Глава 9
Даня
Под грохот грейдера, кружащего вокруг моей тачки, не отрываю глаз от парадных дверей главного корпуса универа. На крыльце курит гурьба парней, в остальном штиль. Через десять минут закончится четвертая пара, и крыльцо будет выглядеть, как муравейник.
В нетерпении ерзаю по сиденью, почесывая пальцами подбородок. Подбородок колется, потому что на бритье я забил. Я не из породы орангутанов, могу дня два не бриться…
В ладони оживает телефон, которым стучу по колену.
— Блин… — бормочу, принимая звонок от матери. — Привет. Как долетели?
— Привет. — С наездом. — Не поздновато интересуешься?
— Извини. Вчера уснул рано. — И это чистая правда.
— И где ты уснул, если не секрет?
Впервые в жизни меня мутит от необходимости объясняться, где я провел ночь. Раньше это не было проблемой, потому что ответ всегда был один: “у Марины”. Информацию о том, что у нас с Мариной затяжная пауза, решаю оставить при себе. Не думаю, что ей эти новости понравятся. Не думаю, что ей понравились бы причины такого положения дел. Это тоже давит на мозги, но сейчас мне на все хочется положить здоровенный болт и поскорее закончить этот разговор.
Я не был дома сутки. Я и в универе не был сутки, потому что, проснувшись в квартире Баркова, решил тупо выспаться впервые за этот месяц. Тупо весь день проваляться в в обнимку с игровым джойстиком и пиццей, никому не объясняя, с какого вдруг куста впервые в жизни я решил прогулять целый учебный день.
— В постели, — отвечаю, изображая шутника.
— А конкретнее?
— Мам, ты правда хочешь подробностей? — стараюсь звучать ровно.
— Наверное, нет, — цокает она. — Сегодня будь дома. Хочу с тобой пообщаться.
— У меня хоккей, — вру, переворачивая запястье и проверяю время.
— Ладно, — тянет недовольно. — Но чтобы на ночь приехал домой.
Вдохнув поглубже, выпускаю вместе с воздухом:
— Ага.
Отключаюсь, засовывая телефон в карман.
Я бы соврал, если бы сказал, что у меня дофига личного пространства. Сейчас его нехватка чувствуется особенно остро. Все это меркнет и отходит на второй план, по сравнению с нетерпением, которые снова заставляет ерзать по сидению. С трудом понимаю, как дотерпел до вечера и не выскочил из своих трусов.
Я, твою мать, не хочу больше терпеть.
Как только на крыльце начинает прибывать народ, хватаю с пассажирского сиденья перчатки, и выскакиваю из машины.
Оббежав грейдер, опираюсь рукой об низкую ограду стоянки и перепрыгиваю, не спуская глаз с парадных дверей.
Не собираясь толкаться в этой мясорубке, перескакиваю через ограду парка и пристраиваю плечо к старому дубу недалеко от входной арки.
Набросив на голову капюшон, выдыхаю пар, пытаясь восстановить дыхание от этой олигофренской гонки. Помимо того, что стал сталкером, еще и веду себя, как тринадцатилетний хренов страдалец.
Оттолкнувшись от дуба, прыгаю на месте, чтобы разогнать кровь. От холода мерзнет нос. Наблюдаю за тем, как на дорожке появляется компания девушек. Пропускаю, не наблюдая той, которая нужна мне. Я очень надеюсь, что компании у нее не будет…
Бинго.
— Пф-ф-ф… — выдыхаю в черное небо.
По лицу растекается лыба.
На ней рыжая дубленка и шапка с помпоном. На ногах ботинки с мехом вокруг лодыжек и какая-то вязаная юбка до этих самых лодыжек.
Придерживая у подбородка ворот дубленки, Гаврилина быстро семенит в сторону стадиона.
Пробравшись через кусты, выхожу на дорожку за ее спиной и оббиваю от снега ботинки. Леплю небольшой снежок и запускаю им прямо по ее заднице в десяти метрах от себя.
— Ай…
Слышу тихий писк, ухмыляясь в своем капюшоне.
Подпрыгнув на месте, Гаврилина разворачивается и возмущенно приоткрывает ротик.
Нафиг все. Не хочу больше терпеть…
Вижу, как съезжаются под шапкой ее брови. Вижу, как мечутся по мне распахнутые зеленые глаза.
Покрутив головой, осматривается вокруг, но не двигается с места.
Вокруг никого. Удивительные минуты тишины между пересменками.
— Будешь кричать? — спрашиваю лениво, загребая с куста еще снега.
— Чего тебе? — Кусает губы, наблюдая за тем, как выверено и точно леплю плотный снежок.
— Соскучилась?
— Мир не вокруг тебя одного вращается. — Задирает маленькие точеный подбородок.
— Неправильный ответ, — цокаю, запуская в нее снежком, но так, чтобы ни одна часть ее драгоценного тела не пострадала.
Он падает прямо к ее ногами, рассыпаясь на десять маленьких снежков.
Пискнув, Юля отскакивает назад и роняет с плеча сумку.
— Хочешь в кино? — интересуюсь между делом.
Мне уже без разницы, где с ней светиться. Я уже все палки перегнул, какие только мог. И то, что Марина до сих пор молчит, ни черта не показатель того, что за пределами моего королевства спокойно.
— У тебя сегодня крыша не на месте? — выпаливает Юля.
— Можем в кафешке посидеть… — Набрасываю варианты.
— Милохин…
— В шахматный клуб… — Юродствую.
Куда там еще тихони ходят?
— Милохин! — почти орет.
Замолкаю.
Вижу, как крылья ее маленького носа раздуваются, как поджимаются губы.
— Юля… — выдыхаю хрипловато.
Развернувшись, она улепетывает по дорожке так, что сверкают пятки ботинок.
Блин…
Кто ж так делает, дурочка моя.
Сорвавшись с места, ломлюсь следом.
В десять шагов оказываюсь рядом и сгребаю ее в охапку. Прижав к боку, уношу с дорожки, пока брыкается и визжит.
Тестостерона в крови столько, что хоть в банки закручивай. Все, что сдерживал все эти дни, теперь на поверхности.
Из-за поворота возникают бегуны из футбольной команды. Резко разворачиваюсь, переставая офигевать от собственного безмозглого поведения.
— Даня! — рычит Юля, болтая в воздухе ногами.
— Тссс… — свернув с дорожки, тащу ее к грибку-сторожке для всякого уборочного инвентаря.
Опустив на ноги, толкаю к стене и упираюсь в нее предплечьями, окружая Гаврилину собой со всех сторон.
Поскольку это похищение совершенно обоюдное, молча ждем, пока стихнет топот ног, тупые шутки и коллективный ржач наших универских футболистов.
Когда он стихает, в тишине парка слышу только наше прерывистое дыхание.
Отличные догонялки.
Упершись лбом в кирпичную стену сторожки, чувствую ее дыхание на своей щеке. Втягиваю в себя тонкий запах ее девичьих духов. Такой нежный, что сосет под ложечкой.
Провожу по холодной гладкой щеке губами, согревая.
Слышу, как падает на снег ее сумка, гремя всем содержимым.
Выдохнув, отстраняюсь, заглядывая Гаврилиной в лицо.
Ее щеки совершенно красные. И нос тоже. Наверное, это особенности ее кожи, но ей идет, а ее губы, просто, твою мать, алые.
Смотрит на меня волком, толи злая… толи возбужденная. Обведя губы языком, выпаливает:
— Тебе просто скучно, да?
— Сейчас мне вообще не скучно. — Черчу большим пальцем круг на ее виске.
Любуюсь ее ресницами. Они подкрашены черной тушью, а вообще, они светлые. Видел тогда, в тот день, когда она впервые попалась мне под ноги.
Отвернувшись, она упрямо смотрит на парк.
Вот это упрямое до позеленения выражение на ее лице я уже видел неоднократно.
— У тебя есть девушка. — Выдыхает драконий клубок белого пара.
Это не похоже на вопрос. Скорее на утверждение.
Этот долбаный вопрос повестка гребаного месяца. Ничего удивительного, Марина всюду в моей жизни, особенно в соцсетях. Никогда не предавал этому значения. Всегда было пофиг…
Не думаю, что у меня есть девушка. Не думаю, что вообще в состоянии в данную минуту на месте Гаврилиной представить Марину или кого-то другого. Но именно от мотылька я хочу того, чего сам, твою мать, не понимаю!
— А если есть, то что? — бормочу, теребя помпон ее шапки.
Ее губы снова поджимаются. Дышит тихо, как мышка. Мышка. Она не мышка. Ни разу, твою мать…
Ну, давай, мотылек. Пошли меня на хрен! Поставь перед выбором, сам я, сука, не справляюсь. Ага…
— Тогда иди к ней, — чеканит, продолжая глядеть на парк. — И… от меня отстань.
— Собственница, значит? — спрашиваю тихо.
Повернув голову, смотрит мне в глаза.
На слова не тратится, итак все понятно. Либо все, либо ничего.
Ныкаться по кустам с любой девушкой для меня вдруг неприемлемо, а с ней… с ней и подавно.
— Нет у меня девушки. Претендуешь?
— Ну ты и Нарцисс… — наступает своим ботинком на мой.
— Дыши, Гаврилина, — предупреждаю, прежде чем раздавить ее губы своими.
— Мммм… — Ударяет по башке тихий стон.
Обнимаю ладонями ее щеки, нетерпеливо раскрывая мягкий ротик своим. Перед глазами белые круги, будто забыл, какими мягкими бывают женские губы. Но с этими все по-другому. Эти так хотят моих, что под кожей зудит ответная реакция!
— Мммм… — Пытаюсь себя заткнуть, но в эти губы все равно улетает мой собственный стон.
Гаврилина стекает по стене, хватаясь за мой воротник своими варежками. Вжимаю ее собой в стену, отпуская тормоза.
Давлю на ее губы опять, чтобы пустила внутрь.
Подчиняется.
Сожрать ее готов!
Я должен извиниться… Я извиняться не умею, а может и умею…
Жадно всасываю в себя все, что могу, включая ее язык.
Мммм, твою мать…
Очередная попытка свалиться к моим ногам, и на этот раз я сгребаю в ладони ее округлую маленькую задницу, подбрасывая Юлю вверх и подставляя ей свое лицо.
Обняв мою шею руками, вжимается холодным носом в мою щеку. Шумно дышит, глотая ртом воздух, пока я, зажмурив глаза, сам пытаюсь прийти в себя.
Она дрожит вся. У меня стоит так, что свет гаснет. Морщусь, пытаясь вернуть кровь в башку, но сейчас даже мороз мне не товарищ.
— Мммм… — выдыхаю страдальчески. — Ты вообще целовалась раньше? — спрашиваю сипло, не открывая глаз.
— Да… — шепчет, втягивая носиком воздух, но мне вдруг кажется, что она тупо затаривается моим запахом.
— С парнями, а не с котятами, — бормочу обреченно.
Тихо прыскает от смеха, а мне не смешно. Ей девятнадцать, и я у нее первый во всех смыслах.
Не могу разжать рук. Желание почувствовать ее кожу на своей отдаётся болью там, где ее бедра влипают в мои. Я даже не знаю, понимает ли она, что там творится. Сам вдруг понимаю, что не хочу больше спешить. Не тогда, когда она от вида моего члена в состоянии эрекции в обморок хлопнется.
Ее губы неуверенно накрывают мои, будто не знают, как ко мне подступиться. Порхают, оставляя повсюду горячие следы, а мне хочется врезаться в ее рот языком и хорошенько его отыметь.
Тормози, Милохин! Испугается ведь.
— Повторяй за мной… — хриплю, забирая инициативу.
Прихватываю легонько ее губы. На нейтралке впервые в жизни учу девушку целоваться. Ее стоны, как удар битой по коленям. Через минуту все к фигам выходит из-под контроля, потому что не один я здесь кайфую, как нарик от дозы. Когда сплетаю наши языки, меня шатает. Качнувшись, роняю ее и упираюсь рукой в стену, заставляя Юлю опустить ноги на снег.
Обняв ее лицо ладонью, соединяю наши лбы.
— О, мамочки… — Слышу дрожащий шепот и улыбаюсь.
Я бы мог сказать, что получил свое хотя бы отчасти, но правда состоит в том, что я даже на пять процентов не насытился.
— Куда ты хочешь пойти? — повторяю вопрос.
Под джинсы наконец-то продирается мороз. Очень кстати, хочу, чтобы у меня в трусах все уменьшилось по-максимуму, иначе до машины придется идти с большим напрягом.
Юля теребит ворот моей куртки и скороговоркой произносит:
— Хочешь ко мне? Я имею в виду… то есть… там дед и… ничего такого…
Поднимаю пальцами ее подбородок, заставляя смотреть на себя.
— Приглашаешь меня в гости? — рассматриваю ее пунцовое лицо.
У меня примерно тысяча пятьсот вариантов, куда забуриться этим вечером в городе. Начиная от кафешек, заканчивая клубами, но ее вариант неожиданно оказывается предпочтительнее любого из моих вариантов. Даже несмотря на старомодную древность такого расклада. Даже несмотря на то, что мне, скорее всего, придется выпить чайник чая с Борисычем, это не напрягает. Ее дед — потрясный старик, и меня не напрягает даже то, что ее предложение — это чистой воды перестраховка.
Это перестраховка, потому что моя тихоня мне нихрена не доверяет.
Ее губы припухшие, и в ожидании ответа думаю о том, как скоро украду поцелуй на ее территории.
— Да. Если хочешь. — Смотрит на мой подбородок.
— Хочу, — отвечаю с чистосердечным пофигизмом.
Косится на меня, бормоча:
— Пошли тогда?
— Мммм… — оттолкнувшись от стены, беру ее за руку.
Вывожу на дорожку, в кое-то веке наслаждаясь обыкновенной прогулкой по парку, даже несмотря на то, что мы оба задумчиво молчим и просто стараемся не отморозить задницы всю дорогу до дома на окраине студгородка.
Юля
— Не поздновато для прогулок, девушка?
Черт…
Сорвав с крючка куртку, быстро пихаю руки в рукава.
— Ммм… что? — Просовываю ноги в ботинки.
Нахожу свои глаза в зеркале и пару раз прохожусь по волосам расческой.
Мои глаза так горят, будто внутри меня зажгли лампочку.
Улыбаюсь, втягивая в себя знакомые запахи дома.
— Завтра учебный день. — Голос деда звучит назидательно, и… немного обеспокоенно.
Обернувшись, смотрю на него удивленно.
— Ты чего, дедуль? — Тяну руку за шапкой. — Белены объелся?
Отшучиваюсь, даже несмотря на то, что выглядит он каким-то странным. Может быть немного хмурым. Может мне это только кажется, потому что в моей голове шаром покати, а бабочки в животе такие гигантские, что хочется кричать.
И так третий день подряд.
Покружив глазами по моему лицу, дед вдруг тяжко вздыхает и чешет свою седую голову.
Отвернувшись, снова смотрю на свое отражение.
Раньше у меня не было проблем с сердцем, а теперь оно скачет, как ненормальное, стоит только на секунду зазеваться.
Водрузив на голову шапку, посылаю деду вымученную улыбку. На самом деле я хочу поскорее выскользнуть за дверь. Усидеть на месте с недавних пор стало настоящим подвигом.
— Во сколько тебя ждать? — Интересуется дедуля.
Посмотрев на него, тихо советую:
— А ты не жди.