Помни о мести

Мирелла Мано

День вылета из Нью-Йорка в Грецию.

— Как ты?

— Нормально.

— Попрощались?

— Нет, я ушла до того как он проснется, — тяжело выдыхаю я и все смотрю на людей, которые ходят туда сюда.

Мы в Аэропорту. В зале ожидание. Я и Костас нервно ждем время посадки. Где-то на входе в аэропорт ходили люди, явно кого-то из мафии, которые решили все же проследить, чтобы точно удостоверится, что я покинула США. Как мило. В самом аэропорту слишком громко, с дьютифри несет множествами запахов духов, которые смешивается в один неприятный до головной боли. Мои руки непроизвольно поглаживают серебряную цепочку на шеи и засосы там же рядом. Костас, когда увидел их хмыкнул с смесью задорства и некой явно легкой ревностью.

— Скоро это закончится и увидитесь, — пытается подбодрить друг и сжимает мою левую ладонь.

— Я обещала тебе, что мы останемся в Греции.

— Посмотрим, что будет, милая, — спокойно говорит он. — Я всегда и везде буду рядом. Даже, если придется быть в Нью-Йорке.

— Боже, пусть все будет хорошо, — шепчу я, хоть и в бога не верю.

Как самый везучий человек в мире, я тут же убеждаюсь, что не будет. Ведь очень быстрой походкой к нам направляется мой дядя, он нервно оглядывается и сжимает кулаки. Лаэрт притягивает меня в крепкие, даже можно сказать отцовские объятия и клюет меня быстрым поцелуем в макушку. Мужчина быстро нас уводит в сторону, в какой-то коридор, где на удивление людей практически нет.

— Ты узнала, кто заказал моего брата? — сразу спрашивает дядя Лаэрт в лоб, и я на процентов шестьдесят уверена, что он знает ответ на этот вопрос.

Хоть и во рту мгновенно становится сухо, а виски сжимает с адской болью от осознания, что это сейчас надо сказать вслух, да еще и Лаэрту. Но я справлюсь в итоге. Хрипло и с не присущим мне акцентом (который очень-очень редко появляется от родного греческого) выдаю: — Дориан Мано.

Дядей его назвать больше физически и морально не поворачивается язык. А вот родственник напротив меня резко кивает. Он знал ответ, скорее всего, именно поэтому он здесь. Однако, это не делает ситуацию легче, Лаэрт поднимает голову к потолку и пытается сдержать слезы. Как же я блять хотела со всем разобраться сама. Не вовлекать дядю, друга и своего парня, но не получилось бы без них ничего. Затем нам с Костасом сообщают, что люди, которых мы опрашивали проболтались другим моим родственником от чего Дориан в курсе, что я еду по его душу и за его головой. Так идеальное прикрытие в лице мафии и их «наказания» летит к чертям. Мужчина нам дает билеты в разные концы. Дерьмо. Других свободных мест и ближайших рейсов — нет. Именно поэтому Костас отправляется прямиком во Францию, а я во Вьетнам с пересадкой в Дубае. Чем дальше, как заверил дядя, тем лучше. Я возмущалась, но когда мне двое мужчин в красках расписали, чем может закончится идея ехать прямо сейчас в Грецию, я согласилась.

Какими-то потайными коридорами и ходами я сажусь на свой самолет первая, Костасу еще нужно ждать час. В сотый раз я благодарю Лаэрта за то, что у него есть связи, деньги и возможности провернуть такой трюк. И только спустя сутки, когда я наконец добираюсь до отеля включив телевизор, на котором есть интернет, (телефоном, мне сказали, пользоваться только в крайнем случае, потому что могут засечь), я узнаю, что самолет, на котором мы должны были лететь в Грецию потерпел крушение, а причины, что произошло в небе и из-за чего он рухнул — нет. Этот самолет был арендован для того, чтобы мы с Костасом без проблем добрались до дома, он один из тех, которыми пользуется наша компания «Честь» для деловых поездок. Также сообщают, что на борту был пилотный экипаж и двое пассажиров. Поисковые работы идут. Никакого не нашли. Эти новости скручивают не хуже еды, что я ела в самолете, на котором летела с Дубая сюда. Насколько же Дориан ужасный человек я понял только сейчас. Только когда сижу на холодном полу перед теликом на чертах у куличках, и вижу новости скольких он убил не выезжая со своей родной страны.

Я сворачиваюсь на полу и горько беззвучно плачу. Хочу в объятия Алессандро. Хочу утонуть в его защите, тепле и запахе. Вот сейчас Мирелла Мано сдалась. Вот именно сейчас эта стена внутри рухнула, разлетаясь кусками и фантомно царапая изнутри за ребрами. Себя я так ощущала давно, когда Космо в очередной раз пришел пьяным зажимал меня на кухне и мне все же пришлось опуститься на колени и сделать минет, чтобы он от меня отстал и не убил. Странное сравнение, странное чувство.

***

Море достаточно беспокойно, бушует, заставляя людей быстрее выбираться из него. Верхушки пальм колышет под давление ветра и их шелест растворяется в шуме волн. Я не двигаясь, смотрю за ними. Становится прохладно. Небо сотрясает гром и начинает идти мелкий тропический дождик. Женщины, мужчины и дети быстро собирают вещи с пляжа и уходят кто куда. Я же не двигаюсь с места. Не обращая внимания на некомфортные условия от погоды, я всё же погружаюсь в свои собственные мысли. Они сжирают изнутри все. Сердце. Душу. Мозг. Последние нервные клетки. Однако, единственный вопрос, который прочно меня интересует, всё-таки, выплывает наружу: "А когда я собственно нормально жила?". Без головной боли, без кошмаров, без мыслей о суициде. Просто жила. Когда у меня была семья — чётко приходит ответ и осознание. Для меня мог бы стать Алессандро семьёй, но я погрязла в мести. Моя вечная беспомощность, из-за которой я так падка к мысли о возмездие, справедливости. Теперь я знаю правду. И вот я здесь. Вьетнам. Нячанг. На берегу южно-китайского моря, сижу в своих шортах и майки. Вещи уже мокрые, а песок неприятно липнет везде. Я сижу снова в этой беспомощности: без возмездие и без Алессандро.

Слева мимо меня проходит женщина. На вид ей около сорока, в белом мокром платье, а волосы ее блондинистые. Она останавливается напротив моря, из-за чего неспокойное море задевает ее колени. Женщина стоит так несколько минут и потом поворачивается ко мне. Она что-то говорит на русском и когда понимает, что я не знаю этот язык, мягко улыбается и идет ко мне.

— У вас все хорошо? — на ломаном английском спрашивает блондинка и садится рядом со мной.

— Не думаю, что у того, у кого все хорошо остался бы посередине пляжа в такую погоду.

Женщина поправляет выбившиеся пряди за уши и снова улыбается. — Ну у меня все хорошо.

— У меня не очень, — я пожимаю плечами и поднимаю голову к небу, оно сейчас серое.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Не думаю, — если бы кто-то узнал мою историю, то никто не помог. Точнее, никто бы не смог даже понять.

— Надеюсь, у вас будет все хорошо, — она лезет в маленькую сумку и достает оттуда что-то. — Надеюсь, вы со всем справитесь, — протягивает мне брелок.

— Спасибо, — улыбаюсь я в ответ, но со слезами на глазах.

Дождь смывает их, а женщина уходит. Укрывая одной рукой брелок, я рассматриваю его. Это плетенный из толстой вязки цыпленок. Такие брелки можно купить в любой лавки или магазинчики на каждом шагу, но это не мешает мне улыбнуться еще раз и прижать к груди маленькую игрушку. В отель я возвращаюсь мокрой и пустой. Ничего внутри не осталось, будто шторм забрал собой всю меня. Выпотрошил. Выжал. И когда под вечер я пью горячий зеленый чай с мятой и из-за моего нечаянного движения на пол падает тарелка и разбивается, я тяжело вздыхаю. Убирая стекло я режу палец и такая мелочь становится будто спусковым крючком. Злость и ярость заставляют чуть ли не задохнуться. Влетаю обратно в спальню и достаю чемоданы. Вестей от Костаса или дяди нет. Я не могу больше оставаться в другой точке света. Хватит. В два чемодана летят все мои вещи, в обычную сумку два поддельных паспорта, деньги и тот самый цыпленок. Переодевшись в удобную одежду, я с трясущимися руками набираю выученный настолько номер, что я уверена, он опечатан под моими веками глаз.

— Это Мирелла. Мне нужна твоя помощь.

— Милая, ты думаешь я благотворительная организация в помощь бедным и несчастным?

— Пожалуйста, Янис, — я присаживаюсь на пуфик и сжимаю до побелевших костяшек трубку стационарного телефона.

Настоящее время. Греция. Афины.

— Что? — переспрашиваю я, когда так и зависла во воспоминаниях держа при этом сковороду в руке.

— Откуда это? — повторяет Костас вертя цыпленка.

— Да так, во Вьетнаме купила, — пожимаю плечами и возвращаюсь к готовке.

Поскольку мы все проснулись только к обеду, я решила наконец спустя такое большое количество времени приготовить домашнюю еду. Ласкарис крутился рядом, помогал и мы тихо переговаривались. В глиняном горшочке запекалась вкусная баранина — это блюдо называется клефтико. Медленно запеченное в горшочке мясо с добавлением лука, помидора, сладкого перца и ароматных трав. Конечно же, на стол также ставится большая тарелка греческого салата. К кофе заготовлены лукумадес (λουκουμάδες) — это традиционные греческие пончики, и у них вкус очень особенный, поскольку готовят их в меде. Когда уже все готово, вчетвером мы садимся за стол и в тишине начинаем трапезу.

— Боже, а это просто великолепно, — выдыхает Десмонд и поднимает свой взгляд на меня.

— Это достаточно известные блюда даже для туристов.

— Давно я не ел от тебя традиционных блюд, — довольно хмыкает Костас и отправляет очередную вилку с мясом в рот.

— Да я сама не ела давно нашу кухню, — грустно говорю я.

Я не хотела возвращаться домой к себе на родину при таких обстоятельствах. Не хотела сидеть в участке и отвечать на сотню вопросов. У меня тогда взяли отпечатки и проверили всю меня и мою одежду на наличии пороха. Когда они наконец убедились, что не я стреляла в Дориана — отпустили. Обычные процедуры, но все-таки раздражение я тогда в полной мере ощущала и проявляла. Спустя час приходит дядя Лаэрт. Он сообщает, что с помощью наших улик на Дориана заводят дело, а того стрелка объявили в всемирный розыск, поскольку за это время он уже мог свалить. Также оказывается, что я должна остаться до конца июля здесь в Греции. Такой расклад нравится Костасу, но не Алессандро. Второму нужно в срочном порядке отправляться в Нью-Йорк, но оставлять меня он не хочет. Десмонд для меня очень пугающий, но обаятельный, собирается уже уезжать в Италию завтра. Спустя пару часов, когда старший Мано покинул нас снова , я пошла в нашу спальню, потому что Алессандро решал вопросы по работе. Завернувшись в плед я как-то заснула и только под ночь меня разбудил Алессандро.

— Как дела, родная? Ты не заболела? — он садится рядом со мной и кладет свою теплую ладонь на лоб.

— Нет. Все хорошо, — ближе прижимаюсь к его теплу.

Мужчина где-то надо мной хмыкает и целует меня в скулы. — Парни заказали покушать. Ты будешь?

— Нет, не хочу.

— Давай я принесу что-нибудь легенькое, тебе нужно покушать.

Я открываю глаза слегка засматриваюсь на то, какой же он красивый и тянусь за поцелуем. Алессандро, конечно же, долго не думая встречает мои губы на пол пути и сминает их в теплом поцелуе. В его объятиях я ощущаю защиту и свободу, под его горячими руками я плавлюсь в любви и отчаянном желании никогда не разлучаться с ним. На предложение(требования) покушать что-нибудь легенькое я соглашусь, когда мы прекратим целоваться.

Афины. Дом Дориана Мано. Сутки назад.

Я тут давно не была, но, однако, ничего не изменилось, все выглядит слишком богато, элитно, как в музее. Но никак, как должно быть дома. Тихо ступая по полу, я продвигаюсь к гостиной. Удивительно, но из прислуги или из родственников никого не встречаю. Тишина давит на виски и нервы, похлеще, чем если бы Дориан кричал как обычно на кого-то.

— Θείε Ντόριαν. Είμαι σπίτι. Πρέπει να σου μιλήσω! — наконец громко произношу я разрезая тишину.

Заворачивая за угол я застываю в ужасе. Дядя стоит перед мужчиной, который направляет дуло пистолета ему в лоб. Неизвестному на вид от сорока до пятидесяти. Он одет в байкерскую кожаную куртку и черные джинсы, мужчина лысый и его рука совершенно не дрожит. Их взгляды направлены на меня.

— Не стоило сегодня сюда приходить, — говорит лысый и явно не раздумывая стреляет в Дориана.

Я тут же бегу за диван, опрокидывая на ходу что-то. Достаю пистолет из пояса и снимаю с предохранителя. — Давай договоримся, — кричу я.

— О, нет, дорогая, — громко смеется он. — Тогда одиннадцать лет назад я допустил оплошность не убив тебя, — как только я слышу, что его ботинки ступают на разбитое стекло и скрежет выводит меня из оцепенения, поднимаюсь с укрытия и открываю стрельбу.

Три выстрела и ноль попадания, стрелок из меня видимо так себе. Мужчина стреляет в ответ. Господи, господи, я не хочу умереть здесь и вот так. Не хочу умереть от рук убийцы моих родителей. Мои мольбы видимо были услышаны, ведь где-то за несколько улиц слышны сирены.

— Твою мать, — киллер бросает револьвер и бежит в сторону дверей в сад, скрывается.

Надо спрятать оружие. Нужно валить отсюда. Убийства Дориана повесят на меня. А он вообще мертв? Встаю с пола и на шатких ногах бреду к телу, что лежит посередине зала. Дядя дышит хрипло и слабо, глаза закрыты, рубашка вся в крови, под ним лужа. Пистолет. Точно. Вынимаю магазин со своего. Маленьким полотенцем, что валялся на диване, протираю отпечатки. Нужно кинуть его в сейф хозяина дома. Дориан не меняется, за картиной все также встроен сейф. Пять, ноль, три, восемь. Пароль тот же. Пули, что где-то в стенах и мебели, что делать с ними? Блять. Надо сказать Лаэрту об этом. Надо сказать...

Мои метания прерывает булькающий и мокрый кашель Дориана, который как будто захлебывается в собственной крови. Я не чувствую. Только тревога внутри. Нет жалости или наоборот злорадства. Нет облегчения. Только тревога, что моя жизнь сейчас может стать еще хуже.

Прошло несколько недель.
Волны прекрасны, как и запах море. Вот так вот выходить на яхте одним в море просто восхитительно.

— Никогда не думала, что захочу обратно в Нью-Йорк. Хотя и были там плохие воспоминания, я была счастлива там с тобой.

— Одно твое слово и мы будем в любом другом месте, — уверяет меня и сильнее сжимает мою талию.

— Ты бросишь ради меня мафию? — с недоверием и скептицизмом спрашиваю я.

— Родная, ты так и не поняла, — мужчина хрипло и коротко смеется, и целует мою шею. — Я сожгу мир. Убью, кого прикажешь. Дам все, что захочешь. Добьюсь чего захочешь. Я сделаю все для тебя и для нас.

Глаза невольно распахиваются чуть сильнее и их застилает пелена слез. Я быстро оборачиваюсь и целую его, чтобы он не увидел, чтобы не понял. Чтобы не узнал, что я так боюсь и не верю, что меня хочется любить и ценить другому человеку. Губы к губам и вот мы в своем безумии, и вот мы в своей страсти с головой.

— Ты знал, что у тебя богатый смех?

— Что? — Алессандро усмехается и щурит свои невозможные глаза.

— Ну как ты это не можешь знать? Ты сидишь в интернете?

— Господи, — обреченно вздыхает и качает головой.

— Боже, да я встречаюсь с стариком.

— У нас десять лет разницы, милая. Или ты забыла?

— Забыла! Разворачивай штурвал, я со стариками не сплю!

— Ага. Значит я старик?

— Ага, — в тон ему произношу и громко заливисто смеюсь, когда он поднимает меня и кружит, а потом мы падаем на диван и он меня щекочет, — Ладно, ладно. Я буду с тобой спать, старик, но....

— Что еще за «но», милая!?

— Я буду звать тебя папочкой, — мой голос опускается до шепота заговорщика, а жаркое дыхание опаляет его ухо.

— Видишь, насколько мне ты дорога, что я готов на любые твои сексуальные фантазии, — кивает будто сам себе несколько раз. — Разве я не прекрасен?

— Ты ужасен, — бью его по плечу, — А я просто пошутила.

— Ну конечно, — мужчина встает с меня и тянется разминая тело. — Когда я буду вбиваться в тебя ночью и сладко сосать твою шею и, скорее всего, соски, ты в конце назовешь меня именно так, — сладко говорит и щурится на солнце Алессандро.

— Боже, ты ужасен, — фыркаю я и кидаю в него рулон сухих салфеток, что лежали на столике.

— Ужасен в сосание или вбивание?

— Заткинись, Алессандро, — я закрываю свою красное пылающие лицо ладонями. — Ты этому у Энцо научился? Вот я приеду обратно и устрою этому мелкому засранцу, — бурчу в ладоши.

Атмосфера тут же меняется. Такое чувство, что это так осязаемо, что опускается на мою кожу холодной вуалью. Убираю руки и смотрю на него, потому что тишина молчания затянулась. С Алессандро будто сошла маска этого счастья и беззаботности. Он отводит глаза и смотрит на горизонт, а потом холодно говорит, — Не хотел тебе говорить, пока мы не решим здесь все до конца.

— Что ты не хотел говорить? — заставляю его продолжить.

— Энцо на лечение. Он сорвался.

— Что? Когда? — я вскакиваю с дивана, — Он сорвался после крушения самолета?

— Нет. После того, как рассказал про свое прошлое. Он пришел потом и я предложил в очередной, но последний раз, свою помощь.

— Он в Америки хотя бы?

— Нет, в Канаде.

— Алессандро, я хочу к нему!

— Милая, — он со вздохом опускает руки мне на плечо и крепко сжимает удерживая на одном месте. — Через два дня мы уже улетаем обратно в Нью-Йорк. Через три дня у тебя день рождения. Как только я разберусь с делами, мы поедем к нему. Сейчас с ним все хорошо. Ты ничем не поможешь. Им занимаются лучшие специалисты.

Десмонд тогда так и уехал. Костас свалил куда-то по своим делам. Мы с Алессандро так и остались в том доме дяди Лаэрта. Полиция несколько раз вызывала меня для очередного допроса или консультации по делу моих родителей, и не выпускали меня из страны. Однако, недавно мне разрешили уехать. Лаэрт дальше будет разбираться сам, как мой представитель. А через три дня мне и правда исполняется двадцать два года. А Энцо оказывается в Канаде.

После таких новостей я долго не могу прийти в себя, но мы проводим на яхте хороший день. Посмотрели два скачанных фильма, покушали морепродукты. Алессандро попыталась даже порыбачить, но ничего в итоге мы не поймали. Еще мы много плавали. И хоть я и поранила ногу об коралл, когда ныряла слишком глубоко, день это не испортило. Неприятный осадок от известий, что сейчас с Энцо не покидали вплоть до прибытия в Нью-Йорк. Я поехала в свою старую квартиру, а Сальтоформаджо прямо с аэропорта к своим друзьям. Уже тогда вечером я сидела на кухне одна и пила вино в одиночестве. В квартире тихо и пусто. Здесь нет и слоя пыли. Тетя Анет хорошо смотрела за ней. В бокале вино заканчивается быстро, но я продолжаю сама себе наливать. Алкоголь дал в голову быстро, поэтому на шатких ногах я иду к старой коробке в углу. Там наверху лежит старая семейная фотография. Там я совсем маленькая, лет пять, наверное. Мама держит меня на руках. Я в синем платье. Отец обнимает нас со спины мамы.

— Мне так жаль, мам. — я непроизвольно всхлипываю. — Я правда так не хотела, чтобы было. Простите. Простите за все. Пап, я так скучаю, — слезы уже застилают мне глаза и катятся ручьями по моему лицу. — Мне так вас не хватает. Я не знаю, что делать дальше.

Мои рыдания слышны будто в самом подъезде, но я не могу остановиться. Опираясь спиной на стену и сижу на холодном полу. Уже с бутылки продолжаю пить и дальше. Не хочу больше ни о чем думать. Не хочу просыпаться даже завтра. Не хочу своего дня рождения.

***

На удивление, на следующий день я не просыпаюсь от похмелья. Просыпаюсь от запаха кофе и лёгких поцелуев бабочек. Открыв глаза вижу как передо мной нависает Алессандро. Он нежно оглаживает моё лицо и улыбается.

— С днём рождения, родная, — шепчет мужчина.

— Спасибо, — улыбаюсь в ответ.

Головная боль настигает меня уже в туалете, но я всё равно привожу себя в порядок и переодеваюсь с пижамы в домашнюю одежду. На кухне Алессандро разливает кофе и протягивает мне омлет. На кухонном столе стоит большой букет из лилий уже в вазе с водой. За букет и такой вкусный завтрак, я награждаю его поцелуем. И уже не совсем в убитом состоянии иду после завтрака в гостиную.

— Ты вчера уже заранее отмечала? — хмыкает Алессандро на пустую бутылку.

— Отметила свое возвращение.

— А день рождения мы отмечать будем? — спрашивает меня и тянет на диван.

— Я не очень хочу, — вздыхаю и удобно устраиваюсь на его коленях.

– Хорошо, родная. Всё будет, как ты захочешь. Я просто рад быть рядом. Но я хочу, чтобы ты приняла мой подарок.

— Конечно. Я готова.

— Не думаю, — смеется мужчина и целует меня в уголок губ. — Нам надо кое-куда съездить, чтобы ты увидела подарок.

— Хорошо. Буду готова через сорок минут.
Желания вставать нет, поэтому наперекор своим словам я лениво целую Алессандро.

— Время уже пошло, — шепчет он мне в губы между поцелуями.

Я киваю и оставив последний поцелуй в висок убегаю. Мы добираемся до 168 Plymouth Street (DUMBO, Brooklyn). Алессандро останавливает машину на парковке. Вытащив из кармана ключи он протягивает мне. — Твой подарок.

— Ты купил мне пентхаус?

— Да. Пошли внутрь ты все поймешь.
_______________
Хотела вам сказать, что мне нужен был день рождения Миреллы для сюжета. Поэтому, когда я допишу книгу, отредактирую этот момент. Получается Алессандро уже 32 года, потому что его день рождения в марте, а у Миреллы 25 июля.
Перевод: Θείε Ντόριαν. Είμαι σπίτι. Πρέπει να σου μιλήσω! — Дядя Дориан. Я дома. Мне нужно с тобой поговорить!