17
Том остается. Иначе как бы он смог понять, что меня бросило в сильный жар? Из тех нескольких часов я помню только дикую лихорадку и дрожь, пронзающую все тело. Это похоже на бред. Я пытаюсь прийти в себя, но тело само отключает меня от реальности. Оно больше не может. И я больше не могу. Так что в какой-то момент перестаю сопротивляться и проваливаюсь в темное, блаженное и желанное небытие.
По ощущениям проходят целые сутки перед тем, как я отхожу. Голова и руки такие тяжелые, словно приколочены к кровати. Я с огромным трудом поднимаю себя с подушек и натыкаюсь взглядом на входящего в комнату Тома.
– Тебе нельзя вставать, – реагирует он.
– Почему? – хрипло спрашиваю.
– Доктор сказал лежать в кровати.
– Какой доктор? – хмурюсь я. Перед глазами все расплывается.
– Ты не помнишь? Мне казалось, ты была в сознании. Я вызывал тебе доктора… он поставил капельницу, выписал лекарства. А еще прописал постельный режим.
– Понятия не имею, о чем ты, – говорю я и откидываю одеяло, спускаю ноги на пол. Понимаю, что я в трусах и его футболке.
– Ты можешь хоть раз послушать то, что тебе говорят? – огрызается Том и делает несколько шагов ко мне. Наклоняется к лицу.
– Я просто хочу помыться.
– Сейчас есть вещи поважнее. Ты должна отдохнуть.
Я смотрю в его лицо. Какой же он все-таки красивый. И эти зеленые глаза… с коричневыми крапинками где-то на дне…
– Ложись обратно, ладно? – говорит он и кладет руку мне на плечо.
– Нет, мне надо помыться, – продолжаю твердить я.
Том нервно сжимает челюсти и отворачивается. А потом снова смотрит на меня и спрашивает:
– Ответь честно, ты просто стоишь на своем или правда так сильно хочешь в душ?
– Правда.
Он вздыхает, но говорит:
– Тогда ладно. – И помогает мне дойти до ванной. – Я приоткрою дверь, если что, зови.
Том выходит, оставляя меня одну. Я еле держусь на ногах. Скидываю с себя одежду и набираю воду в ванну. Взгляд падает на ноги. На коленях и голенях яркие фиолетовые синяки. На боку синяя полоса от маминого ремня. На сгибе локтя повязка, сквозь которую виден след крови. Совершенно не помню, как она тут появилась.
Когда забираюсь в ванну, я не только вижу свои синяки, но и «чувствую» их. От горячей воды все тело пронзает боль. Я сжимаю челюсти и обнимаю колени. Чувствую себя мертвой. Удивительно, но, оказывается, смерть можно чувствовать. Я вспоминаю мать, ее лицо и ее ненависть ко мне. А еще то, что вся моя жизнь – это борьба с этой ненавистью. Я никогда не проигрывала. Но сейчас, кажется, готова сдаться.
Интересно, все ли мои поступки вызваны нелюбовью ко мне окружающих? Наверное, да. Тяжело стать нормальным человеком, когда тебя никто никогда не любил.
Я зажмуриваюсь, пытаясь справиться с эмоциями. Сжимаю колени пальцами. Я никогда не хотела жить, но и целенаправленно умереть не пыталась. Все, что я делала, – разрушала себя, пытаясь заглушить невыносимую боль. И я всегда это понимала, но ничего не пробовала изменить.
– То-о-ом! – зову я так громко, как только могу.
– Что? – отвечает он из комнаты.
– Зайди через пять минут, – говорю и после опрокидываю полбанки геля для душа в воду, чтобы появилась пена.
Смотрю на то, как вода пенится. Мне до боли хочется, чтобы меня кто-то любил. Все то хорошее, что я чувствую, – это Том. Окей, я люблю его. А он?
– Могу зайти?
– Да, – отвечаю я и сгребаю руками пену поближе к себе. Он медленно проходит к ванне и опускается передо мной на корточки.
– У тебя все хорошо? – вдруг спрашиваю я.
На его лице появляются улыбка и непонимание.
– Все как обычно… Что за странный вопрос?
Я кладу руки на бортик ванной, а сверху голову. Смотрю на него. В животе приятно тянет. Сердце сильно стучит.
– Не знаю, – говорю, – просто захотелось узнать, что у тебя все хорошо. Ты же меня спрашиваешь.
– Со мной все в порядке, малышка… а вот с тобой совсем нет.
– Нет… у тебя все хорошо, а значит, и у меня все хорошо.
Том усмехается. Протягивает ко мне руку и касается виска. Гладит его большим пальцем. Убирает волосы за ухо. Он такой нежный… Как же я его люблю. Дрожащей ладонью я касаюсь его руки и закусываю губу от удовольствия. Совсем невесомое касание, от которого так сильно кружится голова и искрится в груди. Я делаю над собой усилие и подаюсь вперед, обвивая его шею руками. Том обнимает меня в ответ и касается обнаженной мокрой спины пальцами. Они такие шершавые и грубые. Вот-вот оцарапают мою тонкую кожу.
– Том… – бормочу ему в шею.
– М-м-м? – откликается он.
– Почему ты со мной таскаешься?
Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего.
– Хм… – он скользит по мне взглядом, – не знаю. Наверное, потому что вижу в тебе себя.
Я мотаю головой и протестую:
– Мы совершенно разные!
– Нет. Просто я старше и умело скрываю свою сущность.
– Я тебе не верю, – выдыхаю я и опускаюсь щекой ему на плечо.
– Ты меня совсем не знаешь, Белинда, – тихо говорит Том. Эти слова выбивают из меня весь воздух.
– Как мне тебя узнать? – шепчу. – Я хочу тебя узнать.
Том замолкает. Потом осторожно говорит:
– Детка, честно… я не думаю, что тебе это нужно.
– Почему? – вскидываю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Почему ты решаешь за меня?
– Потому что я не тот человек, которого ты себе придумала. Правда, я не такой.
– Нет, Том, – отрицаю я, – ты самый лучший… ты самый-самый-самый лучший… и я… я… я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя, Бельчонок, – перебивает он беспорядочный поток моих слов.
– Нет, ты не понял, я не просто люблю тебя, я люблю тебя как…
Том вдруг прикладывает палец мне к губам. Сердце проваливается куда-то вниз.
– Нет, Белинда, я все понял. Тихо. Молчи, ничего не говори…
Глаза в одночасье наполняются слезами. Том отвергает меня. Прекращает то, что даже еще не началось.
– Я тоже люблю тебя, слышишь? Ты – дочь человека, с которым я иду рука об руку почти полжизни, я не могу тебя не любить… но это все, Белинда. Это все.
Он говорит, а меня словно бьют битой по голове. Перед глазами мелькают яркие беспорядочные звездочки, воздуха не хватает. Хочется закричать, но я молчу.
– Я люблю тебя, – тихо повторяю я.
Том закрывает глаза, шумно вздыхает. А потом отпускает меня и пытается отойти, но я мертвой хваткой цепляюсь за его футболку.
– Нет, Том, не уходи, прошу… Я не смогу без тебя, я люблю тебя…
– Малышка, тебе сейчас очень плохо, ты не в себе и тебе надо отойти от произошедшего, – тихо говорит он и накрывает мои сжатые ладони своими.
– Я признаюсь тебе в любви, а ты говоришь мне, что я не в себе… – шепчу, пытаясь не выдать дрожь в голосе.
– Я не знаю, что тебе ответить, Белинда…
Я зажмуриваюсь, чтобы отогнать слезы. Сильнее сжимаю его футболку.
– Умоляю, скажи хоть что-нибудь! Пожалуйста, прошу тебя, Том, – жалобно скулю я, где-то на краю сознания понимая, к чему все идет.
– Послушай меня, Белинда, – он кладет руку мне на щеку, – у тебя сейчас очень сложный период в жизни…
– Что за херню ты несешь, – перебиваю я, но Том снова затыкает меня.
– Слушай. И я, наверное, единственный взрослый человек, который тебя поддерживает… тебе просто больше некого любить, понимаешь? Но это ничего не значит, малышка, вообще ничего. В твоей жизни будет много людей, к которым тебя будет тянуть. Но иногда такие чувства разрушительны. И ни к чему не приводят.
Внутри меня вскипает кровь от злости и обиды. Я еле сдерживаюсь, сжимаю челюсти и говорю:
– Поверить не могу, как ты обесценил мои чувства…
– Ты заблуждаешься в своих чувствах.
– Нет, это ты заблуждаешься! – вскрикиваю. – Я люблю тебя!
Его футболка все еще в моих руках. Я думаю секунду, а потом рывком притягиваю Тома к себе. И это словно спрыгнуть с водопада. До этого момента я и сама не знала, как поступлю. Наши губы сталкиваются. По животу пробегает дрожь и устремляется куда-то между ног. Я чувствую, какие его губы теплые и мягкие, чувствую его горячее дыхание. Ощущаю отросшую щетину на коже. Я хочу целовать Тома долго и глубоко, но как только касаюсь его языком, он отворачивается от меня и говорит:
– Прекрати. Белинда, стой. Не надо.
А потом с силой отстраняет меня и встает, оставляя после себя холодный порыв воздуха. А еще звенящее одиночество. И боль. Боль, которую позже сменяет стыд и осознание того, что я натворила.
Меня парализует. Сердце бьется так, что, кажется, сотрясается все тело, в ушах звенит. Холодная лавина паники накрывает с головой, из-за нее я забываю, как дышать. Я смотрю на дверь в ванную.
Том выходит, но колеблется. В проеме он разворачивается и говорит:
– Тебе надо успокоиться. Слышишь? Мойся, суши волосы, смажь синяки – мазь в ящике над раковиной – и ложись спать. Завтра утром поговорим.
После этого он оставляет меня. Просто выходит, будто ничего и было. Завтра утром поговорим. Мне хочется спросить: «О чем, Том?».
О чем нам с тобой разговаривать? О том, что я глупая дура, которая не понимает, что творит? О том, как я только что разрушила наши с тобой отношения? Нашу дружбу и привязанность?
Я начинаю плакать. Захлебываться слезами – ну, потому что так глупо я себя еще никогда не вела. На что я рассчитывала? Я опять ни о чем не подумала.
Ненавижу. Как можно с таким упорством разрушать все вокруг? Прокручивать через мясорубку себя и всех, кто оказывается рядом. Том тут ни при чем… Он вообще ничего мне не должен, он не должен страдать из-за меня.
Все кончено. С этими мыслями я поднимаюсь из ванны и начинаю судорожно вытираться. Натягиваю одежду, а потом залетаю в свою комнату и хватаю дорожную сумку. Все мои немногочисленные вещи летят в нее, я только успеваю между делом смахивать слезы.
Тело трясется. Какая же я дура… бездомная наркоманка, лишенная мозгов. Моя мать во всем права. Может, мне стоит вернуться домой и правда лечь в психушку?
Я переодеваюсь и пулей спускаюсь на первый этаж. Ничего вокруг не замечаю, мне больше ничего не важно, я только хочу поскорее уйти отсюда и обо всем забыть. Позвонить Алисе и решиться на укол. Почувствовать то, что чувствует она. Больше ничего не остается.
Я оказываюсь в коридоре и берусь на ручку двери. В этот же момент неведомая сила хватает меня за руку и дергает обратно в квартиру. За долю секунды разворачивает к себе.
– Куда собралась? – ледяным голосом спрашивает Том.
– Тебя это не касается, – выдавливаю я, тут же сталкиваясь с его гневным взглядом.
– Что значит меня не касается?! – рявкает Том, отчего я вздрагиваю. – Белинда, ты издеваешься надо мной?! – кричит он и встряхивает меня за руку.
Я пугаюсь. Искренне и очень сильно пугаюсь. Том продолжает:
– Куда ты опять бежишь?! Во что на этот раз хочешь вляпаться?!
– Том, не кричи, прошу тебя, не надо так кричать… – шепчу я.
– Ты никуда не пойдешь, ясно? Я же сказал тебе идти спать!
Его слова поднимают во мне бурю возмущения. Я тоже повышаю голос:
– Ты не можешь запретить мне уйти! И не можешь указывать мне, что делать!
– Мне плевать, понятно? Хорошо меня слышишь? Мне плевать. Хватит бежать, Белинда! От себя ты не убежишь!
– Нет, Том… – мотаю головой, – я не могу… как я буду находиться рядом с тобой? Я не могу больше находиться рядом с тобой!
Я пытаюсь вырвать руку, но его хватка железная. Пытаюсь отступить назад, развернуться – все бесполезно. Том держит меня так сильно, что мне больно.
– Да я тут ни при чем! Ты бежишь не от меня, а от себя самой.
– Нет, Том, я не могу, отпусти меня… перестань вести себя, как моя мать!
Мой крик разрезает пространство. На секунду помещение оказывается в звенящей тишине, а после Том с рыком выхватывает у меня из рук сумку и швыряет ее в сторону. Он отступает от меня на пару шагов и проводит по лицу руками.
– Я знаю, Белинда, – говорит он, – ты привыкла убегать от боли и забываться в наркотиках. Я знаю, это приятнее и легче. Но попробуй хоть раз справиться без них… не убегай. Попробуй бороться. Ради меня. Если ты и правда меня любишь, сделай это ради меня.
Все силы и эмоции вдруг разом покидают тело. На их место приходит сумасшедшая усталость. Колени дрожат и подгибаются, но я держусь. Говорю:
– Ладно. – И это все, на что меня хватает.
Тома моментально отпускает – его лицо расслабляется, и в глазах теперь плещется не злость, а… сожаление? Он смотрит на меня с сожалением. А потом подходит и обнимает, крепко прижимая к себе. Я утыкаюсь носом ему в грудь, словно ничего и не было, никаких криков и запретов. Том что-то говорит мне. А я ничего не слышу. Я совершенно опустошена.