|45|
Теплый ветерок колыхнул полупрозрачную розовую штору, привязанную к колонне веранды, в которой сидели двое. Они просто молчали, прижимаясь друг к другу плечами. Складывалось ощущение, что они разговаривают мысленно, потому что их глаза временами встречались и они кивали или улыбались друг другу, как будто соглашаясь с чем-то "сказанным".
За их спинами во всю играла громкая музыка из плейлиста, который выпускники составили все вместе. Здесь был и рэп, и попса, и метал, и старые, но прикольные песни. В общем, музыкальные предпочтения выпускников были удовлетворены, ведь каждый нашёл что-то по своему вкусу.
Лу и Фрэнс отжигали как дикие, смешно дергаясь и прыгая, при этом громко подпевая знакомым трекам. Их лица покрыл румянец от активного движения и алкоголя, но под сиянием диско-шара нельзя было чётко понять даже цвет глаз. Несмотря на все эти факторы, они обе продолжали выглядеть безупречно, привлекая тем самым заинтересованные взгляды. Но стоило им лишь раз поцеловаться, как интерес окружающих сам собой улетучился. Не то чтобы самих девушек это волновало, но посмеяться с реакций одноклассников было весело. А началось со спонтанного луджининого "Давай сделаем такое, от чего все ахуеют?".
Джаред десятью минутами раннее танцевал с какой-то своей одноклассницей, но теперь он гулял один где-то по небольшой аллее на территории здания, где и проходило мероприятие. Он всё ещё не мог находиться в большой толпе и не вспоминать дни, проведенные в темной комнате гимназии. От танца с Рокси он отказался, потому как понимал, что ни к чему хорошему это не приведёт. Ему не хотелось раскапывать те чувства, что уже были спрятаны. Проходя по одной из тропинок, он зацепился взглядом за веранду и только улыбнулся, поправляя после обдува ветром свои теперь уже черные окрашенные волосы, когда увидел их двоих. Так будет лучше, думал он, покидая мероприятие с целью напиться где-то в городе, вдали от любопытных взглядов и вопросов "Что случилось?"
Шира была окружена друзьями и разговорами со всех сторон. Она выпила достаточно, чтобы отказаться от обуви из-за её неудобности, что было так несвойственно её натуре. Ей было неинтересно как какой-нибудь Ник стоит на руках после выбора "Действие", или как завтра у всех будет болеть голова по шутливому предсказанию Рози. Всё, что ей было нужно, - это как всегда держать всё и всех под контролем, чтобы никто не совершил глупостей и, что важно, ничего не сломал. Да, она была пьяна, но и это не остановит её трезвый разум, который на самом деле своей трезвостью спасает Ширу от неконтролируемого потока слез. Этот поток является итогом подавления чувств и сдерживания эмоций. Она никому из своих настоящих друзей не сказала, что находиться здесь ей очень трудно хотя бы из-за паранойи и страха за себя и них всех. Папа хотел довезти дочь до дома лично, но, так уж вышло, что Шира наотрез отказалась потому что знала, - в салоне автомобиля она не сможет сдержаться от слез, ведь окружать её будут друзья, а Итану и так тяжело. Слезы дочери расскажут нерассказанное и добьют его полностью.
Тимоти хмыкнул.
— Знаешь о чем я думаю? — прервал он молчание, заглядывая ей в глаза. Рокси отрицательно мотнула головой, устало улыбнувшись, — О том, что нам срочно нужно подняться на во-он тот холм, видишь?
Пальцем он указал в двухстах метрах перед собой, на не крутой холмишко со старым дубом. Весенним вечером он отлично выделялся на фоне постепенно темнеющего неба.
— Давай, — сразу согласилась она, будто уже размышляла на счет похода до холма.
Тимоти помог ей встать, плотнее укутал в платок и не торопясь пошел рядом. Травы и цветы с обеих сторон тропинки благоухали своими ароматами; головки колокольчиков покачивались на ветерке, кивая и провожая пару; насекомые стрекотали, будто что-то рассказывая. Весна, - что может быть прекраснее? Только любовь.
Через пару минут они уже стояли у подножия холмика, задумчиво рассматривая высокую полевую траву везде, кроме протоптанной, но редко используемой, тропки. Вообще было редкостью встретить настолько близкое к настоящей природе нетронутое место, пусть и загородом.
Рокси начала собирать подол в руки, чтобы подняться без происшествий.
— Давай я тебя отнесу? — предложил наблюдающий Тимоти. Шатенка вопросительно посмотрела, — Ну, тебе же неудобно будет... подниматься... Каблуки, платок скатывается, ногам холодно, — он опустил взгляд на колени девушки, которые сейчас были видны.
Рассел резко выпустила ткань из пальцев и, кажется, покраснела.
— Ладно. Но не жалуйся, если я окажусь тяжелее после съеденных салатов и курочки, — она деловито сложила руки на груди.
Тимоти закатил глаза, пока приближался к девушке. Он подхватил её легко и без лишних слов начал подниматься в гору. Шатенка прижалась настолько тесно, насколько это было возможно, потому как её уже пробивало в дрожь от ночного холодка. Но Шаламе трактовал это по-своему.
Поставив девушку на ноги, он скрылся за стволом дерева, а вернулся уже с пледами в руках.
— Я же тебе обещал.
Тут-то Рокси и вспомнила свои слезы на холодной сырой траве под орешником. Вспомнила то единственное желание, о котором молила без памяти. А он и не забывал.
Плотный колючий плед был раскатан по траве, поверх него ещё один мягкий. Когда Тимоти сел, накидывая на себя одну часть третьего пледа и заглядывая на неё с улыбкой снизу вверх, она не могла сдвинуться с места. Все чувства будто переместились в голову, взорвавшись фейерверком. Казалось бы, ничего особенного: плед, звезды и любимый человек... Всё, как в то время, когда не было никаких забот, кроме тройки по физ-ре и порванных джинс после падения с велосипеда; всё, как в то время, когда был папа.
Она не плакала, но смеялась от счастья, падая в объятия Тимоти. После смеялись они оба, путаясь в пледах и глядя друг другу в глаза. Они всегда смотрели так, когда не могли или не хотели говорить о любви, когда они желали передать любовь не словами, а чувствами, которые не поймёт никто, кроме твоего человека. И вот так не отрываясь смотреть друг на друга минутами было гораздо интимнее, чем поцелуи.
Стоило Рокси успокоиться и обратить лицо к небу как все звезды, некогда скрытые за облаками, также обернулись на неё, с интересом рассматривая. Вот она, девушка, история которой меняла своё направление только после плохих моментов: гибель Лучика, а затем и папы. Но кое-что изменилось... появился Тимоти и Рокси изменилась в лучшую сторону, её жизнь стала такой, какой ей стоило стать ещё давно. И звёзды видели это: они незаметно мерцали в зеленых глазах, как бы оставляя тем самым благодарность за оказанную помощь их сестре.
Тимоти перевел глаза с неба на Рокси, повернув к ней шею.
— "Две самых ярких звездочки, спеша
По делу с неба отлучиться, просят Ее глаза покамест посверкать"*.
[прим. автора - *отрывок из сцены на балконе У. Шекспира "Ромео и Джульетта"]
Тимоти проговорил эти слова с чувством, завершая всё своей самой прелестной улыбкой.
Рокси звонко засмеялась.
— Целых три строчки вызубрил! Молодец, что могу сказать... — поддразнила она, легонько тыкнув локтем в его плечо.
Тимоти коварно улыбнулся, прочистил горло и нараспев начал:
— "Ах, если бы глаза её на деле
Переместились на небесный свод!
При их сиянье птицы бы запели
Принявши ночь за..."
— Да я же пошутила, глупый, — перебила Рокси.
Шаламе перекатился со спины на живот, и опустил подбородок на руки, сложенные друг на друга. Рокси ни с того, ни с сего повторила его движения. Они снова были лицом к лицу. Указательным пальцем парень подцепил жемчужину одной из сережек девушки. Затем слегка потянул за жемчужные бусы на шее. Но в этот раз Рассел робеть не собиралась, и потому проделала то же самое с его цепочкой. Тимоти довольно подался вперед, улыбаясь, как чеширский кот.
Они сближались сантиметр за сантиметром, пока Тимоти вдруг не спросил тихим и хрипловатым голосом:
— Чего же ты ждёшь?
Не дожидаясь ответа, он вовлек девушку в поцелуй, забрасывая её руку, некогда держащую его цепочку, себе на шею. Без предупреждения Тимоти меняет положение, и теперь Рокси сидит на его коленях, пока сам парень без остановки целует её плечи, руки и шею. Из-за своей неопытности как в отношениях, так и в поцелуях, шатенка была сильно взбудоражена новыми ощущениями в виде горячих губ на своей холодной коже. Моментами ей было больновато, но почему именно - это она узнает только утром, когда взглянет в зеркало и увидит небольшие отметинки под подбородком и возле ключиц. Как бы то ни было, - всё это не казалось чем-то пошлым, нет. Скорее это было приливом нежности и страсти, вторую из которых Тимоти контролировал зная, что он может себе позволить на данном этапе их отношений, а что нет.
Когда они отстранились, зеленоглазый в первую очередь обратил внимание на её расширенные зрачки и частое дыхание.
— Как ощущения? Тебе понравилось? — заботливо спросил он, поправляя, а затем гладя её растрепанные волосы.
Рокси отвела взгляд. Подобные вопросы смущали её. Ей хотелось просто молчать, обниматься и считать звезды, если угодно, но никак не признаваться вслух о чем-то столь сокровенном.
— Да... Ну, наверное.
Тимоти сразу понял, что выдавить из себя ответ было для Рассел целым испытанием и потому только мягко улыбнулся, больше не расспрашивая.
Они снова легли, чтобы погрузиться в ту вселенную, частью которой стали, полюбив. Небо и звезды единые для всех, - холст взглядов двух влюбленных. Рокси видела в каждом созвездии его невозможные кудряшки, взъерошенные ветром и смешливые глаза, что поблёскивали при каждом подходящем случае, а он видел её губы, растянутые в смущённой улыбке или дерзкой ухмылке и лицо с мягким выражением.
Они смотрели на одно, общее небо, а видели совершенно разное, противоположное, что должно отталкиваться, а не притягиваться, как их переплетенные пальцы рук.
«Я счастлива, пап. Он меня любит» — Рокси пустила одну-единственную слезу, как завершение своей скорби и как открытие нового, светлого продолжения истории, писавшейся на ходу.
Своей истории.
***
Старый бордовый пикап едва ли не разваливался от своей старости, и, кажется, работал исключительно на божьем слове. Ржавчина была тут и там, вторая скорость часто заедала, а резина, когда-то бывшая зимней, давно стала летней из-за стертости. Но какое это имеет значение, когда ты стараешься не выделяться?
— Они хоть предохраняются? Мне племяннички раньше времени не нужны, — со смешком сказал парень, убирая бинокль от серых глаз.
Вот он, во всей своей красе: хромой на одну ногу, но всё такой же язвительный и ухоженный, в повседневной "плебейской" одежде с солнцезащитными очками на макушке. Габриэль-Доминик Рассел.
— Они просто целуются, Габ, — закатила глаза Сель, а после продолжила рисовать стрелки с помощью зеркала в салоне машины и дешевого карандаша для глаз, купленного у какой-то цыганской девушки прямо на улице Мексики, откуда они вернулись не так давно.
— А как иначе? Её пацан должен понимать, что если он хоть что-нибудь с ней сделает - я оторву ему бошку. Даже от пряток откажусь, - но втащу по самые не хочу. Он мне временами совсем не нравится, — заводя кряхтящую старушку, признался он, — Слишком уж просто ему удается её понимать.
Марселла многозначительно промолчала, мол "Ты бы мог также понимать Рокси, если бы просто был рядом".
Они отъехали назад, далеко под тень темно-зеленых листьев деревьев. Машин был самый минимум и потому бывшая монахиня не смогла упустить возможности высунуть голову из окна. Сильный ветер от скорости движения пикапа трепал её отросшие по плечи волосы и заставлял глаза слезиться. Потому девушке пришлось отказаться от такого развлечения, ведь на чёртовы стрелки она потратила 30 минут своей жизни.
— Я всё ещё не могу поверить, что не попал в Ад, — сказал парень, оскалившись, — Столько страданий разным людям принес. Одним, конечно, заслуженно. Ну, как ублюдку Пэйну, например. Покойся с миром, дедуля, — с сарказмом выплюнул он, выезжая на главную дорогу.
Пэйн и правда скончался, но даже после вскрытия трупа не было выявлено вещество, которое было введено в организм мужчины рукой Габриэля. Сероглазый понимал, что со своим влиянием мучитель выберется из всякого дерьма, в роде судов, а со своими деньгами он получит самое лучшее лечение, которое даже полумертвого на ноги поставит. И потому он и решил действовать радикально: просчитал оптимальное время и день недели, когда никто не обратит внимания на молодого паренька, вошедшего, как доставщик шариков в больницу; затем немного пофлиртовал с личной медсестрой Пэйна, разузнал в какой тот находится палате (в прессе это скрывали, дабы в народе не нашлись любители самосуда), пробрался туда и вуаля! Вколоть что-то не соображающему старику без его ведома проще простого, а вот сдержать себя и не избить его, такого беззащитного, до полусмерти - задачка посложнее.
Подобным способом был организован побег Габа из больницы. Но вот только проворачивала всё это одна только Марселла. Она нашла его палату, подготовила костюм врача, удостоверение и, назвавшись мисс Вальтер, - новым врачом, без проблем прошла внутрь, ведь тремя днями раннее сделала копию пропуска с оригинала, который, в свою очередь, подцепила из сумочки мисс Вальтер в туалете забегаловки, пока ту тошнило от подсыпанного в кофе интересного порошка. У Габриэля от тяжкого падения после пулевого ранения случился внутренний перелом ноги и потому ходить ему было запрещено, - всё-таки ему еще предстояло стоять и оправдываться в суде, - и бывшая монахиня успешно не забыла про этот пункт, вычитанный в его медицинской карточке. На инвалидной коляске сероглазый выглядел до смешного нелепо. Марселла привыкла видеть его лицо над собой, но никак не макушку головы, которая шаталась из стороны в сторону от расслабленной шеи после приема усыпительных препаратов. На самом деле девушка была даже рада, что Рассел прибывал в полусне, потому что никто не подкалывал её во время "миссии спасения". "Почему так неаккуратно, мисс Вальтер? Вы же профессионал, а я ваш подопеченный. Вы должны заботиться обо мне...", "С такими нежными руками вам бы массажи делать... мне", "А по дате рождения вам 36. Хорошо сохранились, наверное! Вы вампир? А почему у меня укус на запястье, подскажите?" и в том же духе. Очнувшись в теплой комнате мотеля, Габ даже не удивился, - он знал, что она пойдет за ним куда угодно, даже если ей будет грозить смертельная опасность. Как всегда.
Ещё 40 минут езды прошли в практически идеальной тишине, за исключением сопения маленького мальчика на заднем сидении. Хьюго едва ли не плакал от счастья, когда на пороге его приюта появились два странно разодетых взрослых человека. Он почти раскрыл себя, когда назвал "незнакомых" людей по именам, но никто не обратил внимания на лепет ребёнка. Усыновление было незаконным, если знать о поддельных документах, но все мы понимаем, что новое пристанище травмированного ребёнка в виде приюта будет только радо избавиться от "рта" даже таким способом. Потому то белокурый и доверился им, без вопросов следуя туда же, куда и они. Его мальчишескому сердцу было неловко признавать, что он хочет быть с новыми "родителями" (хотя так он их ни разу не называл и не будет) всегда и что он уже любит их. Иногда ему удавалось передавать свои чувства улыбкой или каким-то действием в сторону попечителей, но те, чаще всего, посмеивались с него, пусть внутри и жалели маленького Хьюго и его стремление понравиться и угодить, - лишь бы на него обратили внимание и не бросили снова.
Габриэль относился к нему прохладнее, чем Марселла, но тем не менее сейчас именно первый поправляет съехавшее с плеча мальчика одеяло, остановившись на светофоре.
— Что? — в лоб спрашивает он девушку, пытающуюся не улыбаться, но выходило это плохо.
— Ничего, — мягко отвечает она и отворачивается к открытому окну.
Шум дорог был очень успокаивающим, потому что был шумом. Монахине, помнившей каждое своё наказание в виде запрета на социум на несколько дней подряд, тишину просто ненавидела. Не ту, которая комфортная и прочее, а ту, которая угнетает, в которой слышишь свои мысли и чей-то голос, приказывающий делать плохие вещи. Он снился ей во снах, принимая облик черно-серой массы, похожей на сгусток тумана ростом с человека. Он предлагал способы как заткнуть его и ужасные советы: "Убей... убей, убей себя...", "Прыгай вниз прямо сейчас... земля так далеко! Дай ей принять тебя...", "Он, такой блестящий и острый в твоих руках... пульсирующая венка - это змея, которую нужно обезглавить немедленно...", "Сделай это - и я уйду, уйду навсегда... обещаю...". Марселла игнорирует его, а когда остается одна - беззвучно кричит и плачет в подушку, чтобы не концентрироваться на его мерзком шёпоте с тянущимися гласными. Она никому не расскажет об этом. И никто бы не понял, если бы нашел тело сдавшейся девушки, которая не смогла бороться в одиночку.
Габриэль подъехал к белому дому своей сестры и мамы. По точным расчетам парня, вторая должна была приехать минут через 20, так как от её ресторана до дома поездка занимает примерно столько, плюс она с кем-то заболталась почти сидя в салоне такси. Подхватив небольшую картонную коробку из багажника, шатен уверенно двинулся к дому с тростью подмышкой, оставив машину и проснувшегося ребенка на попечении Марселлы.
Теперь трость была ещё одним связующим звеном между Габриэлем и Гриммом. "Да, я тоже жестокий и с тростью, но зато не сдох" - смеялся парень.
Насвистывая, он не разуваясь заглядывал во все комнаты, оценивая перемены в расстановке мебели и цвете обоев и стен. Грейс давно занималась ремонтом на пару с дочкой, так как им обеим надоело жить, как в гостях, - необжито и неуютно. На первом этаже не было ничего интересного: только перестановка в гостиной, да новая плитка в ванной. Но вот второй поразил своими изменениями сразу же: цвет стен в коридоре стал персиковым, а все двери белыми. Осторожно поставив коробку на пол у перил, а трость прислонив к стене, парень решил открыть дверь за дверью. Комната Рокси осталась такой же, какой Габ её помнил, за исключением новых плотных штор, который солнечный свет не пропустят даже летом; комната мамы... была не пустой.
Габриэль ошибся в своих расчётах. Впервые.
Женские всхлипы доносились из-за двери вместе с невнятными словами и звуком наливающейся в емкость жидкости.
Сначала сероглазый не понимая замер, мысленно оскорбил себя за "тупость" в расчете времени, а затем потянулся к ручке двери. Провернув её очень тихо, он приоткрыл небольшую щель и увидел спину мамы, сидящей на кровати и разбирающей стопку фотографий. Во время этого процесса она беспрерывно глотала вино из чайной кружки, которую позже ставила на тумбочку. Шатен обратил внимание, что Грейс даже не сняла с ног каблуки - в ином случае он бы заметил пару обуви, криво валяющуюся в прихожей, что и раскрыло бы присутствие женщины.
— Кхм-кхм... — прокашлялся он.
Женщина вздрогнула и резко обернулась на звук, прекращая приговаривать себе что-то под нос.
— Дерек? Ты почему так поздно?— спросила она, глядя на сына из-под пелены слез на глазах. Голос стал почти трезвым, если не считать хрипоту.
Габриэль даже не знал, как ему реагировать. Упоминание имени отца больно прошлось по сердцу, напоминая о всех тех моментах с ним, которые не хочется забывать. Но таких было немного.
Вдруг лицо Грейс приняло ещё более шокированное выражение.
— Габриэль?! Сыночек мой! — она хотела побежать в его сторону, но споткнулась. Когда начала ползти, сероглазый быстро остановил её, подбежав самостоятельно и присев перед ней на корточки.
Вцепившись в его плечи мёртвой хваткой, она зарыдала в голос.
— Я-я знала, ч-что ты не ум-мер... В-в больнице... сказали... А я не по-поверила... Камеры... проверила без их ведома, а там будто ты! И я... ты бы не... Боже, сыночек!
Шатен никак не сдвинулся с места, а только ухмыльнулся, после услышанного момента рассказа о проверке камер:
— Теперь ясно, в кого я такой умный.
Грейс вдруг перестала плакать, подняла глаза на сына и позволила себе один-единственный вопрос:
— Ты останешься с нами?
Самым жестоким ожиданием является ожидание ответа, который ты знаешь заранее. Габриэль ничего не ответил, а только встал на ноги, поднимая маму. Усадив на кровать, он как маленькой стал ей объяснять:
— Полиция меня ищет. Для общественности я умер, а копы найдут, если я останусь. Когда-нибудь я вернусь, но не сегодня, мам.
Грейс понимающе закивала головой и из-за этого слезы закапали с ресниц. Сын отстегнул застёжки её блестящих каблуков и поднялся на ноги. Он понимал, что если не уйдет из комнаты сейчас - не уйдет никогда. Мама не стала его останавливать, не стала даже смотреть в его сторону, чтобы не делать себе только больнее.
Все дети рано или поздно вылетят из гнезда, но Габриэль был насильно вышвырнут оттуда ещё ребёнком, и теперь ему взрослому там больше нет места.
Закрыв дверь, он вернулся к лестнице, подобрал коробку и, прихрамывая, вернулся в комнату Рокси. Ноша была оставлена на рабочем столе, пока парень ещё раз обошел спальню. На постели валялась стопка фотографий и рука Габриэля сразу же потянулась к ней.
"Габи 4 месяца", "Габи 6 месяцев", "Первые шаги", "Первая бабочка Габриэля", "3 годика", "Реакция на сестричку", "Прогулка в парке всей семьей", "Совместная игра", "Шоколадный торт Рокси", "Выгул Лучика летом", "Сынок".
Глаза бегали по подписям на обороте и счастливым детским лицам. Не изменилось ничего, кроме отсутствия общих фотографий, возраста и исчезновения счастья с одного из лиц. Но если это единственные условия для счастья Рокси, - то всё пустяки.
Вернувшись к коробке и включив рядом лампу, он приоткрыл картонные створки сверху. Маленькое пушистое тельце прижималось к одному из углов; белая шерстка была мягкая, но приглаженная; оба чернеющих у кончиков уха направлены вниз; красные глазки смотрели в одну точку, а розовый носик без остановки шевелился. В оранжевой мягкой ткани, растеленной на дне, крольчонок чувствовал себя уютно, но вот внимание человека приводило его в дикий ужас.
— Моя сестра позаботится о тебе, не бойся, — сказал он, кончиком пальца гладя макушку звереныша между ушей.
И его слова были правдой. Ночью того же дня девушка обратит внимание на шуршание своего рабочего стола, где наткнется за малыша, пытающегося выбраться. Она всё поймет, когда рассмотрит кролика и обнимет.
«В детстве Лучик был мягким и пугливым. В детстве я любила своего брата. Теперь я выросла, но всё осталось прежним»
Конец