Зеркало (fanfiction)

«Человек связан с теми, про кого непонятно, почему они называются близкими или почему он с ними одной крови. Это ведь просто «семейный ужин», а не конец света?»Сценарий Ксавье Долана — киноадаптация пьесы «Это всего лишь конец света» Жан-Люка Лагарса

Выбежать из дома сейчас казалось самым правильным решением. Эмма Свон бросилась к двери и вылетела за порог, успев захватить с собой ключи и телефон.

— Эмма, вернись! Не занимайся дурью! — кричала вслед ее мать Мэри-Маргарет, но девушка уже ушла быстрым темпом в неизвестном направлении, желая как можно скорее перестать слышать этот противный голосок.

В ушах опять все звенело и стучало от страха, перед глазами картинка расплывалась, а воздух, казалось, заканчивался, но она продолжала идти, а точнее, уже бежать. Холодный ветер не отрезвлял, а только сильнее ударял в грудь. В эти секунды ею ощущалось все острее и больнее, как будто кожу сдирали, оставляя только мясо. Она слишком часто чувствовала себя так, ругаясь с теми людьми, которые зовутся ее семьей.

Все начиналось с того, что она появилась на свет. Иногда Эмма Свон не понимала, зачем она вообще родилась, если в самом детстве ее бросили даже родители. Но, честно сказать, она также думала и о том, что ей чертовски повезло по сравнению со всеми теми, кто остался жить в детском доме.

В четыре года ее усыновила семья — Мэри-Маргарет и Дэвид Бланшары. Их история была донельзя простой и банальной: у них не получалось завести собственного ребенка, и, отчаявшись, они решились на этот шаг. Только вот Эмма все еще не могла понять: почему же они не усыновили младенца? Почему они не взяли кусок глины, из которого еще можно что-то слепить под себя? Да, четыре года не четырнадцать лет, но все же...

Разумеется, чуть позже, по всем законам подлости, чудо все же свершилось, и у Эммы появилась младшая сестра. Девочка молилась всем существующим на свете высшим силам, чтобы ее не отдали обратно. Ей не хотелось возвращаться в этот ад, именуемой системой. Боги сжалились над Эммой, а точнее, ее приемные родители, и вот уже почти пятнадцать лет она жила в полноценной семье. Поэтому ей повезло. Многие бы позавидовали тому, что ее не швыряло от каких-нибудь извергов обратно в приют.

Славная на вид семья почти всю жизнь прожила в маленьком городке под идиотским названием Сторибрук в штате Мэн. Мало того, что девушке приходилось ехать до ближайшего большого города около двух часов на автобусе, так еще и сказать было стыдно, откуда она родом. Ну, кто поверит, что на карте существует место с таким дурацким названием? Обычно после этого заявления все бросались гуглить и лишь после этого убеждались в том, что Свон не врет.

Город был довольно провинциальным и с виду напоминал какое-то затерянное во времени и пространстве место. Иногда Эмме казалось, что время здесь и вправду застывает, особенно в те моменты, когда ломалась главная городская часовня. Здесь, думалось девушке, у людей нет проблем. Главная задача — решить, что ты будешь есть на ужин: лазанью или жаркое. Жизнь текла медленно и размеренно, и иногда настолько, что превращалась в однообразное болото. Вся его трясина и корни душили Свон с детства, но вот оно, ее счастье! Университет!

С твердыми благородными намерениями девушка бежала поступать в Бостон — «самый студенческий» город Америки. Бежала так сильно, как, собственно, и сейчас, в прямом смысле задыхаясь, но не останавливаясь. И, к счастью, она успешно завершила эту эстафету, поставив всех на место.

Можно было подумать, что все было не так уж и плохо для бывшей сиротки. Она никогда ни в чем не нуждалась: родители размеренно давали ей все и в то же время не баловали. Даже с появлением Рейчел в ее жизни мало что изменилось. Надо отдать должное за это Дэвиду и Мэри-Маргарет, но вот со всем остальным, пожалуй, всегда были трудности. Сейчас, например, проблема была в постоянных скандалах. Чаще всего у ее матери случалась какая-нибудь неприятность: на работе что-то шло не так, или она ругалась с другими членами семьи, или у нее просто не было настроения. Словом, стабильностью она не отличалась и любила выместить свои переживания на близких. Выплескивалось все это криками и наездами, особенно на приемную дочь, которую она без шуток с какой-то стати считала продолжением себя. Однажды она так и сказала ей, подразумевая, вероятно, их схожесть и неразлучность.

Тогда Эмме стало просто жутко и смешно одновременно, а потом просто жутко смешно. Руководствуясь логикой ее матери, девушка была легкой мишенью для всех ее снарядов, которыми она зачастую целилась прямо ей в сердце вот уже много лет. Все же Эмма думала, что ее мать просто глуповата или что-то вроде того, что она делает это ненамеренно. В конце концов, если бы Свон так сильно мешала или не нравилась ей, Мэри-Маргарет давно бы уже вышвырнула ее обратно в приют. Почему она этого все еще не сделала? Девушке не хотелось верить, что это было издевательством. Вот только сегодняшний случай вновь доказал обратное.

Эмме почти исполнилось девятнадцать лет. По законам штатов Мэн и Массачусетс она уже давно являлась совершеннолетней, да и даже вполне себе тянула на подобие взрослого человека, но только не для своей матери. Та в очередной рылась у нее комнате в поисках какого-нибудь алкоголя и наркотиков, а после — устроила скандал из-за того, что Свон еще три дня назад отказала ей в походе на ужин к этим идиотам Браунам. Мать сделала вид, что не слышала ее четкого отказа, и, закатив истерику, обвинила в том, что она ужасная дочь и эгоистка. Для нее было крайне важным лишь то, что подумают люди вокруг, а если они не заявятся своей «дружной семьей» вечером в пятницу на ужин к своим новым высокопоставленным коллегам, то что о ней скажут на работе? Она ведь уже объявила, что они придут втроем, — к тому же, у миссис Браун есть замечательный сын возраста Эммы.

Женщина так часто восхваляла свою дочь в глазах коллег и хвасталась ее достижениями, словно своими, что ей не терпелось наконец привести дрессированную собачку на поводке и устроить своеобразный зоопарк на выезде. А иначе зачем она столько лет вкладывала ресурсы в эту сироту? Мэри-Маргарет так боялась за свою драгоценную вещь, что часто доставала девушку чрезмерным контролем и нападками на ее личное пространство. Даже несмотря на то, что Эмма была уже взрослой девушкой, понятие о личной комнате для нее было лишь формальным. Мать прикрывала свои регулярные вторжения в личное пространство Эммы своим благородным желанием наводить дома чистоту, но Свон было давно известно, откуда растут ноги. От ощущения абсолютного отсутствия личного пространства, от этого тотального систематического неуважения и бестактности по отношению к ней, которое проявлялось у ее матери во всех вещах с детства, Эмме порой хотелось лезть на стены.

Все эти пожирающие изнутри мысли не давали девушке покоя, и она продолжала бежать по практически пустынным улицам города к пристани. В том месте, где она выросла, у нее была одна отдушина — порт. Пейзажи, которые там открывались, были захватывающими, и ей казалось, что в мире нет ничего красивее и роднее, чем эти места. Она ни за что не променяла бы возможность хотя бы пару раз в год бывать в родных краях. Ей хотелось считать хоть какое-то место своим домом, думать, что именно здесь она родилась. Все, что она знала о том, как здесь оказалась, хранилось на небольшом клочке бумаге — это была небольшая вырезка из газеты почти что двадцатилетней давности. Там говорилось о пропавшей девочке, которую нашли у обочины дороги и отвезли в местную больницу.

Когда Свон наконец добежала до пристани, то ощутила, что порядком выдохлась, и опустилась на одну из скамеек, которые местные проектировщики как будто специально поставили напротив огромных кораблей, останавливающихся здесь, на берегу Атлантического океана. Именно в этом месте они условились встретиться до отъезда с Лили — ее единственной оставшейся здесь подругой. Вся история их дружбы тянулась еще со школы, и было бы крайне грустно не увидеть в последний раз близкого человека, с которым вы прощаетесь почти на целый год. Эмма успокаивала себя тем, что до ее отъезда в университет осталось всего три дня. Три гребаных дня, и она будет свободна. Осталось продержаться совсем чуть-чуть, и она вновь увидит большой город, любимых друзей, работу и родные стены университета.

***

На следующий день в обед Эмму ждал серьезный разговор с матерью о ее вчерашней выходке, которую она устроила всем, вместо того чтобы один раз наконец сходить поужинать всем вместе. Именно так выразилась Мэри-Маргарет вчера ночью, когда девушка пыталась тихо проскользнуть в свою комнату.

— Ну, и что ты вчера натворила? — наконец завела разговор Бланшар, отвратительно громко прожевывая капустные листья из своего салата. — Скажи честно, ты хотела мне все испортить?

Свон сидела напротив и с безразличием смотрела прямо на женщину, пытаясь скрыть отвращение. Она всю жизнь напоминала Эмме подобие Долорес Амбридж: отвратительные брошечки в виде бабочек, одежда с воротничками, коротко уложенные темные волосы «под мальчика», пухлые щечки и донельзя противный высокий голос. От всего этого умилительно-правильного и приветливого фасада просто тошнило. Многие в городе считали ее добрейшим человеком и грамотной специалисткой, да и репутация у нее была безупречной. Правда, Свон вообще откровенно не понимала, что мог найти в этой женщине ее отец, внешне гораздо привлекательней, чем она. Сейчас за столом он не сидел с ней и Рейчел, так как был на работе. Мужчина руководил единственным в городе приютом и по совместительству магазином товаров для домашних животных. Благороднейшее дело! В то время как ее приемная мать работала юристом в городской ратуше. Не люди, а ангелы, к тому же еще удочерившие сиротку.

— А что я сделала? Я три дня назад сказала, что не пойду к твоим коллегам, потому что уже раньше договорилась о встрече, — Свон опустила глаза в свою тарелку, лениво ковыряя «здоровый» салат, заботливо приготовленный ее мамашей.

— Ты бы умерла, отложив очередные пьянки со своими дружками ради матери? — женщина злобно и требовательно посмотрела на приемную дочь исподлобья. — Вот Рейчел — молодец, хотя у нее тоже есть подруги.

Это извечное «Рейчел — молодец» преследовало Свон всю жизнь. У нее всегда эталоном была другая — ее сестра. Мать часто произносила в адрес Эммы: «Вот была бы ты другая...», и дальше список обвинений можно продолжать бесконечно.

Конечно, больше любили родную дочь, больше давали ей, больше прощали, больше ценили, пусть и все так же токсично, но хотя бы не делали всю жизнь самым плохим примером. Рейчел всегда была образцово-показательной в оправдании ожиданий своей матери. Рейчел — молодец, потому что она не хамит матери. Рейчел — молодец, потому что ходит на все занятия в школе и не позорит родителей. Рейчел — молодец, потому что только помалкивает, когда мать выливает на нее поток своего дерьма, случившегося на работе. Рейчел — молодец, потому что учится на отлично. Рейчел — молодец, потому что знакомит мать со всеми своими друзьями. И у Рейчел, кажется, вообще нет собственных чувств и эмоций, хотя бы немного отличающихся от ее матери. Наконец-то эта женщина обзавелась ручной игрушкой в виде родной дочери, которая во всем ей потакала и не отлипала, заглядывая в рот. Да она еще просто слишком маленькая, чтобы осознать весь творящийся вокруг нее кошмар, черт возьми! И Эмма слушала это всю жизнь, пока ее активно эксплуатировали в стирании пеленок, присмотром за младшей сестрой, готовкой и прочими бытовыми заботами, для которых Мэри-Маргарет нашла лишние руки. Рейчел даже внешне была удивительно похожа на мать, что совсем не прибавляло симпатии к ней со стороны Свон. Но Эмма не теряла надежды, потому что в скором времени девочке стукнет тринадцать лет, и она хотела бы посмотреть на поведение сестры в пубертатном периоде. Интересно, будет ли она все так же той самой хорошей «другой»?

— Какие еще пьянки?.. — недоуменно отозвалась Эмма. — Мне уезжать через два дня! Я хотела успеть увидеться со своей подругой, которая уедет учиться, а не сидеть с незнакомыми мне людьми, как твоя дрессированная обезьянка на поводке.

Девушка чувствовала, как злость неустанно подступала, и уже была готова вот-вот выплеснуться наружу раскаленной лавой прямо в лицо Мэри-Маргарет. Но она не сделала этого. Не высказала, не уничтожила, а уберегла. Почти всю свою осознанную жизнь она только и делала, что оберегала мать от жгучей и разъедающей все на своем пути заслуженной злости по отношению к ней.

— Значит, так ты думаешь о моем желании провести время вместе с семьей? — хмыкнула Бланшар, морализаторствуя в полную силу, как она и любила.

Эмма лишь усмехнулась и бросила вилку на тарелку, демонстративно вставая из-за стола. Отвечать что-то на эти бесконечные моральные оправдания ее отвратительного поведения было бесполезно. Если в детстве это еще как-то задевало девушку, то сейчас она уже отчетливо видела в этом глупую и примитивную манипуляцию. Свон отнесла тарелку в раковину и помыла за собой посуду, пока ее мать показушно молчала, ожидая ответа, которого так и не последовало.

— Ты неблагодарная, эгоистичная и своевольная дрянь, — наконец выплеснула свой яд местная Долорес Амбридж, и Эмма кивнула на эту ее реплику с едва заметной горькой усмешкой, уже поднимаясь на второй этаж.

Оказавшись у себя в комнате, Свон тяжело вздохнула и тихо закрыла за собой дверь, памятуя о том, как мать бесится, когда она закрывается. Эмма уже давно перестала реагировать на эти выпады, или же, вернее, ей хотелось так думать. Потому что, объективно, это всегда неприятно, когда тебя называют дерьмом. Даже когда это делает незнакомый тебе хейтер из Интернета, оставляющий едкий комментарий. Можно, само собой, бесконечно прикрываться маской безразличия к подобным жестам, утверждая, что ты выше этого, но все это на самом деле ложь. К такому невозможно привыкнуть. Только вот загвоздка в случае Эммы Свон была в том, что вместо нелепого комментатора, сообщение которого можно без проблем удалить и в скором времени легко забыть, слова матери никогда не выкинуть из головы просто так. Даже приемной, даже такой мерзкой. Ты не можешь просто так игнорировать женщину, которая тебя вырастила. И если гадость в Интернете девушке приходилось читать не часто, то вот замечания матери преследовали ее всю жизнь, оставляя неизгладимый отпечаток в ее душе. Но даже несмотря на весь ужас, творящийся в их отношениях, она была готова чуть ли не убить любого за свою мать. Никто не смел причинять ей вреда, кроме Свон. Поэтому каждый раз, выслушивая жалобы на коллег, родственников или еще на что-нибудь, Эмма хотела встать перед ней и спросить прямо: кого, ну кого мне за тебя убить? Только скажи, почему ты, взрослая женщина, не можешь разобраться со своими проблемами столько лет подряд?

Этот порочный круг не заканчивался, сколько она себя помнит, но он хотя бы мог прерваться уже совсем скоро. Эмма подошла к большому зеркалу в своей комнате и пристально вгляделась в отражение. Измученное выражение лица, бледноватая кожа, небольшие синяки под глазами, тонкие, донельзя искусанные губы, выразительные скулы, но все еще пушистые белые локоны и длинные ресницы. Наверное, это было единственным, что выглядело более-менее здоровым и естественным в ней. Она даже не заметила, как проговорила себе вслух: «Два дня. Продержись еще два чертовых дня в этом дурдоме».

***

Почти все свободное время до отъезда Эмма провела охваченная тревогой о том, как бы прожить еще двое суток и не накосячить. Она переделала много работы по дому, чтобы ублажить Мэри-Маргарет, и даже помогла Дэвиду с машиной в гараже. На удивление, с ним было проще. Он вообще особо ничего не говорил и часами мог молчать, проводя почти все свободное время на работе. Дэвид Бланшар был высоким, красивым, статным брюнетом, с всегда приветливым выражением лица и добрым взглядом. Он заботился обо всех пропавших животных и пытался спасти каждую собачку в округе. Не человек, а душка! Но Дэвид был таким ровно до тех пор, пока не попадал под влияние властной жены, мнению которой никогда не перечил.

Иногда это было даже хорошо, потому что Мэри часто принимала правильные решения в финансовых делах их семьи, а иногда это было ужасно, потому что отец превращался в монстра. Может, он был более чутким, чем его жена, может, и понимал чуть больше, но никогда не вмешивался в ее воспитание детей. Свон навсегда запомнила, как он буквально за один вечер из терпеливого и тихого человека мог превратиться в чудовище, способное поднять на нее руку. Такое никогда не забудешь, просто не сможешь выжечь из своей памяти, как ни старайся. Поэтому Эмма держалась с отцом холодно и отстраненно, но подавать ему инструменты в гараже было намного лучше, чем настороженно сидеть в доме.

***

Осень у Эммы всегда ассоциировалась с переменами и вопреки логике — с новым годом. Мало что менялось в ее жизни зимой, все люди вокруг будто спали, замерзали и оттаивали лишь с первыми лучами солнца. А вот осенью все было наоборот, именно в это время года происходили самые масштабные события в ее жизни — хорошие или плохие — значения не имело. Каждый раз по окончанию лета она буквально предчувствовала изменения и некоторую неопределенность.

Конец августа выдался на редкость мерзким и дождливым. Опадающие листья, увядающая природа, серость, влажность... Свон ненавидела любые осадки всей душой, искренне желая, чтобы всегда светило солнце. Но даже ее противная метеозависимость, дающая о себе знать каждый раз при смене сезонов, не мешала наслаждаться днем отъезда в университет. Эмма уезжала в Сторибрук на месяц лишь затем, что этого требовала мать, угрожая прекратить ее финансировать, если любимая игрушка в виде ее приемной дочери не прибудет лично. Но девушка все же видела в этом плюсы, потому что жизнь в большом городе крайне изводила ее, и обычно мать даже вела себя не так отвратительно, видимо отвыкая от нее за продолжительное отсутствие. Далекая дочь ведь всегда хорошая дочь, верно? Суета Бостона настолько изматывала ее как морально, так и физически, что месяц с матерью в большом доме казался наименьшим злом из двух на выбор, но не тут-то было. На этот раз ее семейка вела себя особенно отвратительно, не расходясь по разным углам гребаного дома ни одного дня. В общем, отдохнуть толком у нее не получилось, а скорее, только потратить еще большее количество сил на выживание в опасной обстановке. В такие моменты Свон проклинала в себе какое-то позитивное мышление, которое, на удивление, не умерло за столько лет жизни в токсичном тумане. Да даже среди этого стресса она умудрялась находить для себя хоть немного радости. Может быть, это был некий защитный механизм, который просто позволял ей выживать. Эмма никогда не теряла надежду и, несмотря ни на что, верила, что когда-то в будущем у нее все обязательно будет хорошо, — просто надо чуть больше стараться. Как бы это глупо ни прозвучало, но она скучала по вузу, потому что ей там искренне нравилось. Она как будто впервые вдохнула полной грудью и увидела, что такое настоящая учеба, спустя годы тюремного заключения в школе.

Да, Бостонский университет — это не Лига плюща, но поступить в высшую школу искусств и наук этого учебного заведения было тоже престижно, тем более, у обучающихся там студентов была неплохая стипендия, идущая бонусом к бесплатному обучению, за которую Эмме тоже пришлось немало повоевать с местными зубрилами. Она отличалась от обычного контингента тех, кто получал так называемый грант, поэтому в школе почти никто не верил, что она сможет успешно сдать экзамены и поступить. Но, вопреки всему, Эмма с гордостью послала их всех к чертям на выпускном.

Хоть Мэри-Маргарет и не одобряла ее идею пойти учиться дизайну, но особо и не препятствовала, потому что платить за обучение не собиралась. Вот если бы Эмма выбрала полицейскую академию или медицинский университет, тогда они с Дэвидом еще могли бы потрудиться и найти деньги на благое дело. Честно признаться, девушка была благодарна им за то, что они просто не возражали и предоставили долгожданную свободу. Тем более, сейчас они пытались устроить Рэйчел в новую школу, которую не так давно открыли в Сторибруке, и Мэри-Маргарет уж точно не так сильно волновала судьба старшей дочери. Иногда Свон очень радовалась тому, что у нее родилась сестра. Ей было страшно только от одной мысли о том, что бы произошло, если бы все больное внимание ее мамаши было сосредоточено лишь на ней одной.

— Привет, Кристи, — Свон открыла дверь чуть громче, чем обычно, занося сумку с вещами в свою комнату в общежитии.

Вообще Эмма надеялась, что ее еще не будет, потому что та жутко ее бесила. Соседки менялись у нее довольно часто, но именно с Кристиной Дэвис ей не повезло больше всего. Тихушная, себе на уме, соблюдающая правильный режим сна и питания — эта девушка сразу вызвала у Эммы неприязнь. Вечно улыбалась, совершенно неприметно выглядела и делала по утрам зарядку. Не употребляла кофеина, не пила алкоголь, не ела фастфуд, не курила сигарет или чего похуже, не высказывала своего мнения и не приносила ничего домой. Какая-то серая и непонятная мышь, которая только и делала, что заставляла Свон искать в ней вечный подвох. Эмме казалось, что соседка вот-вот выдаст ей какую-то подлость, потому что искренне не могла понять, что у нее на уме.

Относиться к ней настороженно заставляло и то, что Свон сама нередко пренебрегала правилами распорядка и прочими бытовыми мелочами, за которые ее могли выселить легко и просто. В свое время девушка буквально выгрызла себе это несчастное место, потому что руководство считало, что она слишком близко живет. Ну да, подумаешь, всего лишь другой штат! Десять минут на метро добираться, не более. Но в этой ситуации, наконец, ей на руку сыграл ее статус сиротки. Она расслабилась, когда все удалось, потому что ее предыдущие сожительницы были такими же, как она, — обычными студентками, а не правильными до мозга и костей отличницами. Правда, все это было лишь мелкой досадой по сравнению с тем, от чего ей наконец удалось сбежать.

Эмма опустилась на свою кровать и все же тяжело вздохнула, глядя на не так давно полученное расписание. Больше всего она ненавидела лекции. Просто терпеть их не могла, и поэтому взгрустнула из-за того, что увидела во вторник первой парой историю дизайна, да еще и с новой преподавательницей. Эмма не хотела видеть новые дисциплины, потому что преподы были непредсказуемыми, и ко всему приходилось заново привыкать. Но и это показалось ей пылью, ведь ее мать сейчас была в другом городе, а она здесь, в Бостоне, и скоро окажется в знакомых стенах и займется любимым делом.

***

Когда аудитория наконец заполнилась студентами, преподавательница поспешила войти в класс и сесть за свой ноутбук, который уже был подключен к проектору. Это было фактически первое занятие Реджины, но не первая лекция — правда, волнения это не убавило. Когда она думала над тем, как будет строить свой курс, то в первую очередь ей хотелось исключить всю ту чопорность и скуку, что ассоциируется у людей со словом «история». Она стремилась подать всю возможную информацию кратко, доступно, а самое главное — полезно. Ведь студенты таких практических профессий порой учат теоретические предметы, чтобы просто сдать и забыть, совершенно не задумываясь о том, что могут применять полученные знания и в своих проектах. Реджине хотелось выстроить у студентов в голове неразрывную связь всей хронологической цепочки с тем, что гуру их профессии делают сейчас, и дать понять, чему можно научиться у мастеров. Со всей присущей ей грацией и изяществом она встала из-за стола и прошла вдоль аудитории, окидывая ее взглядом.

— Доброе утро, — сказала она настолько громко, чтобы привлечь внимание. — Как вы уже наверняка успели узнать, меня зовут Реджина Миллс, и я буду вести у вас этот курс ближайший учебный год.

Она открыла презентацию и взяла мышку со стола, чтобы дистанционно перелистывать слайды. На первом из них был схематично изображен план работы на семестр.

Отлично, орать не пришлось.

Все в аудитории замолчали, как по щелчку пальца, стоило ей заговорить. Все же это — высшее учебное заведение, и студенты здесь прошли определенный предварительный отбор. Да и вообще, мало кто решит открывать рот лишний раз на первой лекции, тем более когда перед ними стоит женщина, всем своим видом напоминающая королеву.

Первым делом бросалась в глаза ее осанка, которую только подчеркивали высокие каблуки. Реджина был одета в длинный черный пиджак с какими-то маленькими надписями, образующими витиеватый принт. Несмотря на то, что пиджак был в два раза больше ее самой по размеру, это не выглядело неуместным: его как будто сняли с недавней коллекции Vetements специально для нее. Под пиджаком выступал ворот белой наглаженной рубашки, который, казалось, был чуть ли не накрахмален. Стройные ноги подчеркивали зауженные брюки, которые не обтягивали, но и не были чересчур свободными. Лаконичный макияж завершала красная помада, подобранная под смуглый тон кожи, а черные уложенные волосы до плеч поблескивали, когда на них падал свет из окна. Словом, каждая деталь в образе этой мадам была тщательно продумана.

— Для начала я бы хотела сказать, что для меня главное — это ваша осознанность. Мне важно, чтобы вы действительно хотели изучать этот предмет, а не ходили сюда, потому что надо, или учили ради того, чтобы учить. К сожалению, это не приносит никакой пользы ни вам, ни мне, поэтому в течение недели вы можете...

Но ее речь прервали.

— Простите, я опоздала, — запыхавшись, сказала белокурая девушка, застыв в дверях, потому что еще не знала, как новая преподавательница реагирует на опоздания.

— Ничего, проходите, мисс... — она остановила взгляд на опоздавшей в ожидании, что она представится.

— Свон. Эмма Свон.

— Но впредь я прошу Вас, мисс Свон, и остальных о том, что если Вы опоздали — то не перебивайте меня и не мешайте остальным, просто тихо войдите и закройте дверь.

Эмма внимательно наблюдала за Реджиной, пока та говорила, но она даже и бровью не повела, хоть и выглядела достаточно сурово. Для нее все это, конечно же, было ожидаемо.

— Итак, я остановилась на том, что в течение недели я даю вам возможность присмотреться к моему курсу. Если вы поймете, что он вам не нужен, то можете сходить к методисту и смело заменить предмет. Это нормальная практика, и я не буду точить на вас зуб, а наоборот, буду благодарна за ваш осознанный выбор.

В это время Эмма присела к своей подруге Алисе, и они мельком переглянулись. Свон было сложно не оценить их новую преподшу — уж больно она выделялась на фоне остальных. Когда девушка впервые увидела ее в дверях, то ей сразу пришли в голову мысли о том, что ей крышка: эта строгая разодетая стерва не даст ей пощады. Все эти высокие каблуки, точеные лацканы пиджака, красная помада и идеальная укладка обычно не предвещали ничего хорошего на счет характера препода, но здесь все вроде обстояло иначе. Преподавательница даже разрешила сменить им предмет и не отчитала за опоздание, как их немногочисленные предыдущие лекторы.

— На экране вы можете видеть примерный план нашей работы, которому мне бы хотелось следовать. Но прежде я все же хотела бы прояснить кое-какие дисциплинарные моменты, раз уже зашел разговор об этом, — она на секунду задержала взгляд на Эмме и Алисе. — Пять прогулов — и вы отстранены от консультаций к экзамену и курсовой, а за десять вы автоматически идете на пересдачу.

На слайде в виде схемы лаконично был изображен план занятий до конца семестра, где каждое было обозначено квадратом с датой, расположенной под ним. Над некоторыми числами квадратики были красного цвета, что означало, как объяснила Реджина, небольшой опрос по пройденному тематическому блоку. В этот день студенты могли получить как тест, так и задание для устного выступления. Ближе к декабрю фиолетовым цветом были указаны дни сдачи курсовой и экзамена, а перед ними — несколько занятий с пометкой «К» — предэкзаменационной консультацией.

— Я буду отправлять вам презентацию на коллективную почту после каждого занятия, в том числе и макет с планом работы, чтобы вы могли грамотно распределить свое время. Поэтому не утруждайтесь фотографировать экран, — сказала она, когда заметила несколько камер, направленных на слайд. — Для этого прошу старосту отправить мне ваш электронный адрес после занятия.

— А что означают даты с обводкой? — как раз раздался голос их старосты, девушки по имени Белль Френч.

— Ах да, простите, забыла сказать. В эти дни мы с вами будем посещать разные выставки и мероприятия. Возможно, раньше вы делали это в рамках практики или с другими преподавателями, но теперь эта обязанность полностью лежит на мне. Это не дополнительные занятия — мы будем ходить в учебные часы. Прогул такого похода равен прогулу одной лекции, — Реджина наконец выдохнула. — Может быть, вам известно, что я активно занимаюсь выставочной деятельностью в нашем городе, поэтому эти своеобразные вылазки я постараюсь сделать интересными и уникальными.

«Как все идеально дотошно сделано и продумано», — пронеслось в голове у Эммы. Начиная от образа этой мисс Миллс, заканчивая планами и подачей. Девушка никогда раньше не видела ее, но уже могла себе представить, что эта женщина — явно не последняя фигура в творческой тусовке Бостона.

Даже таблицу нарисовала, прости господи.

— Ну что, как тебе идея прогуляться по топовым галереям с Мисс Штаны От Луи Витон? — шепотом спросила Алиса и улыбнулась.

Эмма тоже не смогла сдержать усмешки.

— И напоследок хочу сказать, что ваш главный враг в процессе обучения — это не лень, а стеснение, — Реджина переключила на следующий слайд, где крупными буквами был написан ее электронный адрес. — Впоследствии я очень сильно жалела, когда боялась задать вопрос преподавателю на лекции, и лишь позднее смогла преодолеть этот страх. Поэтому, помимо того, что вы будете посылать все свои работы мне на эту почту, вы также можете задавать вопросы по пройденной теме лично в письменной форме. Я надеюсь, что таким образом вам будет легче, и со временем вы тоже перестанете бояться говорить со мной на парах. Не могу обещать, что буду отвечать моментально, но сделаю это обязательно.

Миллс окинула взглядом всю аудиторию, чтобы посмотреть на реакцию. Как она и ожидала, студенты сидели тихо и не выражали никаких эмоций. Кто-то на задней парте переписывался в телефоне, а кто-то уже усердно что-то печатал на своем ноутбуке.

— Сейчас у вас есть ко мне вопросы? — выжидающе посмотрела она на студентов.

— Мисс Миллс, расскажите, пожалуйста, о курсовой и об экзамене подробнее, — подняла руку все та же Белль.

— Как Вас зовут?

— Изабелла Френч. Я староста этой группы.

— Я так и поняла, — улыбнулась Реджина и прошла в сторону девушки, которая сидела на первой парте. — Вы задали правильный вопрос, но мы поговорим об этом через неделю, когда с нами останутся только те, кому действительно нужен этот предмет. Кстати, заранее могу заверить всех, что ничего сверхъестественного и невыполнимого не будет.

«Ага, все вы так говорите», — скептически подумала Свон. Она сегодня не особо-то выспалась, поэтому сидела где-то в конце зала, подперев лицо рукой.

— Если у вас вопросов больше нет, то теперь спрошу я, — Реджина присела на край парты и обратилась к аудитории. — Как думаете, с чего мы начнем?

Она задала такой вопрос больше для того, чтобы понять, насколько все плохо: представляют ли студенты хронологию событий, как знают ключевые имена и даты. Ее, конечно, предупреждали, что уровень теоретической подкованности в этой группе невелик, учитывая, как плохо они справились с экзаменом по истории искусств в прошлом семестре.

— Уильям Моррис? — предположила Белль.

— Близко, но не совсем то.

— Баухаус! — раздался громкий мужской голос откуда-то с задних рядов, что удивило Реджину.

— Холодно.

— ВХУТЕМАС!

— Еще холоднее.

— Лотрек и Жюль Шере..

— Не попали.

— Хрустальный павильон, — слишком громко для себя самой вдруг сказала Свон. Она надеялась, что ее ответ затеряется в общем гуле, который вдруг поднялся, или на то, что какой-нибудь выскочка рядом услышит эти слова и повторит, но, как назло, вокруг все замолкли. Она не хотела высовываться сегодня — тем более ей уже удалось это успешно сделать из-за своего опоздания.

— Бинго, мисс Свон, — Миллс плавно переместилась ближе к той стороне зала, откуда раздался голос. — Объясните свое предположение?

Черт.

— Ну, мне кажется, что именно эта всемирная выставка в Лондоне стала некоторой концентрацией достижений в области дизайна и промышленности того времени, и дело даже не только в самом архитектурном сооружении. Она имела огромное пропагандистское и экономическое значение, насколько я помню.

Сидящая рядом Алиса ухмыльнулась — то ли от гордости за подругу, то ли от ее публичного выпендрежа.

— Да, Вы правы, — мягко говоря, Миллс была снова приятно удивлена.

— Кто знает, как всемирная выставка 1851 года в Англии связана с именем, которое назвала мисс Френч? — снова обратилась к студентам женщина, прощупывая почву.

В ответ она получила лишь тишину.

— Хорошо, — улыбнулась Реджина. — Уильям Моррис стоял во главе Движения искусств и ремесел. Это название выставок прикладного искусства, а также название самой организации, которая их проводила. Они происходили уже позднее выставки в Лондоне, потому что она и еще несколько других моментов предвосхитили расцвет английского декоративного искусства. И именно об этом значимом движении и событиях, которые способствовали его появлению, сегодня пойдет речь.

— И да, хочу уточнить: мы будем говорить как о графическом дизайне, так и о промышленном. Конечно, иногда архитектура и средовой дизайн будут затронуты, но, как мне известно, специальность у вас не связана с этими вещами, — продолжала вещать Миллс.

Эмма уже хотела заснуть и опустить голову на парту — ровно до тех пор, пока не увидела слайды, которые начала показывать студентам Реджина. Они были так лаконично и красиво сверстаны, что Свон не могла не зацепиться. Современно, необычно и со вкусом. Это был всем известный с детства факт: если в книжке красивые иллюстрации, то она притягивает больше. Эмма привыкла, что на подобных лекциях ей всю жизнь сначала говорят имя, а потом показывают картинку, или хуже того — показывают ее в одной несчастной книге, открытой на весь класс. Здесь, на экране, тоже было много крупных картинок, но к ним также прилагался еще и небольшой сопроводительный текст, который, по всей видимости, был рассчитан и на то, чтобы по этим презентациям можно было готовиться к экзамену, раз мисс Миллс собирается регулярно делиться с ними этим бесценным материалом.

Эмма в очередной раз поразилась продуманности этой женщины и, надо признать, ее чувству стиля. Свон до жути ненавидела все эти теоретические предметы типа истории — каким-то магическим образом на всех подобных лекциях у нее сами собой закрывались глаза, а сконцентрироваться больше чем на двадцать минут не получалось.

Те знания, которыми она сегодня неожиданно блеснула, были получены ей самостоятельно. Летом к ней в руки попала небольшая и довольно несерьезная книжка по истории дизайна, где кратко были изложены все события и даты. Не заставляя себя, исходя из банального спортивного интереса, Эмма прочитала ее как сказку в детстве, потому что именно так она воспринимала всяческие разновидности предметов типа «историй».

Но на этот раз случилось восьмое чудо света, потому что ей не захотелось спать, даже хотя бы прилечь или хоть как-то оторваться от лекции этой мисс Миллс. Она наблюдала за женщиной, которую уже мысленно окрестила главной иконой стиля в институте. Реджина казалась ей необычайно живой и эмоциональной: особенно это было заметно, когда преподавательница рассказывала о тех вещах, которые, вероятно, цепляли лично ее. Или как щурила темно-карие глаза, когда ей все-таки удавалось вступить со студентами в диалог или устроить его между ними. Она не читала лекцию как мантру, не называла все имена под копирку, а очень живо рассказывала, при этом активно жестикулируя. Очевидно, что она потратила достаточное количество времени и ресурсов на то, чтобы ее рассказ получился как минимум интересным. В ее речи звучали только значимые события и имена, а весь информационный мусор был выброшен еще на этапе подготовки. Все это она пропускала через себя, и таким образом чопорные фактические предложения зазвучали лучше, а исторические факты наполнились новыми, яркими красками благодаря особенной подаче. Ведь как бы уникально ей ни хотелось преподносить эту информацию, сухие факты, которые составляют хронологию событий, она при всем желании не могла изменить. И как бы Эмме не хотелось лишний раз не заглядываться на новую преподавательницу, она не могла перестать это делать. Точность, ум, строгость и харизма этой женщины привлекали ее не меньше, чем поистине сногсшибательный вид. Кажется, даже ее унылые одногруппники прониклись мисс Миллс, стараясь получить хоть каплю ее драгоценного внимания. И за время этой пары Свон почти сразу нашла для себя новую маленькую радость — это был крайне притягательный низкий голос Реджины.

— И да, друзья с задних парт, — обратилась преподавательница в конце лекции к студентам, которые все занятие просидели за ноутбуками или в телефоне, — если я сказала, что буду присылать вам презентации для подготовки, это не значит, что на паре можно расслабляться. Кто знает — может быть, на экзамене я спрошу у вас то, чего нет на этих слайдах?

Миллс крайне не хотелось, чтобы ее танцы с бубном на протяжении часа и двадцати минут пролетали мимо ушей студентов, поэтому она очень сильно надеялась, что в течение этой недели произойдет некий естественный отбор. Она ждала, что с ней останутся лишь те, кто будет взаправду заинтересован курсом.

— Мисс Френч, отметьте, пожалуйста, посещаемость в журнале, — бросила она напоследок.

Эмме показалось это верхом демократии со стороны этой женщины. Обычно преподаватели на лекциях сами проводили перекличку.

В целом, первая лекция прошла неплохо, хотя мысленно Миллс отчитала себя за все маленькие недочеты, что допустила в процессе занятия. Она заметила, что заинтересовала студентов и их взгляды были прикованы к ней — у кого-то чуть в большей, а у кого-то чуть в меньшей степени. Особенно ей почему-то запомнилась эта Эмма Свон, и не только благодаря ее ответам. Реджина, конечно, умела видеть зерно в людях, но пока не спешила с выводами относительно этой студентки.

Когда Эмма уже вышла из аудитории, то не могла понять странного послевкусия оставшегося от новой преподавательницы. Реджина казалась ей строгой, но в то же время доброй. На первый взгляд, она напоминала бесчувственную, суровую стерву, но стоило ей заговорить, как эти впечатления испарялись. Одновременно Миллс отлично держала субординацию и невозмутимое выражение лица, которое иногда сменялось такой живой улыбкой, от которой нельзя было оторвать взгляд. Словом, Эмма обнаружила массу противоречий, но самым главным из них было то, что несмотря на беспристрастность мисс Миллс, она будто бы обратила внимание на Эмму. Но с какой стати Свон вообще об этом думать?

— Эмма, очнись, — сказала рядом идущая Алиса. — Ты как будто в трансе после этой пары. Все в порядке?

Алиса Гарднер была единственной подругой, которую Свон нашла в институте. Как-то так получилось, что у нее не совсем хорошо выходило знакомиться с одногруппниками. Поступая сюда, она думала, что заведет массу новых друзей и подруг, но все с треском обломалось на деле. Не то чтобы она была какой-то злой или недружелюбной — просто люди были не те. Все они, студенты одной группы, были вынуждены видеть друг друга в этих стенах как минимум четыре года, так или иначе контактировать, общаться ближе. Долго ли протянутся такие отношения? Общалась ли бы Эмма с одногруппниками после пар, а уж тем более после окончания университета? В этом она сильно сомневалась. Если человек не вызывал у девушки чуть большего интереса, чем сходить с ним в столовку на перерыве, то она и не подходила к нему сама, но Алиса стала исключением.

Легкая, неординарная и даже немного сумасшедшая блондинка с несколькими розовыми прядями сразу привлекла Свон не только своим видом, но и незаурядным умом. Эмма искренне считала ее каким-то гением, потому что ее работы всегда отличались от других и были превосходного качества. Ей нравилось тянуться за более сильными, поэтому она незамедлительно сошлась с Алисой. По всем канонам Гарднер напоминала настоящую творческую личность, и это довольно ярко выражалось в ее облике. Короткие джинсовые юбки, цветные колготки, мятые клетчатые рубашки и рваные майки были ее любимой одеждой. Все это создавало очень яркий образ, заставляя других задерживать взгляд. С другой стороны, она также ровным счетом могла и отпугнуть от себя людей. Вся эта ее чудаковатость служила своеобразной лакмусовой бумажкой, из-за которой довольно быстро отсеивались те, кто был не по ее уровню. У Алисы был особенный взгляд на мир, она как будто вечно смотрела на все совершенно под другим углом, что придавало ей неоспоримую оригинальность или же отпугивало людей.

— А, да, все в порядке, — поспешила ответить Эмма. — Эта Реджина определенно произвела на меня впечатление.

— Ты крашнулась, — захихикала Алиса. — Она точно в твоем вкусе.

— Да нет, она слишком... Просто слишком, даже для моих предпочтений.

— Ты не умеешь врать.

— Эй, суперспособность распознавать ложь уже занята, — в шутку сказала Свон. — Мной, если что.

— Это определенно будет веселый год, — пророчески подытожила Алиса.

— Надеюсь, что ты говоришь это в хорошем смысле...

— Даже не знаю, — продолжила улыбаться девушка. — На следующей неделе в пятницу Джонс закатывает вечеринку у себя. Ты пойдешь?

— Что? Год еще практически не начался, а он уже развлекается?

— По-моему, причиной послужило как раз начало семестра.

— Я не знаю, Алиса, — неуверенно ответила Эмма. — Он так меня бесит, если честно.

— Да, но там будет много бесплатного алкоголя, — начала уговаривать ее та, — и бассейн! Давай же, мы должны там быть! С ним вообще не обязательно общаться.

— Он пригласил тебя только потому, что хочет, чтобы я была там. Ты идешь у него на поводу.

— Наплевать! Напьемся, повеселимся и уйдем утром. Ничего не случится.

— Ох, ладно, — Свон закатила глаза, предвещая, какая это будет непростая ночка. — Только если ради тебя.

Киллиан Джонс был местным мачо, который, к тому же, был еще и капитаном университетской футбольной команды, что считалось крайне престижным среди студентов. Он учился на факультете международных отношений в их же корпусе. От парня буквально за километр несло дорогим парфюмом и тестостероном, что раздражало одну часть девушек, а другую приводило в восторг. Эмма Свон относилась к первой категории, но Киллиана это не волновало. Чего таить греха, он и правда, был хорош собой: высокий, накаченный брюнет с пронзительными голубыми глазами, но с чертовски противным характером. Самовлюбленный, напыщенный и излишне самоуверенный — именно таким он казался Эмме, когда пытался подкатывать к ней вот уже с прошлого семестра.

Но тусовки у него всегда были самыми масштабными и дорогими. Возможно, еще и поэтому его знал почти весь университет, несмотря на то, что ребята с соседних факультетов не так часто пересекались. Его родители владели каким-то крупным бизнесом, связанным с кораблестроением, поэтому не исключено, что Киллиан снова будет хвастаться, как все летние каникулы он разъезжал на собственной яхте со своей новоиспеченной сиюминутной избранницей. Чаще всего он приглашал всех к себе в дом, который находился в элитном районе Бостона. Частная территория с бассейном и большим внутренним двором так и располагала для самых незабываемых вечеров.

Несмотря на то, что это был только второй учебный день, студентов уже успели загрузить по полной программе. Во время учебы у Эммы практически не было лекционных предметов, поэтому она не могла знать, что такое классический подход к обучению. Все время она занималась практически — изучая программы и рисуя. Ведь как иначе можно обучить художника или дизайнера? На словах — не нарисуешь, в теории — не сверстаешь. Есть только факт наличия твоей работы и кропотливого труда, который отражается на ее качестве. Можно, естественно, бесконечно обсуждать идеи и все то, как делали раньше, и похоже, именно этим они будут заниматься с Реджиной. Самым привлекательным из того, что она сказала на лекции, Свон показалось именно посещение выставок. Ей даже не терпелось узнать, куда же их поведет эта женщина вот уже через две недели.

***

Сегодня Реджину Миллс, как обычно, ожидал насыщенный рабочий день, но это, по большей части, ее только радовало. После пар в институте у нее была назначена встреча с кураторами грядущей выставки импрессионистов в Музее изящных искусств, позже она пообещала появиться на открытии небольшого лофт-проекта, с руководителями которого впоследствии планировала поработать. На самом деле, человеку без связей с творческими людьми было сложно представить, в чем же заключалась деятельность Миллс и что приносило ей такой доход. Хоть, по ее мнению, она и не была большим человеком, но могла обеспечить себе достойную жизнь и стабильный заработок. Посетитель выставки, музея, биеннале или фестиваля редко задумывается о том, сколько нужно усилий, чтобы организовать подобное мероприятие. Сколько организаторов, дизайнеров, сторонних организаций нужно привлечь даже не просто в качестве участников экспозиции, а для создания всего этого масштабного мероприятия. Где-то Реджине приходилось руководить процессом, а где-то только помогать. Она давно закрепилась в одной крупной медийной организации, которая занималась подобными вещами. Помимо этого она находила клиентов самостоятельно, нарабатывая себе имя, поэтому преподавание для нее было абсолютно в новинку. Прежде всего, она была отличным лидером, но также умела работать в команде и самостоятельно. Всю свою жизнь, начиная со студенческих лет, она набивала себе профессиональную ценность, заводила связи и знакомства. В работе заключалась вся ее жизнь, в работе она проявляла саму себя, и только там на данный момент искала смысл своего существования.

Если что-то конкретное не занимало голову Реджины Миллс хотя бы десять минут, то ей уже становилось невыносимо, поэтому она постоянно искала себе занятие. Какой бы невероятной она ни была и чего бы она ни достигла — все эти достижения и победы обесценивались почти моментально после столь желанного получения. Ей все время было мало того, чего она добилась, поэтому, чтобы выжить, осталось только одно — идти вперед, невзирая ни на собственное состояние, ни на окружающую обстановку. Вероятно, это было патологией, существенно мешающей жить на полную, но зато гарантирующей стабильный большой доход. Ей было проще дотошно верстать презентацию и продумывать программу, чем задумываться о своем эмоциональном состоянии или о личных проблемах.

Несмотря на то, что с работой и бизнесом все было в порядке и к тридцати шести годам она уже успела посотрудничать почти со всеми крупными музеями, выставочными площадками и арт-пространствами Бостона и не только, в ее душе было все еще безмерно пусто. Голову Реджины занимала, по большей части, только карьера. Она много думала о том, что пора бы уже заняться организацией передвижных выставок, вывозя свои проекты не только за пределы штата, но ее размышления о наполеоновских планах внезапно прервало письмо из Бостонского университета с предложением прочитать продвинутый курс истории дизайна в грядущем учебном году. Весной и летом ей предлагали пройти курсы подготовки к преподаванию, чтобы получить возможность работать в университете.

Сначала Реджина фыркнула и закрыла письмо. Она уже не раз читала лекции о продвижении в арт-бизнесе, о том, как обстоят дела на этом рынке, о его дальнейшей судьбе, о способах продвижения современных выставочных пространств и... Всего ей было уж точно не вспомнить, но что ей предлагают они? Неужели не могут найти в свой универ какого-нибудь обычного историка? Видимо, хотят выделиться и поднять статус факультета, купив ее. Но Миллс не спешила отвечать и решила еще подумать. В конце концов, она знала, как порой тяжело устроиться на работу в высшее учебное заведение и как люди месяцами ждут ответа на резюме или окончательного решения по итогу собеседования. Тем более уж такого опыта работы у нее точно никогда не было. Ее, скорее, приглашали вещать на разные opencall-мероприятия или в небольшие частные онлайн школы. Вероятно, ее могли заметить на одной из таких лекций, потому что выступала она периодически, и более того, почти весь материал уже давно был выложен в Интернете. На несколько дней ей даже удалось забыть об этом предложении, погрузившись в свою привычную рабочую рутину. Но все же, однажды сидя в очередном ресторане, она не выдержала.

— Грэм, как думаешь, у меня получилось бы преподавать? — как бы невзначай завела она разговор.

— Что? — недоуменно поинтересовался мужчина.

— Я серьезно. Ты думаешь, у меня получилось бы провести собственный курс в университете?

— Конечно. Я считаю, что в мире вообще нет вещей, которые бы у тебя не получились, — он взглянул на ее задумчивое лицо. — Тем более, насколько мне известно, ты уже читала лекции раньше.

Реджина неуверенно вздохнула и продолжила смотреть куда-то в угол зала, пока мужчина напротив с обожанием смотрел на нее. Грэм Хамберт неровно дышал к ней еще со времен ее студенчества. Он увидел ее впервые, когда Миллс уже оканчивала магистратуру. Он был одним из знакомых ее подруги, и однажды они пересеклись на вечеринке, куда Реджина все же иногда захаживала. Грэм в то время учился в полицейской академии на последнем курсе и буквально сразу же, как только увидел ее, захотел перевестись к ней в институт, лишь бы быть ближе.

К сожалению, все его поползновения были отвергнуты почти на корню, потому что у Миллс тогда был совсем другой интерес и другие заботы. Но если бы она не отвернулась от него, то у них могли бы сложиться хорошие отношения. Он был чертовски красивым шатеном с пронзительными голубыми глазами. Внешность, да и поведение соответствовали типичному образу идеального принца на белом коне. Может быть, он так старался только в ее присутствии, но и окружение отзывалось о нем положительно. Однако, Реджине он казался слишком простым и неинтересным парнем.

Бог знает сколько лет назад они оба уже окончили институт, но даже спустя столько времени судьба вновь столкнула их на одном ужине. Грэм был знаком с ее близкой подругой Кэтрин, благодаря которой они когда-то и пересеклись. Произошедшая тогда встреча оказалась случайностью и выпала как раз на тот период, когда Реджина была разбита и раздражена серьезным расставанием, пережитым ею незадолго перед этим.

Оказалось, что его симпатия не угасла даже спустя столько времени и нескольких лет в браке. Миллс посмела встречаться с женатым мужчиной, но, который сам утверждал, что не любит супругу и что их брак давно катится к чертям. Все это добавляло драйва и адреналина в их отношения, а Реджина лишь улыбалась от этого, сама себе не веря. Тогда она нашла источник поддержки и неподдельного восхищения в лице этого шерифа, который, к тому же, столько времени не забывал о ней. Может быть, она и не отдавала себе отчета в том, как пользовалась им, как сама стала отыгрываться за годы абьюза и страданий. Трудно назвать ее саму ангелом, ведь когда Реджине Миллс было нестерпимо больно, то больно было и кому-то еще.

Все это привело к тому, что их отношения теперь назывались «передружбой» с самым невероятным сексом, который когда-либо был у Реджины. Так окрестила их союз именно Миллс, четко выстраивая все границы и варианты дозволенного, чтобы он не чувствовал себя обманутым идиотом. Она все еще не знала, любила ли она его или просто пыталась хоть как-то заполнить пустоту в душе этой иллюзией близости, но он однозначно заслужил уважение и ее внимание хотя бы за то, что столько лет не сдавался.

И вот, после первого тяжелого рабочего дня в университете ее хотя бы кто-то будет ждать дома. Грэм пообещал заехать и остаться у нее. Обычно в будни им было трудно увидеться, но иногда они делали такие исключения, пока Грэм врал своей жене о внезапной болезни напарника, который попросил его заменить в ночное дежурство. Хамберт всегда выполнял свои обещания и никогда не опаздывал на встречи с ней, поэтому уже ждал Миллс. Реджина вышла из здания довольно уставшая и вымотанная — впрочем, он привык видеть ее такой.

— Я соскучился, — сказал он, крепко обнимая женщину при встрече.

— И я, — соврала Миллс и улыбнулась. — Сегодня в ресторан, или что-нибудь закажем домой?

— Если честно, я за последний вариант. У меня было очень напряженное дежурство.

— Как скажешь, — сказала она, садясь в свой черный мерседес.

— Как прошел первый день в университете? — спросил Хамберт по дороге.

Грэм всегда спрашивал о ее настроении и делах с неподдельным интересом и нередко переживал за нее. Реджина же, в свою очередь, всегда держалась отстраненно в отношении него. Ей не хотелось лишний раз делать больно своим безразличием или банальной усталостью.

Приехав домой, они заказали доставку из китайского ресторана и включили какой-то незамысловатый сериал. Эта иллюзорная теплота давала хоть какое-то ощущение уюта и участия. Грэм вместе с женой жил в небольшой квартирке, которая находилась довольно далеко от его работы, в отличие от апартаментов Миллс. Поэтому ему зачастую было просто выгодно оставаться у нее. Как забавно бы это ни выглядело, но в ванне Реджины в стаканчике стояли две зубные щетки, и для Грэма это было большим достижением и своеобразным символом.

— Реджина, ну хоть на секунду оторвись от работы, — взмолился Хамберт, когда увидел, что она открыла свой компьютер уже в пятый раз за вечер.

— Боже, ты не поверишь, — игнорировала она его просьбу, глядя в экран. — Мне предлагают вести курс истории искусств у журналистов в том же вузе!

— Что? Сейчас? Почему они так поздно начали искать сотрудников?

— Они пишут, что преподаватель увольняется в конце месяца. Это было для них неожиданностью.

— То есть это даже не временная мера? — озадачился он, лежа на кровати рядом с Реджиной. — И что ты будешь делать?

— Нет, временная. Попросили до конца семестра, — задумалась она, мысленно уходя от Грэма, дивана, китайской еды и сериала. — На раздумья дали три дня, а потом, по всей видимости, будут искать кадры на стороне. Я в шоке.

— Мне кажется, тебе уже хватит работы. Ты и так загружена почти целыми сутками.

— Неправда, у меня есть дни, когда я заканчиваю в шесть.

— А потом работаешь все выходные, — усмехнулся Грэм, переключая сериалы на Нетфликсе и твердо понимая, что уже никак не повлияет на ее решение.

— Давай не будем об этом, — Миллс наконец закрыла электронную почту и захлопнула ноутбук, вглядываясь в экран телевизора и возвращаясь в крепкие объятия.

Она уже прикидывала планы и количество часов. Сможет ли она это совместить со всеми своими встречами и прочей работой вне вуза? Стоит ли ей вообще соглашаться на эти два дополнительных академических часа в неделю? Она, по факту, еще даже не совсем поняла, каково это — работать в университете, а ей уже поступило новое предложение. Из этих грандиозных размышлений ее вытянули сильные руки Грэма, движениями которых он так и намекал на что-то большее, чем просто заснуть вместе.

— Серьезно? Ты разве не устал? — спросила Реджина, чувствуя его навязчивые прикосновения.

— Устал, но ты слишком красивая, — ответил Грэм, не отрывая от нее взгляда.

— Нет, прости, не сегодня — она наконец посмотрела на него и ласково погладила по голове, — Еще успеем.

Тогда Грэм пораженчески отстранился и теперь усердно начал стараться полностью погрузиться в происходящее на большом экране, в то время как Реджину все это вовсе не занимало.