12
В самолете заложило уши. Я принялась громко плакать, потому что испугалась и не понимала, что происходит. Да и с чего бы, мне тогда было всего пять лет.
– Белинда, что случилось? – спросила мама. Она наклонилась ко мне с соседнего сиденья и пересадила к себе на колени.
– Ну же, скажи, что болит, хватит плакать.
Отец, сидевший на третьем сиденье у прохода, шумно вздохнул.
– Белинда, нельзя плакать в общественных местах, ты мешаешь людям, – серьезно сказала она. От ее тона я стала реветь еще сильнее. А уши все также продолжали болеть.
– Эй, Белинда, – послышалось спереди.
Я подняла глаза и увидела Тома. Он свесился со спинки переднего кресла и смотрел на меня.
Тогда он выглядел… как мальчик. Парень. Совсем молодой. Сколько ему было лет? Двадцать? Двадцать два? Точно не помню. Его волосы были зелеными. А взгляд… во взгляде плясали искры. Не то что сейчас – одна усталость.
– Уши болят, да? – спросил он. – Больно? Мне тоже… Возьми конфетку. Бери-бери. Будет легче.
Я перевела взгляд на маму с немым вопросом: «Можно?».
Она кивнула.
– Забирай. – Том отдал мне конфету, и я положила ее в рот, рассасывая и понимая, что становится лучше.
– Класс, да? – спросил он. – Линда, держи, – протянул он моей маме пакет с леденцами. – Если вдруг еще заболит.
Я перекатывала конфету во рту и сама не поняла, как успокоилась.
Это был мой первый в жизни полет на самолете и первый в жизни мировой тур у «Нитл Граспер». Они собирались кататься по всему свету целый год. Мой отец должен был лететь с ними. Он всегда и везде был с «Нитл Граспер», так что это даже не оговаривалось.
Настал момент решать, что же делать с нами – мной и мамой. На свой страх и риск отец взял нас с собой. По его рассказам, у группы почти не было денег, и кормить нас в туре было дорого. Это сейчас они могут позволить себе возить с собой хоть целое семейство, а тогда все было по-другому. Ни у кого, кроме отца, в те годы не было семьи, так что все решилось – мы поехали.
Я почти ничего не помню, да и к тому же все пошло не по плану. Через полгода в Европе началась зима, и я, не привыкшая к такому климату, сильно заболела. Нам пришлось улететь, а мне – еще неделю лежать в реанимации с пневмонией.
По примеру моего отца, «Нитл Граспер» всегда возили с собой в туры девушек, жен, а потом и детей. Так уж повелось. Но наличие семьи под боком никогда не мешало им жить жизнью рок-звезд.
– Том, прошу тебя! Прошу! Умоляю! – кричала Марта.
От ее крика у меня леденело сердце. Мы все были в холле отеля и наблюдали то ли веселую, то ли страшную картину: Том стоял на извилистой лестнице и собирался прыгнуть на огромную люстру, свисавшую со второго этажа. Вокруг носились администраторы и работники отеля, но ничего не делали. Бен преграждал Марте дорогу, смеялся и удерживал ее, не давая пройти на лестницу.
Она опять закричала:
– Том!
– Со мной все в порядке, – как заведенный повторял он. – У меня все замечательно. Не надо за меня переживать.
Но никакие крики его не остановили. Том прыгнул, зацепился за люстру и принялся раскачиваться. В какой-то момент она не выдержала и рухнула. Стоящий на «подстраховке» Марк не сумел его поймать. Так что когда Том поднялся, из его носа хлестала кровь, заливая губы и подбородок. А он лишь улыбался и смотрел на все происходящее в гостинице безумным сверкающим взглядом.
Сколько мне тогда было? Лет десять. А воспоминания такие яркие, будто Том вытворял этот беспредел на пике мании совсем недавно.
В двенадцать я первый раз побывала на настоящей вечеринке. Под злобным взглядом мамы отец разрешил мне спустится в отельный бар, где тусовались «Нитл Граспер». Я была до визга рада, потому что меня всегда интересовало, как же на самом деле происходят их тусовки.
Отец отвел меня вниз и присматривал, ни разу не упустив из виду, но на самом деле в этом не было необходимости: мне не понравилось, и почти сразу я захотела обратно в номер.
Папа отпустил меня, и я, выйдя из бара, остановилась, оглянувшись, чтобы в последний раз рассмотреть происходящее. Я до сих пор считаю это судьбоносной случайностью. Иначе как все могло совпасть таким образом?
Из бара вылетела Марта, оставляя после себя шлейф сладкого, дорого парфюма.
– Ты опять нажрался! – кричала она кому-то сзади, но не оборачивалась.
Выбежал Том – он держал в руке бутылку пива.
– А ты опять трахаешь мне мозги!
Марта резко развернулась, и Том остановился – прямо рядом со мной.
– Ты не ляжешь ко мне в кровать сегодня, понятно?! Я устала быть с пьяной свиньей, Том, я устала от тебя! Я завтра же уеду домой!
Она стремительно направилась к лифту.
– Марта! – закричал Том на весь холл отеля.
Он уже было бросился за ней, но потом остановился, глянув на бутылку в руке. Потом увидел меня и сказал:
– Подержи-ка. – И засунул пиво мне в руку.
Я опешила и взяла ее.
– Только не пей это! – крикнул он, удаляясь. – Тебе еще нельзя!
Случившееся застало меня врасплох, и пару секунд я глупо смотрела ему вслед. Потом подняла горлышко к носу – запах был неприятным.
Том сказал: «Не пей это», и мое желание прикоснуться к чему-то секретному сразу подскочило до небес. Я долго взвешивала все «за» и «против», глупо уставившись на бутылку. Не знала, стоит ли мне это делать, боялась, что кто-то узнает и расскажет моей матери.
Я знала, что такое алкоголь, знала отношение к нему моей мамы. Если бы она узнала, мне бы не поздоровилось.
– Что ты делаешь? – услышала я ледяной голос над ухом.
Все внутренности сжались, губы задрожали. Я сжала бутылку так сильно, что мне казалось, она лопнет.
– Что ты делаешь? – отчеканила мать.
Я не смотрела на нее. Щеки запылали, глаза заслезились, и я еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Откуда это у тебя?! – Мама схватилась за бутылку. – Ты пила, да? Ты пила!
– Я этого не делала! – закричала я. – Мама, правда, поверь мне, я это не трогала!
Она притянула меня к себе.
– Помнишь, что я говорила тебе про алкоголь? – прошипела она.
– Да, мама, да, я помню! Я не стала бы пить, клянусь!
Мать развернулась и потащила меня за собой. Животный страх заставлял меня биться в конвульсиях и сопротивляться. Я истерично разревелась и закричала:
– Мама, пожалуйста, поверь мне! Я его не трогала! Это случайность, клянусь!
Но она не слушала. Бутылка упала к моим ногам и разлетелась в стороны, из-за слез я не поняла, как это случилось.
– Ты запомнишь это, Белинда. Поверь, ты запомнишь это навсегда.
Мои истошные крики до сих пор стоят у меня в ушах. Тот момент, когда мама притащила меня в номер, и то, как сильно избила меня, я предпочла забыть. Стереть из памяти получилось все, кроме чувств: с того вечера я помню только бесконечные боль и страх.
* * *
Том сидит напротив меня, в одной руке держит кофе, другой прислоняет телефон к уху. Мы в ресторане отеля. Он говорит в трубку:
– Не, я пас, ага, давай. – И вешает ее.
Я смотрю на его лицо, половину которого не видно из-за солнцезащитных очков. Спрашиваю:
– Почему пас?
– Бен звонил, позвал на улицу Красных фонарей.
– Собирается трахать шлюх?
Я не вижу, но готова поспорить, Том смотрит мне прямо в глаза. Я снова спрашиваю:
– Папа тоже там?
Он молчит. Меня передергивает. Ладно. Я перевожу тему:
– А тебе не нравится трахать шлюх, я помню.
– Мне не нравится покупать секс.
– Ой, какой ты принципиальный, аж противно, – иронизирую.
– А ты-то? – спрашивает он.
– А что я?
– Почему в восемнадцать лет девственница?
От его вопроса у меня кровь отливает от всего тела и устремляется в пятки. Как удар исподтишка. По самому больному.
– И что, что я девственница? Тебе какое дело?
– Абсолютно никакого, – говорит Том и делает глоток кофе. Утыкается в телефон.
А я сижу, словно меня окунули головой в дерьмо. Придурок, знает, куда давить, и делает это. Неожиданно мне становится очень больно. Я тоже достаю телефон, пытаюсь отвлечься, но первой публикацией в ленте «Инстаграма» выпадает репост Тома.
Как же он меня бесит. На экране мобильника видео – кто-то из зала снял вчерашнюю феерию на сцене, а Том с подписями благодарности отправил это к себе на страничку. На видео все дрожит, шумит, музыка такая, словно «Нитл Граспер» играют на кастрюлях. Среди месива из людей я вижу себя – в верхнем краю квадратика хлещу пиво Джеффа. О боже, кто мог подумать, что я была так пьяна? Я же шатаюсь на ровном месте.
Теперь я вижу, как все было: Том вырывается из оцепления фанатов и налетает на меня, а когда (почти сразу) понимает это, то хватает поперек живота и тянет к себе. На этом моменте мы падаем, утягивая за собой еще пару-тройку людей рядом.
Я листаю дальше, потому что первое видео кончается. На следующем мы уже обнимаемся. Меня простреливает, руки начинают дрожать. Почему это так… волнительно? Что это значит? Я смотрю на Тома. Сердце взрывается. Не могу сказать, что мне приятно, но… хочется снова обнимать его так, как на этом чертовом видео.
Не могу сидеть и просто молчать. Я захожу в профиль Тома и открываю личные сообщения. Отправляю:
Девственности не существует. У девушек тоже.
Я знаю.
Просто ты слишком на этом зациклилась.
Ну допустим.
И что мне делать?
Том со стуком кладет телефон на стол и говорит:
– Ну его нахрен. Я слишком старый для того, чтобы переписываться за одним столом.
Я неловко убираю мобильник. О таком мне проще говорить в сообщениях.
– Знаешь эти байки о том, как у парней падает член во время первого секса?
Я слегка киваю.
– Короче это моя история. – Том заглядывает к себе в кружку, делает последний глоток, а потом останавливает официанта. Говорит:
– Американо с медом повторите, пожалуйста.
Я с нетерпением смотрю на него. Он продолжает:
– Все как обычно. Я очень переживал, что сделаю что-то неправильно, и возбуждение пропало. А потом накатила паника из-за обмякшего члена, и он упал окончательно. И больше не встал. Вот так я облажался в свой первый раз. Смешно, да?
Кажется, у меня загорелись щеки и уши. Том совершенно ничего не стесняется. Смотрит на меня как ни в чем не бывало.
– Ну ты и лох, – говорю я, надеясь, что он не заметит моего смущения.
– Я имею в виду, что ты ничего не сможешь с этим сделать. Только пережить и все. Может, подумать над тем, почему девственность так сильно тебя волнует?
Я не знаю, что ответить, и опускаю взгляд. Том вдруг тянется ко мне и касается руки. Он переворачивает ее тыльной стороной и гладит пальцами по синякам выше запястья.
– Это тебя так вчера? – спрашивает.
– Ага. У меня еще один огромный на груди. У тебя на боку тоже, кстати, гигантский синяк.
– Да? – удивленно спрашивает Том и задирает футболку. Смотрит на живот, на грудь. Потом осматривает бока. За соседним столом два мужика в строгих костюмах с открытыми ртами разглядывают нас. М-да, ну и картина.
Сегодня после пробуждения я видела Тома, обнаженного по пояс, стоящего над раковиной и чистящего зубы, там и заметила огромное синее пятно на ребрах. Я сделала вид, что ничего не произошло, потому что не знала, как вести себя после вчерашнего. Но Том все определил – сделал вид, будто ничего не было. И я сделала так же. Это оказалось намного легче, чем я думала.
– Том, слушай… – говорю я и почему-то тоже трогаю его за запястье. Я сразу понимаю, что это странно, но не убираю руку. И он не убирает.
– Папа не хочет, чтобы я жила у тебя.
– Я знаю, – подтверждает он.
– Он думает, что я буду тебе мешать.
Лицо Тома непроницаемо, я бы хотела увидеть его глаза, но темные очки скрывают их.
– Я подумала и поняла, что это правда так. Я это делаю: доставляю тебе проблемы и вынуждаю решать их.
– Малышка… – Том сжимает мою руку, – слушай… я думаю, что если кто-то из близких упал, надо помочь ему подняться, а не проходить мимо. Твой отец… не знает о тебе того, что знаю я.
Я смотрю в его очки. Том ведь и правда теперь посвящен в мою жизнь больше, чем кто бы то ни было.
– Я тебя понимаю, – говорит он, – и вижу, как тебе нужна помощь. Я не мать Тереза и сопли тебе подтирать не буду, но я сам знаю, каково это, когда нет дома и некуда идти.
– Я хочу остаться у тебя, – тихо говорю я.
– Оставайся.
Я сглатываю. Вот так просто? Это странно, но мне плевать.
– Отец сказал, что будет «решать вопрос с моим жильем».
– Ну вот, можешь жить со мной до того времени, пока он там чего-нибудь не нарешает.
Я пытаюсь сдержать улыбку, но не получается. Каково же мое удивление, когда в ответ Том тоже улыбается…
– Мы думаем уехать отсюда в Италию, – говорит Том, когда нам приносят еду. – Все уже знают, что мы в Амстердаме, выйти невозможно…
– Идея – супер! – отвечаю я и хватаюсь за салат, неожиданно обнаруживая в себе желание поесть.
– Можно прямо завтра вылететь. Будем сегодня покупать билеты.
Я качаю головой с набитым ртом. На наркоте почти не хочется есть, так что сейчас, когда я не употребляла ничего тяжелого уже долгое время, голод просто зверский.
Мы едим, перебрасываемся редкими фразами. Под конец нашего завтрака-обеда у Тома звонит телефон. На экране я вижу имя и фото – это Марта. На удивление, он отвечает, не выходя из-за стола.
– Алло, – говорит, делая глоток уже третьего по счету американо.
Он слушает, с чем-то соглашается, на что-то отвечает. Понять из этих фраз смысл их разговора невозможно. Я изо всех сил делаю вид, что мне не интересно.
– Что?! – вдруг рявкает Том так громко, что я дергаюсь. С опаской смотрю на него.
– Марта, ты издеваешься надо мной?! Я в Европе!
Он сжимает в кулак свободную от телефона руку.
– Если ты знаешь, то зачем назначила прием на завтра?!
Я продолжаю запихивать в рот еду, смотря на него.
– Я не знаю! Твою мать, Марта! Ты специально?!
Том вдруг становится таким потерянным, что я пугаюсь. Он прислоняет руку к лицу и трет глаза. Потом еще немного ругается и вешает трубку.
– Черт, – шипит он, – мне надо в обратно Америку.
– Что… а как же…
– Марта! Она назначила семейный прием у психотерапевта на завтра!
– Подожди, то есть как?..
– Вот так!
– А перенести что, нельзя?
Том вздыхает. Ему не нравится этот разговор.
– Если я пропущу и не отмечусь, у опеки будет повод запретить мне видеться с Джоуи. – Он сжимает челюсти. – Марта знает, что мне некуда деваться, и вертит мной, как ей вздумается.
Он опускает голову на руки. Я молчу буквально пару секунд, а потом говорю:
– Я с тобой.
– Чего? – Том поднимает на меня взгляд. – А Италия?
– Я там уже была.
Он смотрит на меня как-то… с подозрением. Или непониманием.
– Возьми мне билет, – прошу я.
Он кивает. И добавляет:
– Как хочешь.
* * *
После четырнадцати часов полета я вываливаюсь из самолета, словно из темной норы. Глаза режет свет. Как жаль, что у меня нет с собой очков как у Тома! Мы стоим у трапа и ждем машину в терминал, и Том снова разговаривает по телефону. В Окленде десять утра. Я знаю, домой я поеду одна, потому что Том сразу отправляется к врачу. Пока он расхаживает в нескольких метрах от меня и о чем-то говорит, мне тоже приходит звонок.
Номер незнакомый. Обычно я никогда не беру их, но сейчас чутье подсказывает мне, что сделать это нужно.
– Алло? – тихо спрашиваю.
– Белинда? Детка, это ты?
Я тут же выкрикиваю:
– Алиса?!
– Это я. Пришлось сменить номер. У тебя что-то случилось? Было много пропущенных от тебя… – Ее голос мягкий и вкрадчивый, будто она не понимает, что со мной случилось.
– Да, у меня… случилось. Надо встретиться. Например, завтра? Что скажешь?
– У меня много дел, – она какое-то время думает, – послезавтра можешь?
– Да, да, могу!
– Ну вот и отлично. Значит, договорились.
– Ага. Увидимся. До встречи!