас выбора. Пока городом правят банды, мы заложницы. Ты или подстраиваешься, или сбегаешь. Или умираешь.

— Слышал бы нас сейчас Коневич, — нервно хихикнула я. — Его бы кондрат хватил.

— Точно, — грустно улыбнулась Диля.

— Но Турбо моей семье не угрожает. Я... я его не боюсь.

Диляра смотрела на меня так, словно не верила услышанному. Она не верила, что у меня и у Валеры всё может быть иначе. Без страха и запугиваний. По-настоящему. Она же совсем не знала его.

Скрип открывающейся двери вынудил нас с Дилярой отскочить друг от друга и уставиться на вход. Таганская в туалет не вошла, а вплыла, чеканя каждый шаг каблуком. Даже в сменку не переобулась, щеголяя по школе в новой обуви всем на зависть. Она окинула нас подозрительным взглядом, вскинув накрашенную бровь. Я заметила, как сильно Диляра побледнела, забившись мелкой дрожью.

— Что, — хмыкнула я, подбоченившись, — за своей собачкой пришла, Надь? — Зло усмехнувшись, я качнула головой в сторону ничего не понимающей Дили. — Могла же просто свистнуть, и Зубровина как по команде прибежала бы. Ну же, — я шлёпнула подругу по плечу, — беги к хозяйке.

В тёмных глазах Диляры мелькнуло понимание. Двинув челюстью, она зло бросила:

— Универсамовским подстилкам слово не давали. Так что, закройся и не позорься.

— Что же вы так, девочки? — проворковала Надя, сверкая хитрыми глазами. Её кудри мягко качались в такт движениям головы. — Зачем гадкими словечками перебрасываться? — Вскинув руку, Таганская ухватилась за прядку и стала накручивать на палец, хищно изогнув губы. — Можно же набить друг другу морды.

Я уставилась на неё в недоумении. Что она такое несёт?

— Надя, ты чего? — сильнее задрожала Диляра — она очень боялась Таганскую. — Как можно?.. Серпу не понравится, что у меня появятся синяки...

— А ты не дай себя ударить, — пожала плечами Таганская, облокачиваясь на стену. — Выруби её и всё.

— А давай я тебя вырублю? — прошипела я, закипая. — Раз ты такая деловая, советы раздаёшь.

— Нет, — со смехом качнула головой Надя, — но спасибо за предложение. Однако это ниже моего достоинства — бодаться с Универсамовскими бабами. Вас никто даже за людей не считает.

— Откуда столько гонора, Таганская? — вконец обозлилась я. — Связалась с каким-то мужиком и королевой вдруг себя возомнила? Спустись сама на землю, пока не шмякнулась мордой об асфальт.

Мои слова, полные яда и злобы, казалось, только рассмешили Таганскую. Она хихикнула и запустила пальцы в волосы, встряхивая ненастоящие кудри. Я почувствовала неистовое желание вцепиться в них и ударить Надю лицом о дверь. От неминуемого насилия нас спас школьный звонок, прогремевший по коридорам. Надя качнула головой, подзывая к себе Диляру, и она послушно последовала за ней, напоследок бросив мне благодарный взгляд. Я, не меняясь в лице, коротко кивнула.

Дверь за девчонками закрылась, и я вцепилась в подол платья, сдерживая нервную дрожь. Эмоций становилось всё больше, и они голодными животными пожирали меня с самого утра.

Из школы я вышла в состоянии близком к истеричному. Не застегнула пуговицы пальто, не накинула шарф на голову, ни с кем не попрощалась — в висках билась одна единственная мысль. Ледовая коробка. Универсамовские точно будут там. В какой день мимо не пройди, они всегда там — играют или проводят воспитательные работы.

Я шла — нет, бежала, — по рыхлому снегу, игнорируя хлёсткий ветер, больно режущий по щекам. Казалось, вот-вот я сверну за угол, услышу громкие голоса играющих пацанов, и тревога отступит. Будто её и не было.

Но тишина, стоявшая над ледовой коробкой, ударила больнее ветра. Ни мальчишек, пинающих старый футбольный мяч на льду, ни Турбо с Зимой, контролирующих скорлупу, ни Миши, раскрасневшегося и запыхавшегося от бега, не было. Во дворе стояла мёртвая тишина, и, упав коленями в снег, я окончательно в себе потерялась.

***

Бабушка с порога заметила моё подавленное состояние. Миша так и не вернулся. Скрывать правду больше не имело смысла, и я выложила всё, как есть: Миша дома не ночевал, вчера на дискотеку так и не пришёл, в школе его тоже не было. Бабушка схватилась за сердце и рухнула в кресло, причитая:

— Что же это такое... Где же ему быть?

Так и не сняв верхнюю одежду, я опустилась перед бабушкой на колени и мягко, взяв её за сухонькую ладошку, спросила:

— Бабуль, а в каком состоянии он вчера домой вернулся? Перед тем, как на дискотеку уйти.

— Да в радостном, — ответила бабушка, с тревогой глядя в окно. — В лотерею выиграл, нам подарки прикупил: мне утюг, а тебе швейную машинку.

— В лотерею? — вырвалось у меня. — Ясно.

Ни в какую лотерею брат, конечно же, не выиграл. Деньги они, небось, заработали, заставляя водителей платить за проезд по дороге. Что, если он попался кому-то из тех самых водителей?

Бабушке я об этом говорить не стала. Ей хватило и одного повода, чтобы обеспокоенно качать головой и стискивать пальцами мою руку.

Мы стали обзванивать всех, кого можно. Телефон был всего один, поэтому я терпеливо ждала, пока бабушка, тщательно описывая Мишу, спрашивала, нет ли его в списке пациентов больницы. Не было его там, и я не могла понять: хорошо это или плохо.

После третьего звонка бабушка, вконец расстроившись, ушла на кухню за валокордином, а я схватилась за трубку и набрала номер, нацарапанный на клочке бумаги. Длинные гудки звучали бесконечно долго; я опиралась локтями на столешницу и тянула себя за волосы, накручивая их на пальцы в тугие спутанные гульки. Когда я решила было, что никто так и не ответит, гудок оборвался, и послышался сдавленный кашель.

— Да? — брякнул мужик, прочистив горло. — Кто звонит?

Должно быть, это снова отец Валеры. И он снова пьян.

— Здравствуйте, можно, пожалуйста, Валеру к телефону?

— Нет, нельзя, — грубо отрезал мужик, вновь закашлявшись.

— Почему? — недоуменно спросила я.

— Нету его дома.

Постучав пальцами по деревянной поверхности, я до боли прикусила губу и, не прощаясь, бросила трубку на рычаг. От короткого диалога с Туркиным-старшим нахлынула неприятная ассоциация с Розой. В чём-то мы с Валерой и правда похожи.

Сидеть на месте не было сил. Бросив бабушке поспешное: «Скоро буду!», я выскочила из квартиры, натягивая пальто на бегу. До дома Суворовых я бежала, отбивая ритм громкими шагами. Местами подтаявший снег хлюпал под ногами, я скользила на льду, но продолжала бежать, так и не застегнувшись.

Деревянные перила загрохотали под моими руками, которые цеплялись за них, пока я поднималась по ступеням наверх. Добравшись до четвёртого этажа, я с силой стала жать на звонок возле двустворчатой двери, дыша как паровоз. Звонила и звонила, пока, наконец, из глубины квартиры не послышались глухие шаги и возня замков. Дверь распахнулась, и, с кухонным полотенцем на плече, на лестничную площадку выглянула Диляра, мама Марата и мачеха Вовы. Стройная красивая женщина, про которую никак не скажешь, что она мать шестнадцатилетнего подростка. Роза, кажется, никогда даже наполовину так хорошо не выглядела. Диляра окинула меня удивлённым взглядом и спросила:

— Рита? — Стянув полотенце, женщина вытерла перемазанные в свекольном соке руки. — Ты чего такая растрёпанная, бежала что ли?

— Ага, здравствуйте, я всего на секунду, — задыхаясь, выпалила я. — Марат дома?

— Нет, — покачала головой Диляра. — Убежал час назад куда-то.

— А Вова?

— Ещё утром по делам ушёл. — Диляра заметно встревожилась от моих вопросов. — Рита, у тебя всё хорошо? Что-то случилось?

— Нет, — махнула я, нервно усмехнувшись. — Надеюсь, что нет. Извините, я тогда побегу. — Прощание я крикнула уже на ступенях, сбегая вниз: — До свидания!

Казалось, всё в этом мире сегодня было против меня. Вовы и Марата дома нет, Валеры тоже, где база Универсама я понятия не имела, куда идти и что делать — тоже. Что за напасть такая: когда не нужно было, эти пацаны поджидали везде, выныривая в неожиданных местах, а как нужна помощь, след каждого простыл.

***

От звука монотонного мужского голоса хотелось или бросить трубку, или застрелиться. И после такого долгого напряжённого дня ко второму я была как никогда близка.

— Михаил Тилькин, четырнадцать лет, — в четвёртый раз повторила я, стискивая в руках карандаш, не опасаясь его сломать. Наоборот, я бы воткнула его кому-то в глаз. Дежурному на проводе, например.

Мужик в первый раз не услышал, во второй возраст не запомнил, а после третьего забыл открыть журнал, чтобы свериться со списком. Поэтому я остервенело жевала губы, пока грифель карандаша крошился у меня в руках. Та самая последняя натянутая нить моих нервов громко и протестующе натянулась до тоненького визга.

— Приметы есть? — равнодушно спросил дежурный. В трубке затрещало, словно он закинул в рот сухари.

Я с трудом сдержалась, чтобы не закричать на мужика. Конечно, приметы есть! Как и у любого человека! Глаза, нос, рот, две ноги, две руки и целая голова!

— Светлые волосы, — стала терпеливо перечислять я, глядя на фото Миши, сделанное в пятом классе, — голубые глаза, на носу и щеках веснушки. Чёрная куртка с мехом, шапка... — Тут я запнулась, пытаясь вспомнить, в чём брат был вчера на льду. — Вязаная кепка! На нём была вязаная кепка, знаете, такая, как...

— Как у дебилов этих, — брезгливо закончил за меня дежурный. — Мотальщиков. Нет, девушка, нет у нас таких. Кого вчера у Ленинского ДК словили, ещё час назад отпустили. Хотя, погодьте. — Раздалось шуршание, а следом голоса: — Семёныч, стой! Слышь, пацан, тебя звать как? А? Внятнее говори, чего репейник жуёшь?..

В груди вспыхнула надежда. Пусть Миша попался милиционерам, ничего страшного. Я злиться не стану, лишь бы знать, что с ним всё в порядке. В трубке снова захрустели сухари.

— Не, гражданка, не ваш это брат. Ищите его в подворотнях, мож карманы кому выворачивает. Всего хорошего.

Понеслись короткие гудки, и я оторопело уставилась на телефон. Вот же!.. Нехороший человек!

— Ну что, Маргоша? — жалобно протянула бабушка, сминая пальцами плед, которым я укрыла её мёрзнущие ноги. — Есть новости?

Бросив обломки карандаша на стол, я медленно втянула ртом воздух, успокаиваясь, и, натянув фальшивую улыбку, повернулась к ней.

— Теперь мы знаем, что Миша не вляпался в проблемы и не попал в обезьянник. Это уже удача!

— Да лучше бы в обезьянник попал, — охнула бабушка, качая головой. — Хоть бы знали, где он. Сколько ещё номеров осталось?

Я взглянула на список в бабушкиной потрёпанной телефонной книжке. Да всем уже позвонили, остался лишь один номер, но у меня кончики пальцев покалывало от мысли, чтобы по нему набирать. Морг. Я содрогнулась в ужасе и захлопнула книжку.

— Всем позвонила, даже и не знаю, что делать.

— Да что ж это такое, — горько причитала бабушка, массируя грудную клетку. — Куда же запропастился этот мальчишка?

Я забралась на диван с ногами и опустила локоть на колено, подперев рукой подбородок. И правда, куда запропастился? Миша никогда бы по собственной воле не заставил нас с бабушкой так волноваться. И если в больницах и милиции его нет, а домой он так и не явился, хотя стрелки настенных часов уже показывали десятый час, значит что-то действительно случилось. Гнетущие мысли, которые я прогоняла от себя весь день, уже вовсю овладевали мной. Неожиданно для самой себя я почувствовала жжение в носу, и перед глазами всё помутилось.

Тихо шмыгнув и стерев влагу кончиками пальцев, я решительно поднялась на ноги и спросила:

— Чай будешь, ба?

— Да какой там чай? — простонала бабушка. — Сейчас и кусок в горло не полезет.

У меня тоже. Казалось, если я закину в рот хоть сушку, хоть кусочек пирожка, как меня тут же вывернет. Но надо было занять руки, поэтому я направилась в кухню и поставила чайник на плиту. Торт, так и не тронутый, стоял в центре стола, накрытый чистым кухонным полотенцем. Любимое лакомство, а сейчас я даже думать о нём не могла. В желудке крутило и резало от волнения, и, как только закипел чай, и вода в чашке приобрела коричневато-грязный цвет, я почти залпом опрокинула в себя кипяток. Обожгла язык и гортань, и из глаз полились слёзы. Прижав ладонь ко рту, я сидела за столом в тёмной кухне, глядя на голые, покрытые снегом деревья и на горящий свет в окнах дома напротив.

В тишине квартиры, где даже телевизор стоял молча, напрягаясь от гнетущей атмосферы, громко зазвенел телефон. Я даже вздрогнула, подскочила, приподняв табуретку, и, не удержавшись на ногах, плюхнулась обратно. Большой палец на ноге угодил под ножку, и я тихо взвыла, сгибаясь пополам.

В гостиную я вышла, хромая и массируя пульсирующий от боли палец. Бабушка стояла, прижав аппарат к животу, и говорила с кем-то по телефону, утвердительно качая головой.

— Да-да, — наконец проговорила она, — я вас поняла! Скоро будем!

— Что такое? — спросила я нетерпеливо, когда бабушка опустила трубку на рычаг, а аппарат на стол. — Кто звонил? Это по поводу Миши?

— В больнице Мишка, — сокрушённо выдала она, а я мигом позабыла об ушибленном пальце. — Драка, что ль, какая была. Я толком и не поняла, сказали в первую ехать.

Оделись мы быстро. Я и не переодевалась после школы, так и блуждала по квартире в школьном платье да колготах. Натянув через голову свитер, я собрала распущенные волосы в хвост и побежала к двери, когда услышала звонок. Не глядя в глазок, я широко распахнула дверь и едва не сшибла с ног Марата. Он отшатнулся и уставился на меня как на полоумную.

— Тилькина, ко мне такая прыткая любовь? — брякнул он, хватаясь за дверь руками. — Так не надейся: я теперь занят, ушёл твой поезд.

— Да тьфу на тебя, — сплюнула я, отступая и хватая с полки платок, чтобы намотать его на голову. — Маратик, свали, пожалуйста, не до тебя.

— А что стряслось? — тут же переменился в лице Суворов-младший, став серьёзным. — Ералаш где?

— В больнице, — запыхавшись ответила я, натягивая сапоги. — Только что позвонили, сказали, драка была.

— Собирайся быстрее, — стал торопить меня Марат и схватил с вешалки бабушкину дублёнку. — Мы с тобой пойдём!

— Кто «мы»? — недоумённо вскинув брови, спросила я.

— Мы с пацанами. Фантик же прибежал, вся башка в крови. Сказал, что на них с Ералашем вчера напали, когда они на дискач шли, и разделили. Зима и Турбо послали меня сюда, чтобы узнать, чё с Ералашем в итоге.

Слова резанули по уху. Если на них напали вчера, то почему Кирилл пришёл к Универсаму лишь спустя сутки? И что, Миша всё это время валялся без сознания, пока его не нашли?

— Ох, Маратка! — прокряхтела бабушка, выходя в прихожую с банкой, полной куриного бульона. — Слышал, что стряслось? Мишка в больнице.

— Да, Рита уже сказала, — кивнул Марат, прижимая бабушкину дублёнку к груди.

— Бабуль, — выдохнула я, справившись с замками на старых сапогах, — зачем ты бульон с собой берёшь?

— Да Мишка ж голодный поди! Не завтракал и не обедал! А кто ж его ночью кормить будет?

Я спорить не стала. Мы быстро оделись, заперли квартиру и спустились вниз, с Маратом поддерживая бабушку под руки. Во дворе, забравшись с ногами, на скамейках сидели пацаны. Турбо, Зима, Васильев и Кирилл. Весь день их искала, и вот они, тут как тут, когда уже перестала ждать.

Кровь с головы Кириллу подсмыли, но запёкшиеся пятна остались местами, и щека его порозовела, плохо вымытая. Качнув Марату головой, чтобы он шёл с бабушкой вперёд, я широким шагом направилась к Универсамовским. Проваливалась в сугробы, а всё равно шла. Парни выглядели удивлёнными, и, когда между нами не осталось расстояния, я схватила Кирилла за грудки и грубо встряхнула.

— Где ты был весь день? — зло процедила я и ещё раз тряхнула мальчишку. Раненная голова нелепо качнулась. — Отвечай!

— Рит, Рит, ты чего, — попытался утихомирить меня Валера, опустив ладонь на плечо. — Нормально объясни, чё случилось.

— Миша в больнице, — рявкнула я. — Только сейчас нам позвонили. Я с утра себе места от волнения не находила, а единственный свидетель фиг знает где весь день шлялся. — Сжав воротник куртки Кирилла, я дёрнула на себя и прошипела пацану в лицо: — Как так получилось, что на вас напали вчера, а до своих ты дошёл только сейчас?

Внутри меня кипел котёл гнева. Скажи Кирилл одно неверное слово, и я наброшусь на него, как голодный медведь. Разорву на части.

— Да я сознание потерял, — лепетал Кирилл, испуганно раскрыв глаза. — Эти гады чуть копилку не пробили! Я спрятался в подъезде и отключился, сам ничего не понял! Очнулся, а Ералаша нигде нет. Вот я и пошёл к пацанам в качалку!

Я видела, что напуганный мальчишка врёт. Говорил очень быстро, глаза отводил в сторону, языком заплетался. Если бы он действительно несколько часов пробыл без сознания, то сейчас на ногах не стоял бы. Чем дольше обморок, тем серьёзнее нарушения в мозгу человека. Я это точно знала, в пионерском лагере обучали первой помощи. Некоторые вещи до конца жизни не забудешь.

Тем не менее, уличать пацана во лжи я не стала. С ним ещё предстояло разобраться, но сперва — Миша. Вот уверюсь, что с ним всё хорошо, тогда и Кирилла в живых оставлю. Я выпустила куртку из цепких пальцев, и пацан чуть не упал. Его подхватил Зима, нервно перекатывающий незажжённую сигарету из одного уголка рта в другой.

— Странно это всё, — глухо пробубнил он, словно бы ни к кому не обращаясь. — Очень странно.

Я быстро нагнала тяжело шагающую бабушку и Марата, её поддерживающего. До больницы рукой подать, пешком дойдём. Вцепившись в рукав бабушкиной дублёнки, я семенила, подстраиваясь под её шаг.

В груди пекло, а в животе резало. От волнения ком тошноты подступал к горлу, и я с трудом его сглатывала, сжав губы в тонкую полоску.

— Рит, — Валера дёрнул меня за рукав, вынудив отстать, пока парни, ведущие мою бабушку под руки, ушли вперёд, — погоди секунду. Я поговорить хотел.

— Да, что такое? — спросила я, нервно дёрнув щекой.

Говорить ни о чём не хотелось — я думала только о брате, находящемся в больнице. Что с ним? Он в обычной палате? Только бы не в реанимации. Это бы значило, что всё очень серьёзно.

— Я обещал, что мы встретимся сегодня, но не смог вырваться. — Тёплая ладонь парня накрыла мою, крепко сжав. — С батей небольшие контры были, потом с Кащеем, старшим нашим, и Адидасом дела перетирали.

В ответ я только кивнула. За день меня ни разу не посетила мысль: «Почему Валера так и не встретился со мной?». Была слишком занята переживаниями о брате. Личная жизнь и всё её прелести в виде красивых зеленоглазых мальчиков-бунтарей отошли на второй план.

— Ты не злишься? — попытался выудить из меня хоть слово парень. Кончик пальца поддел подбородок, и я вскинула на Валеру глаза.

— Нет, не злюсь, — покачала я головой. — Прости, в любой другой момент я бы обсудила этот вопрос, но сейчас все мои мысли занимает Миша. Я просто не могу думать ни о чём другом.

Валера понимающе кивнул. Он обнял меня за плечо, прижав к своему боку, и мы ускорились, чтобы поспеть за остальными.

***

В холл приёмного отделения мы с Валерой вбежали первыми. Парень, чеканя каждый шаг, бодро подошёл к стойке регистратуры и склонил голову, чтобы почти просунуть её в окошко. Женщина, дремавшая на посту, вздрогнула, проснувшись, когда парень громко сказал:

— Здрасьте, мы к Тилькину!

Женщина в халате и медицинской шапочке протёрла осоловелые глаза и покосилась на всю нашу ораву.

— Куда такой толпой? — возмутилась она, проснувшись до конца. — Часы посещения давно закончились.

— Нам позвонили из больницы, полчаса назад, — вклинилась я и прижалась плечом к плечу Валеры, наклоняясь к окошку. — Мы ничего про его состояние не знаем. Пожалуйста, скажите, в каком он отделении.

— Ладно, — поморщилась женщина, раскрывая толстую амбарную книгу, — фамилия и имя.

— Тилькин Михаил, — отчеканила я. И на всякий случай добавила: — Четырнадцать лет.

Длинный палец скользнул по заполненным строчкам и остановился на коряво выведенных буквах. Её лицо разгладилось, и она безэмоционально спросила:

— Вы родственники?

— Сестра и бабушка, — ответил Валера, указывая на нас.

— Погодите, пожалуйста, — она махнула в сторону деревянных скамеек ожидания, — я сейчас доктора позову.

Марат и Зима усадили охающую и шумно вздыхающую бабушку на скамью, а я нарезала круги у окна, то и дело поглядывая на женщину, вполголоса разговаривающую по телефону. Она тоже бросала на нас взволнованные взгляды и накрывала рот рукой.

Валера стоял у окна, глядя на заснеженный парк, где прошлым летом высадили десяток саженцев в честь великих казанских медиков. Бюст Вишневского стоял перед главным входом, присыпанный снежной шапкой, а вокруг, расчищая дорожку, нарезал круги дворник, вооружившись лопатой.

Я подошла ближе, уставившись на расцветающие узоры в углах окна, и Валера, качнувшись, мягким движением провёл по моей щеке.

— Я волнуюсь, — шепнула я, глядя в окно.

— Понимаю. Мы тоже волнуемся за нашего братана.

Мне хотелось ляпнуть, что Миша не их брат, а мой. Но спорить не стала. Глупо это всё, не до того сейчас.

— Вы к Михаилу Тилькину? — раздался за нашими спинами хриплый мужской голос, и мы обернулись.

В холле, сунув руки в карманы короткого халата, стоял доктор в колпаке и очках.

— Да! — ответила бабушка, поднимаясь со скамьи. — Где Миша?

— Прошу пройти за мной.

Что мы и сделали — послушно проследовали за врачом. Он вывел нас на улицу, но повёл не по дороге, ведущей к другим корпусам, а по едва заметной тропинке вдоль здания. Мы шли под карнизом, задевая шероховатые стены рукавами. По левую сторону выросли огромные сугробы, которые, казалось, выполняли функцию баррикады.

Путь наш мне не нравился. Может, доктор хотел сократить путь, чтобы не идти через весь парк по холоду? Но он же видел, что бабушке трудно идти по такой ужасной тропинке. Я держалась за тёплую руку Валеры, который помогал протискиваться между снежной стеной и больницей и не падать.

Наконец узкий коридор расступился, и мы оказались на освещённой уличными фонарями площадке. Впереди стояло небольшое хмурое здание, всего из одного этажа, а к нему вела дорожка со следами колёс от каталок.

— Кому пришло в голову распределять пациентов сюда? — проворчал Марат, помогая бабушке пройти вперёд.

— Не так быстро, не так быстро, — запричитала она, заметив, как доктор ускорился и, не дожидаясь нас, распахнул тяжеленную громыхающую дверь.

— Ждите здесь, — буркнул он перед тем, как скрыться внутри.

Марат и Андрей усадили мою бабушку на небольшую хлипкую скамейку у стены маленького здания, а я, Турбо, Зима и Кирилл прошли дальше. Резко Валера остановился, развернулся ко мне и тесно прижался, заслонив собой обзор.

— Давай здесь постоим, да?

— Что? — не поняла я причину столь странного поведения. — Что с тобой? — Я попыталась вырваться, чтобы подойди ближе, но парень крепко сжал меня, смыкая в кольцо рук. — Да Валера, что ты творишь? Отпусти меня!

Неожиданно накатила истерика. Я шлёпнула парня по плечу, а затем ударила ещё раз, по груди. Выдохнув, он выпустил меня. Я быстрым шагом прошла вперёд, остановилась возле Зимы и Кирилла, молча глядящих на вывеску возле двери, и запрокинула голову, вглядываясь в тёмные буквы.

Морг

Четыре буквы будто вены вскрыли. Четыре тупых лезвия. Я уставилась на них широко раскрытыми глазами и не верила тому, что вижу. Зачем живого человека отвезли в морг? Только, если он не...

Железная дверь громыхнула ставнями, и снаружи показался мужчина в милицейской форме. Он поёжился от холода и окинул всех присутствующих внимательным цепким взглядом из-под оправы очков. Под носом у него росли жёсткие усы, а аккуратно уложенные редеющие волосы примялись из-за головного убора. Я точно видела его впервые, но внешность у милиционера была знакомой.

— Старший оперуполномоченный майор Байбаков Ильдар, — представился он и махнул перед моим носом корочкой, содержимое которой я так и не разглядела. — Кто из вас родственники?

Я вскинула руку и указала на бабушку, непонимающе разглядывающую фигуру майора.

— Мы с бабушкой.

— Вас как зовут?

— Маргарита, я сестра Миши.

Кивнув, майор прошёл мимо, оттолкнул Андрея плечом и склонился над бабушкой.

— А вас как зовут? — спросил он чересчур громко, хоть бабушка глухой и не была.

— Меня? — удивилась она. — Полина Филипповна.

— Пройдёмте. — Мужчина помог бабушке подняться со скамьи и кивнул мне. — Отведу вас к нему.

Бабушка подвоха не почувствовала, а я едва не рухнула плашмя, сделав шаг. Ноги налились свинцом, сердце бешено заколотилось в груди, а кровь прилила к лицу, обдав неистовым жаром. Держа бабушку бережно под руку, меня мужчина грубым хватом взял за плечо и поволок, словно я в чём-то провинилась. Возмущённые голоса пацанов он проигнорировал, увлекая к железной двери.

— Открывай, — кивнул майор.

Это я и сделала: ухватилась негнущимися пальцами за ледяную ручку и дёрнула на себя. В первой комнате было темно и холодно, а во второй, отделанной серебристого цвета панелями, шумела вентиляция. Громко, так натужно, будто пела свою последнюю песню перед тем, как с кряхтением умереть.

В морге я никогда не бывала и смутно представляла себе это место. Что-то страшное и мрачное, как из фильма «Франкенштейн» — последнее пристанище мёртвых, в котором существуют лишь чёрный и серый цвета. На деле это оказалась небольшая, но чистая комната, почти без мебели. Под потолком висела выдвигаемая лампа, вдоль стены расположились тележки с инструментами. Пахло здесь химикатами, но не такими едкими, чтобы глаза слезились.

И в центре этой комнаты стояла каталка с человеком, накрытым белой, как снег, выпавший в новогоднюю ночь, простынёй. Мертвец был невысоким, с меня, кажется, ростом, и худощавым. Доктор стоял у изголовья и, спрятав руки за спиной, безучастно смотрел на нас, входящих в комнату. Бабушка начала осознавать происходящее: она завертела головой, крепче прижала банку с бульоном к груди и высоким дрожащим голосом спросила:

— Что мы здесь делаем? Куда вы нас привели? Где Миша?!

На имени внука голос сорвался, и бабушка жадно глотнула ртом воздух, сжимая руку мента худыми морщинистыми пальцами. Майор отпустил нас, и бабушка тут же прижалась ко мне, бормоча что-то под нос и качая головой. Мужчина отступил на шаг, и под его взглядом и взглядом врача, я почувствовала себя загнанной в ловушку. Майор кивнул доктору, и тот откинул с головы мертвеца простыню.

Кажется, вентиляция всё же сломалась, потому что в комнате стало внезапно тихо. Так тихо, что звук разбивающегося стекла показался взрывом. Кто-то наступил на мину, и она разлетелась, осколками разнося всех. Я почувствовала тепло бульона, брызнувшего на ноги, а потом услышала крик. Никогда его на забуду.

Миша лежал на каталке, накрытый по ключицы. От яркого света лампы его кожа казалась совсем прозрачной и тонкой, как дешёвая бумага, рвущаяся от лёгкого нажатия. Глаза брата были закрытыми, а в светлых пшеничных волосах застыли бурые пятна крови.

Я стояла не шелохнувшись, глядя на тело перед собой. Бабушка кричала и выла, хватаясь за руку, а я даже пошевелиться была не в силах — тело не могло выдержать вес тысячетонных гирь, разом повисших на мне ржавыми цепями.

— Миша! — Бабушка бросилась на каталку и схватила внука за костлявые плечи, покрытые фиолетово-чёрными гематомами. — Мишенька, очнись!

А Миша не послушался. Болтался безвольной куклой на руках бабушки, пока майор не оттащил её, бережно сжав, а доктор не уложил тело обратно, поправив простыню.

— Ну-ну, — успокаивал бьющуюся в истерике бабушку майор Байбаков, — не кричите так. Пойдёмте на воздух, вам подышать надо.

Шаркающие шаги стихли, а затем громыхнула железная дверь. Громко стукнули зубы, и я поняла, что меня трясёт — мелкая дрожь охватила всё тело. Хмурый доктор бросил на меня не то сочувствующий, не то понимающий взгляд. Давно уже привык к такому: трупам подростков и рыдающим родным. А я ведь даже и не плакала.

— Он? — глухо спросил мужчина, беря с тележки раскрытую папку.

— Он, — прошептала я, и земля ушла из-под ног.

Колени и ладони вспыхнули горячкой — я упала прямиком на битое стекло. Запястье подвернулось от веса собственного тела, но тупой боли я не чувствовала — она отошла куда-то в небытие. Прижав окровавленные руки к лицу, я остервенело покачала головой.

— Быть не может, — твердила я, глядя на свисающее белое покрывало сквозь мутную пелену слёз. — Не может быть. Нет, нет, не может. А как же торт? Мы же чай пить хотели. А штаны? Кто теперь будет носить штаны, которые я зашила?

Горло драло изнутри, словно в него гвоздей насыпали. По лицу стекала горячая вода, раскалённая, как спицы, которыми пронзало руки и ноги. Вентилятор снова шумно затарахтел, а я громко всхлипнула, глотая слёзы и сопли.

Железная дверь опять громыхнула, открываясь и закрываясь. Тяжёлые шаги остановились совсем рядом со мной, и я ощутила грубую хватку на плечах. Мужчина подтянул меня наверх, будто я ничего не весила. Поставил на ноги и бросил доктору:

— Выйди. Давай.

Тот послушался. Скрылся в соседней комнате, а я, обессиленная, повисла на руках майора.

Кап-кап-кап. Кровь с моих рук и ног заливала пол, как бабушкин бульон. Кап-кап-кап. Я глухо хихикнула, уставившись на лицо брата. Забавно. Бабушка пролила бульон, а я кровь.

Майор, кажется, понял мой смешок по-своему. Мозолистые пальцы вцепились в хвост на затылке и жёстким рывком заставили наклониться. Я врезалась носом в холодный лоб Миши и перестала дышать.

— Чё тебе, смешно, дура? Да? — зарычал он на ухо, до боли стискивая волосы. Из глаз посыпались искры, и я крепко зажмурилась. — Смотри, идиотка, смотри, что с твоим братом стало!

И я посмотрела.

Длинная сеточка голубых вен проступила под веками, расходясь по всему лицу. Искривлённый нос распух, губы треснули, скулу сломали. И неизменными остались лишь веснушки, тёмными пятнышками выделяясь на сероватой коже. Я смотрела во все глаза на мёртвого брата, и его израненный облик всё глубже врезался мне в память, орудуя там скальпелем.

— Пожалуйста, — просипела я, когда розовая слеза скатилась с подбородка и упала брату на щёку. — Пожалуйста...

Майор отпустил меня. Я упала на пол тяжёлым мешком и отползла к стене, прижавшись спиной. Перед глазами плыли тёмные мушки, губы тряслись, зубы чеканили нестройный безумный ритм — поджав к себе колени, я запустила пальцы в волосы, цепляясь в них и натягивая до боли в скальпе.

— Четырнадцать лет, — выдохнул майор, обойдя каталку и встав напротив. Он смотрел на спокойное, даже умиротворённое лицо Миши и сокрушённо качал головой. — Совсем ж ребёнок. У меня племянник старше всего на два года. И такая смерть. Догадываешься, что с ним случилось? — Моего ответа он дожидаться не стал: вынул из кармана сигарету, чиркнул спичкой и выпустил облако дыма. — Забили на остановке, прикинь, как собаку. На голове прыгали, пинали. Но живой ещё был, когда нашли под утро. Выжить мог. Но не выжил. Раньше бы пришли на помощь, а некому. По улицам же одно зверьё ходит. Не поможет — добьёт. И своего, и чужого.

Я молчала, слушая, как в хриплую мужскую речь вклинивается глухой стук сердца. Такой медленный, будто сейчас остановится.

— Ты же знаешь, что он в группировке был, да? — Майор презрительно хмыкнул. — Конечно, знаешь. Я сразу понял, как этих мотальщиков с вами увидел. Не чувствуешь себя виноватой, а? — Медленным шагом мужчина приблизился и опустился на корточки передо мной. Я ему в глаза не смотрела, продолжая пялиться на белую простыню, а он выпускал облака дыма мне в лицо. — Что ж ты брата своего не спасла? М? Ты же старшая, твоя обязанность присматривать за ним. — Палец грубо врезался мне в грудь. И ещё, сильнее надавливая. — Твоя-я обязанность. А ты, как видишь, не справилась. Теперь только в землю закапывать. Ни тебе будущего, ни прошлого, только холодное тело под тонной земли и глины. Жалкий конец.

Я не поняла, как вышла из морга. Как оставила брата за спиной, позволив чужому человеку накрыть его бледное веснушчатое лицо простынёй. Холодный ветер ударил мне в голову, и чьи-то руки заботливо подхватили с обеих сторон. Я медленно ковыляла, подгибаясь в коленях, как сломанная марионетка. Шаг — сломалась. Шаг — упала.

Живот скрутила адская резь, и чай, выпитый в прошлой жизни, полез наверх. Оттолкнув от себя чужие руки, я упала грудью на железные перила, отделяющие здание морга от пологого склона, и меня вывернуло. Я кашляла, задыхалась, плакала, а меня всё продолжало полоскать. Чьи-то пальцы собрали растрёпанные волосы, приподняли воротник, чтобы не запачкала, и меня снова стошнило.

— Тише, тише, — шептал над ухом голос Валеры.

Тише и тише становилось в ушах. Вздохнув полной грудью ледяной ночной воздух, я посмотрела в редкие огни маленького города и громко, истошно закричала.

... Без ропота, без удивления
Мы делаем, что хочет Бог.
Он создал нас без вдохновения
И полюбить, создав, не мог.

Мы падаем, толпа бессильная,
Бессильно веря в чудеса,
А сверху, как плита могильная,
Слепые давят небеса.

Зинаида Гиппиус. 1896 г.