Глава 7. Брест
В 1740-х на берегу реки Панфельд, в городе Бресте, длинной змеёй раскинулось строгое двухэтажное здание, предназначенное для исправления рода человеческого. Имеющее столь высокие цели, оно носило низкое название – каторга.
От выступающего цента с рядами узких окон и полукруглым входом тянулись два крыла, которые кончались небольшими пристройками. Разделенные полутораметровой стеной, оба крыла предназначались для арестантов. Также имелось помещение для инвалидов и неизлечимо больных – под чердаком, во мраке и забвении, наедине со скорой смертью.
Одна комната могла включить шесть сотен человек; им отводились кровати – вернее, деревянные лавки, – где бок о бок спали двадцать каторжников, на ночь прикованные к нарам. В конце каждой спальной комнаты располагался небольшой ларек, где осужденные имели возможность купить молочные, горячие или холодные, мясные супы или блюда, приготовленные из легких, печени или головы, а также масло, бекон, фрукты, рыбу и многое другое низкого качества за несметное количество денег, заработанных адским трудом.
В центре обитала часть персонала; помимо этого там была кухня и запас продовольствия. Под каждым окном ночью светил фонарь, чтоб улучшить видимость аргузенам во время обхода территории.
За главным зданием, с восточной стороны, отделенное от двора, находится второе здание – тюремный госпиталь. За ним находилось караульное помещение, напоминающее больным о том, кто они такие. Полное человечности постановление 1750 года, запретило всякий доступ к святому месту людям, приговоренным к принудительным работам, поэтому их не хоронили по-отдельности, а сбрасывали в яму; ее великодушно нарекают братской могилой.
Вход во двор каторги осуществлялся через большие ворота с каменным сводом. Внутри, у окружающей стены, стояли ларьки заключенных, которым дозволялось торговать своей мелкой ремесленной продукцией. У ларьков не было крыши, так что арестанты были под постоянным надзором и не могли заняться избавлением от оков. Но кому продавать? Посетителям! Ворота в течение дня оставались открытыми для жителей Бреста и всех желающих посмотреть на осуждённых, словно на диковинных животных, либо для искателей дешёвого товара.
То была социальная роль каторги. Она заключалась в том, чтобы внушать страх и жалость, безмолвно отговаривая посетителей от совершения ошибок. Ведь в таком случае они окажутся на месте тех, за кем наблюдают.
Стоит сказать пару слов о персонале каторги.
Надзиратели, они же гард-шиурмы. Слово chiourme имеет интересное происхождение: оно произошло от итальянского ciurma, означавшего ритм, заданный гребцам на галерах. Теперь так называют каторжников. Надзиратели несли ответственность за наблюдение за осужденными во всех их передвижениях, как внутри здания, так и во время работы. Они обросли плохой репутацией, весьма заслуженной – за пристрастие к алкоголю и жестокое обращение с заключенными.
Аргузены следили за каторжниками в помещении. Эти люди, часто вышедшие из низшего сословия, ничем не отличались от тех, за чью охрану они отвечали. Грязнейшие оскорбления, подобранные прямиком из сточной канавы, ежедневно обрушивались на головы арестантов из уст грубых аргузенов.
Все заключённые находились под опекой адъютантов и суб-адъютантов. Они должны были заплатить штраф, если каторжнику удавалось сбежать.
Во главе управления стоял комиссар; должность, которую никто не спешил занять.
Вот части системы огромной машины под названием каторга. Если она работала, чтобы изменить человека, у нее это получалось. Однако, перекраивая чувствительную душу хорошего человека, попавшего в это злосчастное место по стечению обстоятельств, каторга выметает из нее все доброе, наивное, человеческое. Каторга не терпит людей, она создаёт каторжников. Нацеленная на исправление, она губит; вместо того, чтоб подарить шанс на порядочную жизнь, она убивает. Сердце, оказавшееся в ее стенах каменеет, а потом – разлагается. Избегая травли со стороны сокамерников, вновь прибывшие осуждённые вооружаются богохульством и заимствуют грязный жаргон товарищей. Давление каторжного общества подталкивает арестантов к «извращениям». Поначалу это лишь внешнее поведение, но оно постепенно пускает корни в характер, меняя сущность людей.
* * *
Железная дверь, ведущая в комнату, где заседала комиссия, щёлкнула и отворилась. Высокие аргузены вывели оттуда человека. Он извивался, вырываясь из рук охраны, рвался обратно в комнату.
– Пустите! Пустите! – неистово кричал он. – Это ошибка! Клевета! Комиссар, послушайте, я простой учитель!.. Да отпустите же меня! Я бы в жизни не смог такого написать, меня подставили!..
Аргузены оттащили новоприбывшего подальше. Рядом с ним, невозмутимо заложив руки за спину, шел другой арестант; его взор, потрёпанный внешний вид и отросшие волосы, напоминающие гнездо, говорили о том, что он здесь уже давно. Ноги новенького и бывалого каторжника сковывала одна цепь.
– Хорош базлать¹, – бросил арестант соседу по цепи.
Тот в отчаянии закрыл лицо руками и, кажется, заплакал.
– Господи, что я здесь делаю?
– Не надо рюмить², в академии это ни к чему, – продолжал опытный каторжник.
– Да на каком языке вы говорите? Что за тарабарщина!.. Боже, боже!..
Их увели. Комиссия скомандовала:
– Следующий!
В комнату вошел Мулен, по обе стороны от него возвышались аргузены. Его личные вещи сожгли, так делали всегда со всеми прибывающими, чтобы избежать распространения какой-либо заразы. Облаченный в «новую» одежду – красную арестантскую куртку, холщевые штаны и тяжёлые сапоги, – он чувствовал себя странно, непривычно; к тому же ему не нравился запах мыла, исходящий от него из-за недавнего мытья. Зелёный колпак³ он сжимал в руке, ведь не привык к головным уборам.
– Твое имя Шарль Мулен, верно? – взглянув на него из-под густых бровей, спросил строгий комиссар.
– Верно.
Комиссар дал знак измерить рост арестанта.
– Пять с половиной пье⁴, – последовал ответ после замера.
_____
¹ Кричать (арго).
² Плакать (арго).
³ Зелёный колпак носили осуждённые на пожизненно, красный – на какой-либо срок.
⁴ Пье французское (pied) – это старая французская единица измерения длинны и расстояния, равная 32.48 см. (Рост Мулена около 178 см).
_____
Писарь кивнув, обозначив цифры на бумаге, где уже развернулось подробное описание заключенного:
«Шарль Мулен. Год рождения – 1761. Рост: 5,5 пье. Глаза голубые, волосы светло-русые, бороды нет. Над левой бровью шрам. Кожа бледная. Плечи широкие, ладони большие».
– Место жительства, – не отрываясь от листка проскрипел писарь.
– Лес Эзене.
От удивления он поднял туманные глазки и поправил очки.
– Мне некогда шутить, – принял строгий вид писарь. – Говори, где ты жил.
– В лесу Эзене, что в Вандее, – невозмутимо повторил Мулен.
Писарь беспомощно посмотрел на комиссара. Тот, подумав, вздохнул:
– Пиши «Вандея, лес Эзене».
Перевернув несколько листов, комиссар пробежал глазами по тексту. Он обратился к арестанту, найдя на его куртке номер:
– 3127, ты осуждён на пожизненные каторжные работы. К ним ты приступишь не сейчас. У тебя есть три дня отдыха, используй их. Возьми рюкзак, он у твоих ног. В нем зимняя одежда и одеяло. Аргузены, увести и позвать следующего.
Один из охранников распахнул дверь, а второй толкнул Мулена в спину. На пороге он едва не налетел на знакомого ему ребенка; красный колпак съезжал ему на заплаканные глаза. Малыш, сопровождаемый только одним конвойным, робко замер посередине комнаты.
– Да шагай же ты, падаль! – прорычал аргузен и выдворил Мулена из комнаты.