Глава 8
Положив на стол телефон, пытаюсь не издать ни звука, хотя мне вдруг хочется застонать.
Алёна безучастно смотрит в пространство, а мне хочется превратиться в бабочку и сделать парочку кругов под потолком, может тогда перестанет плясать сердце?
То, что прямо у Алёны под носом я обзавелась от неё секретами, вызывает чувство вины, но его с лихвой перекрывают другие чувства. Целый букет чувств, имя которым Даниил Милохин.
Господи, у нас что, свидание?
А как же та блондинка?
Он согласился, и это значит, что ему плевать, увидят нас вместе или нет. Я и сама не знаю, чего хочу — чтобы «мы» продолжали быть секретом или наоборот.
Он лицо Универа!
Как я вообще могла не знать о его существовании?!
Страницы его соцсетей посвящены его бурной студенческой деятельности, как у какого-нибудь депутата. А ещё спорту, и иногда он позволяет себе опубликовать что-то «личное». Например, свой отдых в закрытом загородном клубе или на белом мальдивское песке в компании… своей девушки…
Я не знаю, чего от него ждать, но я точно знаю, чего бы ему от меня хотелось. Того, чего всем парням нужно от девушек, но до Милохина никто не предлагал мне этого так открыто. До него я не думала о парнях ТАК. Что почувствую или не почувствую, когда… то есть, если он дотронется до меня. Дотронется так, как мужчина касается женщины… А если я дотронусь до него?..
Боже ты мой!
Живот обжигает кипятком, и мне хочется спрятать лицо в ладони.
Мы даже не встречаемся, а я думаю о том, чтобы вместе с первым поцелуем вручить ему заодно и свой первый раз. Просто браво, Гаврилина!
— Пойдёшь со мной шопиться? — рассеянно спрашивает Алёна.
— Ммм… что? — Тру лоб, посмотрев на неё.
— Пойдёшь со мной в ТЦ? После пар, — повторяет она.
— Я… ммм… давай завтра, — лепечу, понимая, что если пойду, вместо шопинг буду собирать лбом стены.
Пожав плечом, Алена ныряет в свой телефон, а я снова погружаюсь в свои перепутанные мысли.
Может это и глупо, отказываться. Если до этого утро было сонным, то теперь оно стало бесконечным. Я не знала, что время умеет растягиваться. Тянуться, как черепаха с гирями на лапах.
Именно так я ощущаю его, пока пытаюсь дотянуть до последней пары.
Именно так я ощущаю его, когда, перерыв весь шкаф, со злостью понимаю, что мне нечего надеть! Отбросив джинсы, натягиваю лосины, тёплые носки и толстовку, отмечая полное отсутствие аппетита, хотя я с утра ничерта не ела.
Я знаю Милохина каких-то пару недель, и уже начала терять аппетит. Это ли не повод никогда не знакомиться с ним поближе?
Все это бесполезно. Я хочу увидеть его сильнее, чем чёрной икры, завёрнутой в красную, и чем ближе эта встреча, тем сильнее я ее хочу!
В сгустившихся сумерках город зажег огни и гирлянды.
Рассматриваю их, прижавшись виском к оконному стеклу трамвая и пропуская вошедших на остановке людей.
Купол нового спортивного комплекса видно издалека. Внутри у касс толпятся люди, и я понимаю, что их здесь гораздо больше, чем я думала.
Отлично, Юля.
Расстегнув куртку и сняв шапку, вглядываюсь в лица и слегка успокаиваюсь, не находя ни одного знакомого. Прижимаюсь к стене, наблюдая, как бегут минуты на больших электронных часах и как компания школьников высыпает из входных дверей.
Наверное, я должна была заставить его ждать себя, а не наоборот, но я… просто ненавижу опаздывать, и Милохин, кажется он тоже…
Он возникает в дверях, одетый в пуховик до колен и шапку-носок. На его плече висят связанные за шнурки коньки просто гигантского размера, и все те секунды, пока его глаза кружат по залу, ища то, что ему нужно, проклятые адреналиновые пузырьки снова заполняют мою кровь и рассекаются мурашками по животу.
Отыскав меня, подпирающую стену, Милохин плавно меняет направление своего движения, и, когда оказывается рядом, мне приходится поднять подбородок, чтобы смотреть в его невообразимо карие глаза. Делает ими неторопливый круг по моему зардевшемуся лицу, медленно расстегивая куртку. На его скулах красные пятна от мороза, но даже они ему идут. Его родители точно очень сильно старались, чтобы он получился на славу.
— Давно ждешь? — интересуется он.
Тот факт, что целую минуту мы беззастенчиво друг друга разглядываем, меня уже не смущает, а его… кажется, его вообще ничего и никогда не смущает. Это наследственное? Или для этого нужно каждый день практиковаться? Желание спросить его об этом почти нестерпимое, но вместо этого тихо отвечаю:
— Нет.
Склонив набок голову, спрашивает:
— Какой у тебя размер?
— Ммм… Размер?
— Ноги, — Милохин слегка выгибает брови. — А ты о чем подумала? — добавляет с легкой усмешкой на своих красивых губах.
Соображаю секунды, глядя на него непонимающе, но когда понимаю…
Черт!
Если до этого мои щеки и не краснели, то теперь они вспыхивают, как по команде.
Моя реакция очень его радует, потому что усмешка превращается в нахальную, а глаза демонстративно скатываются куда-то в область моей груди. Но как и двадцать четыре часа назад, я не собираюсь жалеть о том, что отправила ему то фото. Тем более, что он вглядывается в меня так, будто хочет смутить еще больше.
— Тридцать семь, — пожимаю плечом и ляпаю следом. — А у тебя?
— У меня? — вздыхает он, будто мой способ завязывать беседы совершенно безнадежный. — С утра был сорок четвертый.
— Оу… — бормочу, посмотрев на его коньки. — Это не многовато?
— Выживаю как-то, — произносит Милохин.
Прыснув от смеха, поднимаю на него глаза.
— Хочешь поговорить об этом? — строю из себя психоаналитика.
— Только если напьюсь. — Чешет свою бровь.
Снова улыбаюсь, чувствуя трепет где-то под ребрами, потому что его ухмылка вдруг становится ленивой, и это совершенно меняет его лицо. Глаза приклеиваются к его губам, и я облизываю свои, сжимая в кулаки лежащие в карманах ладони.
Замолкаем, и моя улыбка тает, как льдинка на солнце, ведь он снова становится собой — сдержанным и закрытым, как банковский сейф, но я только что видела его улыбку, и она мне не приснилась. Именно поэтому его преображение больше не пугает меня так, как в тот день, когда увидела Милохина впервые. Он не стал понятнее ни на один чертов процент, но теперь, по крайней мере, я могу смотреть ему в глаза так же бесцеремонно, как и он в мои. Этим мы и занимаемся, потому что я вдруг решаю, что и за миллион не сдамся первой.
— Пффф… — выдыхает, делая шаг в сторону. — Побудь здесь, — бросает, разворачиваясь.
Исподлобья слежу за тем, как выставив вперед плечо, пробирается сквозь толпу к кассам. Оплатив нам проход и пару прокатных коньков для меня, вручает их со словами:
— На таких кататься — мазохизм, но у них все поршивые.
— Переживу, — забираю у него пару белых, видавших виды коньков. — Эмм… Пошли?
— Тебе вон туда, — кивает головой на коридор, не спуская с меня глаз. — Там женская раздевалка. Ценные вещи возьми с собой.
— Ладно.
— Куртку можешь снять. — Продолжает разбрасываться советами, будто мы собираемся слетать в космос, а не кататься на коньках. — Встретимся на льду. — Сказав это, уходит в противоположном направлении не оглядываясь.
Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, думая о том, что все это очень большая ошибка, ведь Даниил Милохин — это просто волк в овечьей шкуре. Если я хочу вернуться домой целиком, а не по частям, мне нужно быть, черт возьми, начеку, а рядом с ним мои мозги работают через раз. И он тоже об этом знает, потому что, в отличии от него, застегивать свои эмоции на все пуговицы я не умею.
Неуклюже переставляя ноги по резиновым коврикам, двигаюсь по коридору. Очень надеюсь, что как только лезвия моих коньков окажутся на льду, перестану чувствовать себя, будто на шарнирах. В самом деле, если бы знала, что буду чувствовать себя такой неуклюжей коровой, придумала бы другое занятие для этого вечера.
Толкнув дверь, выхожу на трибуну и припадаю к бортику, глядя на то, как по льду курсируют люди. Девочка лет девяти крутит дикие пируэты прямо у меня под носом, мимо на огромной скорости проносится мужчина в синих пластиковых коньках…
Ото льда веет холодом.
Поправив капюшон толстовки и перчатки, пытаюсь отыскать во всей этой толчее знакомый силуэт, но он находится сам. Милохин появляется откуда ни возьмись и поднимает столб ледяной крошки, затормозив прямо напротив меня.
Избавившись от куртки, он остался в свитере и джинсах. Его шапка на месте, перчатки тоже, и на коньках он кажется настоящим верзилой. А еще он кажется расслабленным, будто прогулка по льду солидно подняла ему настроение.
Поднеся ко рту ладони, дует на них. Ловко смещается в сторону и тормозит рядом с дверью, протянув мне свою ладонь.
— Выходи. — Тычет в меня подбородком.
Ладно…
Нерешительно поставив одну ногу на лед, хватаюсь за его руку. С писком хватаюсь за его плечо, когда вторая нога оказывается на льду. В этот момент мои ноги перестают меня слушаться, разъезжаясь в разные стороны.
— Аййй… — визжу, повисая на шее Дани и проскальзывая ногами между его ног.
Его руки сжимаются вокруг меня, когда сгибается под тяжестью моего висящего на нем тела. Дернув меня вверх, приводит в вертикальное положение нас обоих, и моя щека влипает в его грудь.
Среди кучи посторонних людей, запахов, звуков, зажмуриваюсь, вдыхая запах его свитера. Абсолютно мальчиковский запах. Запах мужского парфюма, но еле-еле заметный.
Мне нравится…
Его тело такое твердое и устойчивое, что у меня слабеют колени. Самое ужасное заключается в том, что в его руках мне комфортно, как дома! Двумя крошечными вдохами ворую еще немного его запаха, прежде чем хрипло спросить:
— Ты что, в коньках родился?
Поднимаю лицо, и капюшон слетает с головы. По щекам проносится холодный сквозняк, остужая кожу.
— Нет, — смотрит на меня, опустив подбородок. — Просто с координацией.
— Хочешь сказать, что я родилась без нее? — Делано возмущаюсь.
— Ну, давай проверим, — скалится он.
— Дань! — визжу, когда его обутая в этот гигантский конёк стопа выбивает лед из под моих ног.
С криком выбрасываю вверх ногу, падая на бок, но он подхватывает меня раньше, чем успеваю поцеловать лед, и снова ставит на ноги, как куклу.
— Сдурел?! — цепляюсь за его плечи.
На его лице бесшабашная улыбка, от которой у меня сердце замирает.
— Тссс… — разворачивает мое тело к себе спиной и вжимается в нее грудью, обняв своими стальными бицепсами мой живот.
Щеку обжигает его дыхание. Перевожу свое и хватаюсь за его руки у себя под грудью, пока он медленно вращает нас вокруг своей оси.
— Колени чуть согни… — велит прямо у меня над ухом.
Холодный нос прижимается к моему виску.
— Милохин… — тяну в панике, когда, выбрав направление, он вдруг начинает набирать скорость, толкая меня собой вперед.
— Ничего не делай, просто скользи, — командует, повысив голос так, чтобы я его услышала. — И смотри перед собой…
— Я… я тебя убью! — рычу, чувствуя, как разжимаются его руки и как эти же руки придают мне ускорения, оттолкнув от себя.
Перестав дышать, “скольжу” прямо к бортику, пересекая какие-то синие и красные хоккейные линии! Ни черта не контролируя ситуацию, просто плыву по льду, выбросив в стороны руки, как чертова птица, и это… потрясающе…
От восторга щекочет в груди. Я бы могла укатиться вот в закат. Почему я не делала этого раньше?! Не знаю, наверное ждала этого фокусника!
Он ловит меня прежде, чем успеваю встретиться с бортиком. Сносит собой, закручивая так, что смеюсь и кричу, умоляя его остановиться…
— Я сдаюсь! — зажмуриваю глаза. — Сдаюсь!
— Я что, предлагал сдаться? — усмехается где-то над моей головой.
Гад!
Снова смеюсь, забывая обо всем на свете, пока он вытворяет со мной все эти кошмарные трюки. И, несмотря на то, что моя роль во всем этом — визжать и болтаться в воздухе, выдыхаюсь именно я, а не он.
По спине стекает пот, и ноги ослабели, будто пробежала спринт. Схватившись за бортик, дышу, как загнанная кобыла, пока Даня выписывает вокруг меня восьмерки, меняя местами ноги и поднимая ледяные “брызги”.
Мне жарко, и щеки горят. Лицо готово треснуть от улыбки.
Сорвав с руки перчатку, бросаю в Милохина, с рычанием предупреждая:
— Не подходи ко мне!
Игнорирует, медленно катясь в мою сторону. Упершись руками в бортик вокруг меня, нависает сверху. Он все еще улыбается, а я все еще помню каждое соприкосновение с его телом, может мне жарко еще и поэтому?
Его лицо так близко, что я тянусь навстречу, даже толком этого не понимая.
— Хочешь еще? — выгибает бровь.
— Нет! — толкаю его ладонью в грудь.
— У девушек “нет” — это значит “да”?
— Я предупрежу тебя, когда заговорю на этом языке.
— Идет. — Повернув голову, осматривает каток.
Я вдруг понимаю, что мы наделали шума больше, чем если бы запустили из кармана фейерверк. Глядя на его профиль, хочу понять, что он думает о том, что мы здесь устроили? Он явно о чем-то думает, блуждая глазами вокруг.
Мне хочется дотронуться губами до его щеки. Или до его шеи…
— Поехали со мной, — вдруг говорит Даня, повернув ко мне голову.
— Куда? — еле шевелю губами.
Его взгляд такой странный.
Напряженный и… какой-то потерянный. Будто не он только что жонглировал мной, как мячиком. Поиграв желваками на своих точеных скулах, смотрит на меня исподлобья, и мне вдруг кажется… будто впервые в нашей с ним жизни он не приказывает а… просит.
Что за черт?!
— Я уже говорил куда. — Вдруг становясь невозмутимым.
На квартиру к его другу?
Мое горло сдавливает спазм. Я не хочу расставаться с ним прямо сейчас, но я… если он возьмет от меня то, что ему надо, что тогда?! Он просто испарится?
Кусая губы, смотрю в его глаза. То, что он не жалит меня своими стрелами за эту нерешительность, не помогает.
Он испарится в любом случае. Если поеду и если не поеду, он испарится! Почему-то я просто уверена в этом… Он из другого мира. В его мире по окончании сессии студенты едут кататься на сноубордах в Альпы или серфить на Бали, а я проведу свои каникулы, подрабатывая на кассе городского общепита.
Отвернувшись, смотрю на изрезанный его коньками лед. Тихо, чтобы не выдать бури у себя в душе, говорю:
— Мне нужно домой.
— На каком это языке? — мрачно спрашивает Даня.
— На… ммм… — Прочищаю горло. — На том, на котором “нет” — это значит “нет”.
Он молчит целую минуту, а я не решаюсь поднять на него глаза.
— У меня машина сломалась, — говорит отстраненно, отталкиваясь от борта. — Сама доберешься?
Киваю, продолжая прятать от него глаза.
— Тогда пока.
— Пока.
Слушая, как удаляется звук от его коньков, давлю першение в горле и эту горечь, от которой хочется зареветь.
Даня
Заглушив мотор своего “вранглера”, впиваюсь глазами в лобовое стекло.
Тупая злость, которая гнала меня сюда, как ненормального, трансформировалась в такую же тупую усталость.
Вдохнув через сжатые зубы, врезаю затылком по подголовнику. Понуро смотрю на свою ладонь, сжимающую руль.
На кой хрен Гаврилина такая святоша?! На кой хрен она такая правильная?!
У меня в мозгах переклин, я даже наехать на нее не могу, как следует. Просто, твою мать, не могу. Её из кожи вытрясти — проще простого. Своим сопротивлением она мою шкуру только если поцарапать может. И даже не до крови. Но меня от этого вставляет достаточно, чтобы позволять ей царапаться. Хочу, чтобы царапалась. Ей это идет.
Твою мать…
Не хочу ждать, думать тоже не хочу. Хочу ее дико, а что потом, фиг знает.
Порция дерьма от Марины мне обеспечена, но соглашаясь на “ультиматум” мотылька сегодня утром, я взвесил все “за” и “против” и решил, что готов к этой конфронтации. Если в наших с Мариной отношениях “перерыв”, то это означает, что никакого гребаного поводка на моей шее не будет.
Выхожу из машины, саданув дверью с солидной дурью. Достав из багажника сумку с запасными вещами, хлопаю заодно и крышкой.
Хоть с Гаврилиной, хоть без нее, я домой сегодня не вернусь.
Двор клубной многоквартирки вычищен от снега так, что захочешь поскользнуться, не поскользнешься.
Добравшись до квартиры, раздеваюсь и осматриваюсь.
В квартире Ника Баркова не был ни разу. Если была необходимость уединиться с Мариной, делали это в ее квартире, ну а моя квартира… у меня такой нет. Отец намекнул, что у меня еще жопа зеленая, чтобы иметь собственные апартаменты, ибо я для этого ни хрена не сделал. В том плане, что мне, ссаному студенту, иметь собственную конуру не по статусу.
Рухнув на диван в гостинной-студии, подкладываю под голову локоть, пялясь в потолок.
Сегодня вернутся родители, а мне позарез хочется еще один день побыть предоставленным самому себе.
Слушаю, как где-то за окном воет сирена, и бездумно переключаю пультом режимы потолочной люстры.
В желудке пусто.
Вряд ли у Баркова холодильник забит, он здесь появляется пару раз в неделю, если не меньше. Зато на журнальном столе непочатая пачка презервативов.
Сев, тру лицо ладонями и швыряю пульт на диван.
Встаю и, хрустя шеей, рассекаю кулаком воздух.
Упершись кулаками в подоконник, смотрю на город. Термометр с той стороны стекла показывает минус пятнадцать.
— Зараза, — прикрываю глаза.
Правильную девочку правильный мальчик после совместного променада должен отвезти домой. Правильная девочка получает правильный поцелуй на ночь и отправляется в кровать. Правильный сценарий, который подразумевает, что после этого мы за ручку, твою мать, прогуляемся по центральной “ёлке”.
Оглядывая пустую квартиру, с раздражением понимаю, что лучше бы так, чем вообще никак.
Я злой и голодный. Просто гребаный волк. Я должен был отвезти ее домой, но наказать ее мне хотелось больше.
Достав из кармана телефон, смахиваю с экрана блокировку.
На экране пышная девичья грудь, упакованная в черный кружевной лифчик. Настолько прозрачный, что вижу очертания напряженных сосков, но не могу понять их цвет.
Тело каменеет, и хочется дать кому-нибудь в бубен, чтобы сбросить напряжение.
Открыв мессенджер, быстро печатаю:
“Добралась?”
В ожидании ответа, успеваю сходить в прохладный душ. Марина так часто выносила мне мозг вот такими долгими ответами на простые вопросы, что я априори не реагирую на задержку. Но выхожу из кабинки, как сосунок, когда слышу сигнал телефона.
Обмотав полотенцем бедра, проваливаюсь в сообщения и пару секунд втыкаю, шевеля мозгами.
“Не пиши мне больше”, — читаю, сдвинув брови.
“Серьезно?”, — печатаю тут же. — “Уточни, на каком это языке?”
“На том самом”, — тут же отвечает она.
Подло и низко, но в качестве очередного наказания решаю исполнить просьбу, оставляя последнее сообщение без ответа.
Натянув трусы, падаю в гостевую постель Баркова и в темноте бормочу:
— Блин, мотылек. Я тебя все-таки съем…