1 страница31 мая 2025, 12:44

Изумруд

ЭТО ПРОДОЛЖЕНИЯ «ЗЛАТО УНИВЕРСАМА»  ‼️‼️‼️❤️                              
           для меня важно
              чтобы вы оставляли
                звезды и комментарии,
                  этим вы помогаете продвигать
                    историю, и мне от этого
                       безумно приятно, спасибо❤️
_____________________________________
Питер

Я уже не помню, сколько времени сижу тут, среди этих бумаг, потерянных контрактов, каких-то накладных, актов, чеков, копий, копий с копий... Пальцы чуть дрожат от усталости, глаза режет свет настольной лампы, в воздухе пахнет пересушенной бумагой и чем-то электрическим — наверное, от техники.

Сидеть в кабинете одной — это как быть в ловушке, только сделанной не из железа, а из обязательств. Всё шуршит, валится, не клеится. Я уже не просто устала, я — в той точке, где даже кофе не помогает. Хоть бы кто постучал, хоть бы кто-то втащил меня из этой глухоты, хоть на секунду...

И будто по заказу — лёгкий стук в дверь.

— Входите, — выдохнула я, не поднимая головы, с лёгкой тенью надежды на лице.

Дверь открылась чуть резче, чем хотелось бы. На пороге — Винт.

В своём обычном: в короткой кожанке, вечно недозастёгнутой, с этими своими светлыми, чуть торчащими волосами, с ухмылкой до ушей, будто только что вышел из какого-то шапито, где его аплодировали за номер с бензопилой.

— Александра Константиновна, — протянул он с подчёркнутым официозом, — пора домой. Время уже позднее. Но если хотите... можем, так сказать, немножко развлечься. — Он подмигнул, и я тут же закатила глаза.

— Ехать в лес и стрелять по зайцам — это не весело, Винт.

— Ну конечно, по людям же повеселее, — фыркнул он, не меняя ухмылки.

Я повернулась к нему всем корпусом, бросив на стол ручку, и глянула строго:— Винт.

— Всё, всё, молчу, пошли уже, Фрост, — сказал он, будто я — не шеф, а старшая сестра, у которой он прячет сигареты.

Я выдохнула, медленно, почти устало. Собрала в кучу все бумаги, сложила в твердую папку. Нажала пальцем выключатель настольной лампы — в кабинете стало темнее, лампы под потолком тикнули, но не зажглись, только глухо моргнули.

Накинув шубу — тяжёлую, тёплую, с запахом утреннего мороза и дорогих духов, которые я давно уже не чувствую на себе — я пошла за Винтом. Мы вышли из офиса, шаги в коридоре звучали гулко, как в каком-то фильме, где всё происходит не совсем по-настоящему.

На улице воздух был густой, сырой, будто мир собирался в лужах под ногами и в паре изо рта. Машина стояла, как верный пёс — фары потушены, но двигатель уже прогрет. Мы сели. Винт хлопнул дверью, завёл передачу, и мы рванули по пустому городу, где фонари горят для тех, кто давно не хочет никуда ехать.

...Мы ехали молча. Улицы текли мимо, словно кадры на перемотке, всё одно и то же: светофоры, редкие прохожие, мокрый асфальт. За стеклом — тишина большого города, из той, что умеет быть громче криков. Я уже начала проваливаться в мысли, как вдруг Винт нарушил молчание.

— Завтра ужин. С Кондором и Барсуковым, — сказал он, будто бросил камень на гладь воды. Без прелюдий.

Я тяжело выдохнула, откинулась в кресле и закатила глаза:— Что на этот раз придумал папочка?

— Говорит, важно. Очень, — сказал Винт, не глядя на меня, руки на руле, лицо спокойное, но напряжение в челюсти всё выдавало. — Ты обязательно должна быть.

Я только фыркнула и отвернулась к окну. Снова всё по кругу. Снова важные лица, снова папа со своей безупречной многоходовкой, снова я — как реквизит в спектакле, где мне не дают текст, а только мимику и улыбку.

Дальше мы ехали в молчании. Он не трогал радио. И я не просила включить.

Доехали. Машина затормозила у моего дома — массивного, строгого, с каменными ступенями, где под каждой плиткой будто прячется часть моей свободы. Папа купил его, как только я переехала в Питер. Ну... как переехала. Меня украли. И поставили сюда, как шахматную фигуру.

— Спасибо, Винт, — тихо сказала я, открывая дверь.

— Держи себя, Фрост, — отозвался он почти шепотом.

Я закрыла за собой дверь, не оборачиваясь. И осталась одна. В доме.

Просторные стены. Мраморный пол. Высокие потолки. Всё — как в дорогих журналах. Всё — по папиной указке. Всё — как тюрьма, только без решёток. Всё — не моё.

Сняла шубу. Повесила аккуратно, хотя хотелось просто уронить её на пол. Прошла на кухню — как автомат. Потянулась за бутылкой вина, открыла. Налила прямо в стеклянный стакан. Без ритуалов, без пауз, без закуски. Пара больших глотков. Горло сжало, но стало чуть легче. Совсем чуть-чуть.

Открыла сигареты. Закурила прямо в доме. Плевать. Никто не скажет ни слова. Кто скажет? Винт? Он сам курит, как паровоз. Охрана? Они тут просто фон.

Села за стол. Смотрела в одну точку. В стену. В белизну плитки. В пустоту.

Слёзы подступили. Горло сжалось. Всё внутри стало пустым и ломким, как старая кость.

Но я не выдала ни звука. Ни судороги, ни дрожи. Ни одной слезы наружу.

Только внутри — резь. Тонкая. Как лезвие. Как привычка.

Больно. Безумно.

Прошло три года.

Три. Мать. Его. Года.

А я всё так же каждый вечер сижу... и умираю внутри по этим глазам. По этим зелёным глазам.

Я должна была быть в тени. Я и была. Папа так хотел. Меня прятали, как золото в сейфе. Я никогда не ездила одна. Про меня не было ни слова. Ни одной фотографии. Ни одной случайной заметки. Я пропала — и всё.

Для мира я — призрак.
Для улицы — ничто.
Меня всегда прикрывали. Всегда.
Меня не было. Меня не должно было быть.

Я же дочь Кондора.
Будущий автор Вольных.
Меня не должны видеть.
Меня не должны знать.
Меня не должно быть.

Никто не знает, как меня зовут. Сколько мне лет. Кто я вообще такая.
А кто я?

Я — никто.
Без своих зелёных глаз.
Без этих глаз, смотрящих в меня.
Без его голоса. Без его дыхания.
Без его рук.
Без него.

Никто.

Я знала, что он тоже скучает.

Не забыл. Не мог забыть.

Не разменный, не временный. Настоящий. И я верила... или, скорее, отчаянно держалась за мысль, что внутри у него всё так же горит. Как у меня.

Однажды — это было около полутора лет назад — на меня случайно попала старая газета.
Не та, что рекламная. Настоящая, серьёзная, московская. На первой полосе: "Предприниматель года — Валерий Туркин". Его фото: в костюме, уверенный, взрослый. Совсем не тот пацан, с которым я когда-то задыхалась в темноте. Но глаза...

Те же.

Зелёные. Прямые. Острые.

Я помню, как сжала газету в дрожащих руках. Не дышала. Прочла статью от начала до конца — два раза подряд.

Там всё было прилично: бизнес, мебельный цех, новые инвестиции, перспективы. Писали, что он сам поднялся, свой человек, уважаемый. Даже добавили, что "город говорит, будто у него — серьёзная поддержка", намекая, конечно, на связи. А в конце был короткий фрагмент — прямая речь. Интервьюер задал вопрос:

— Говорят, вы один из самых завидных женихов столицы. Ваше сердце свободно?

И вот там... вот в этих словах он снова стал моим.

Он ответил просто:— Разбито.

И больше ничего. Ни улыбки, ни попытки перевести в шутку. Только это — разбито.
А когда его переспросили:— Кто же она, та, что смогла?

Он тихо сказал:— Изумруд.

И всё. Конец. Никаких расшифровок, имён, деталей. Только это одно слово, которое знал только он. Моё имя в его мире.

Газету я спрятала в ящик, куда складываю вещи, которые не могу выбросить. И, как ни пыталась с тех пор жить — дышать, работать, двигаться — всё это было как глухо. Без него. Без нас. Без того, что мы когда-то чувствовали.

Я вернулась из воспоминаний и посмотрела в тишину квартиры. Я пропала. И мне нельзя было возвращаться.

Папа уничтожил бы всех. Валеру, братьев, даже его подчиненных, если бы догадался. Он бы не стал задавать вопросов, он бы просто стёр всё. Потому что я — его дочь. Единственная. И для него любовь — это владение, власть, защита до крайности. А я это знаю.

Как ничто другое.

Именно поэтому я отправила только одно. Записку. "Моему Красивому." Без объяснений. Без обратного адреса. Просто чтобы он знал — я не бросила. Я спасала.

Теперь я знаю о нём только по слухам. Словам.
"У него своя мебельная фабрика".
"Самый завидный жених Москвы".
Но я верю только в то интервью. Только в то одно слово.

Изумруд.

Я глубоко вздохнула.

Пошла в ванную, смыла макияж, смыла этот день. Разделась, встала под горячую воду — будто дождь, только без неба. Переоделась. Штаны на мягкой резинке, простая майка, волосы — на спину.
Плюхнулась на кровать.

И сразу уснула.

Потому что каждый день без него — как снотворное.

Медленно убивает.
__________
                        ТГК: Пишу и читаю🖤
       оставляйте звезды и комментарии ⭐️

1 страница31 мая 2025, 12:44

Комментарии