Искра в холоде

Вечер опустился на город, окрашивая небо в синеву и багрянец, но в пентхаусе Bang Corp царил хаотичный уют. Хёнджин, развалившись на диване размером с небольшую яхту, пытался объяснить Феликсу тонкости настройки карбюратора на мотоцикле, используя солонку и перечницу. Банчан, вопреки обыкновению, не прятался в кабинете, а сидел в кресле напротив, наблюдая за ними с неким подобием терпимости, бокал редкого бургундского в руке. Его взгляд, однако, постоянно скользил к Феликсу, задерживаясь на его смехе, на том, как его пальцы нервно теребили подол свитера цвета морской волны, пока Хёнджин размахивал солонкой, изображая "форсаж".

Хёнджин смеялся громко, но внутри клокотал знакомый шторм. Любовь к Феликсу никуда не делась, она горела углями под слоем принятого решения. Каждое его движение, запах ванили и чего-то неуловимо сладкого, что всегда витал вокруг омеги, – все это било током. Но рядом был Чан. Чан, который научился слушать. Чан, который позволил Хёнджину остаться. Чан, чей лед, защищавший Феликса, начал таять, открывая нечто... человеческое. И это новое братство, странное, натянутое, но искреннее, было важнее эгоистичного желания. "Не твой огонь согреет принцессу, но твоя сталь защитит дворец". Слова той старой гадалки, встреченной на задворках гоночной трассы, обретали жуткий смысл. Его "огонь" – страсть, бунт – не был нужен Феликсу для счастья. Ему нужна была надежная крепость, которую олицетворял Банчан. А Хёнджин... его роль была в том, чтобы быть стальной стеной рядом, братом, защитником. Он записал это в потрепанный кожаный блокнот, свой тайный дневник боли и озарений, несколько дней назад. Записал и спрятал под матрас в своей новой, роскошной "камере" в пентхаусе.

---

Тем временем, в дешевом номере мотеля, пропахшем сигаретами и отчаянием, Сынмин лихорадочно рылся в украденной добыче – том самом блокноте Хёнджина. Фотоаппарат был разбит в щепки Чанбином, но этот блокнот... он ухватил его, пока Хёнджин отвлекся на разборку с новым глушителем в гараже Банчана. Надежда теплилась: компромат, признания, что-то, что можно использовать против этих выскочек!

Он раскрыл блокнот. Вместо ожидаемых планов мести или пошлых записей о Феликсе, его взгляд упал на кривые, энергичные строчки:

"Чертов ледяной дворец. А Принцессе тут... тепло? Или он просто не видит решеток? Гадалка права – мой огонь только спалит его крылья. Ему нужен лед. Прочный, ебаный лед Чана. А мне... мне быть ржавой оградой вокруг дворца? Или стальной балкой в его фундаменте? 'Защити дворец'. От кого? От таких, как я был? От мира? От самого Чана, если его лед снова сожмет слишком сильно?.."

"Видел, как он сегодня улыбался, когда Чан принес ему тот дурацкий цветок в горшке. Солнечный зайчик. Мое солнце. Но светит оно не на меня. И... черт, вроде норм. Потому что в этой улыбке нет страха. Только свет. А значит, ледяной ублюдок делает что-то правильно. Значит, моя сталь... она тут, чтобы этот свет не погас. Даже если это значит – терпеть его дурацкое вино и его ебучую привычку все контролировать. Братство, блядь. Не думал, что доживу."

Сынмин скривился. Не сенсация. Какая-то... рефлексия. Поэзия неудавшегося гонщика. Он листал дальше, разочарование сменялось раздражением. Где грязь? Где скандал?

Дверь в номер с грохотом распахнулась. На пороге стоял Чанбин, его глаза горели опасным блеском. Он пришел "обсудить" вопрос с фотоаппаратом и наглостью Сынмина. Увидев блокнот в руках журналиста, его взгляд стал ледяным.
– Что это, крыса? Новая добыча? – Чанбин шагнул внутрь, захлопнув дверь.
– Ничего тебе не касающегося! – Сынмин попытался спрятать блокнот за спину, но Чанбин был быстрее. Одним движением он вырвал его. – Отдай! Это мое!
– Твое? – Чанбин усмехнулся, просматривая страницы. Его брови поползли вверх. "Защити дворец"... "ржавая ограда"... "солнечный зайчик"... "терпеть дурацкое вино"... Он фыркнул. – Боже, да он романтик. Идиотский, но... честный. Не твой уровень, Сынмин. Ты не потянешь такую глубину. Только опошлишь.

В этот момент в дверном проеме возникла тень. Минхо. Его лицо было каменным. Он пришел по следу Сынмина – камеры в пентхаусе зафиксировали кражу.
– Блокнот Хёнджина, – констатировал он, глядя на Чанбина. – Отдай.
Чанбин протянул ему потрепанную книжицу. Минхо быстро пролистал, его острый взгляд выхватывал ключевые фразы. Его обычно непроницаемое лицо дрогнуло. Уголки губ дернулись в едва заметной, циничной усмешке.
– "Ржавая ограда вокруг ледяного дворца", – процитировал он глухим голосом. – Ха. Точно. Особенно после вчерашнего инцидента, когда он чуть не спалил кухню, пытаясь сделать тосты "с дымком". Идиот. Но... метко. Дворец, принцесса, стальной брат-неудачник... чертов цирк. И мы все в нем клоуны. – Он швырнул блокнот обратно Чанбину. – Верни хозяину. Аккуратно. И проследи, чтобы этот шакал, – он кивнул на Сынмина, – забыл дорогу к нашим мусорным бакам. Навсегда.

Чанбин усмехнулся, сунув блокнот во внутренний карман пиджака. Его взгляд упал на Сынмина, который съежился под двойным давлением.
– Слышал, шакал? Тебе повезло. Сегодня Минхо в благодушном настроении. А я... – Чанбин шагнул к Сынмину, загоняя его в угол. – ...я еще не решил, как тебя наказать. Но идеи есть. Очень... наглядные.

Минхо фыркнул и вышел, оставив Чанбина разбираться с журналистом. Его циничный мозг уже переваривал прочитанное. Хёнджин знал. Принял свою роль. Иронично, болезненно, но принял. Это меняло расстановку сил. Теперь его, Минхо, работа включала охрану не только любовной идиллии, но и этого хрупкого, нового братства "огня и льда". "Чертово ремесло. Теперь еще и психотерапевтом прирабатывать. Хотя... видя, как босс чуть не улыбнулся сегодня утром, когда Хёнджин обозвал его 'Ледяным Чурбаном Маркизом', может, оно того стоит. Главное, чтобы 'стальной брат' не вздумал защищать 'дворец' от меня, конфискующего его ключи за превышение скорости на парковке."

---

Блокнот, чуть помятый, но целый, вернулся к Хёнджину через Чанбина на следующее утро. Чанбин вручил его молча, с многозначительным взглядом. Хёнджин побледнел, схватил блокнот, его пальцы сжали кожу так, что костяшки побелели. Он не спрашивал, как и где. Страх и ярость смешались в его глазах. Его самые сокровенные, уязвимые мысли – выставлены на показ? Кем? Сынмином? Чанбином? Минхо?!

За завтраком напряжение висело в воздухе густым туманом. Хёнджин молчал, отчаянно ковыряя вилкой омлет. Феликс бросал на него тревожные взгляды. Банчан чувствовал бурю, его взгляд стал осторожнее, анализирующим. Минхо, стоя у кофемашины, лениво произнес, разбивая тишину:
– Слышал, вчера Сынмин пытался продать сценарий дорамы какому-то продюсеру. Очень... поэтичный. Про дворцы, ограды и солнечных зайчиков. Жаль, продюсер оказался трезв. – Он отхлебнул кофе, его глаза встретились с взглядом Хёнджина, полным немого вопроса и гнева. – Расслабься, Гонщик. Твой шедевр не ушел в массы. Ценители черного юмора и метафор из разряда 'ледяной ублюдок' были в ограниченном составе. И, честно? 'Ржавая ограда' – это сильно. Почти как моя любимая: 'Братство – это когда ты готов убить за него, но сначала отберешь последний пончик, потому что он сегодня уже съел два'.

Хёнджин замер. Потом медленно выдохнул. Гнев сменился облегчением, смешанным с диким смущением. Они прочитали. Чанбин и Минхо. Циники. Но... не высмеяли. Минхо даже свою циничную параллель провел. Он кивнул, коротко, почти невидимо. Спасибо. Молчаливое понимание прошло между ним и телохранителем. Банчан поднял бровь, уловив подтекст, но промолчал. Феликс просто выглядел потерянным.

Позже, когда они остались вдвоем на террасе – Феликс, закутанный в плед, и Хёнджин, прислонившийся к перилам, – Хёнджин заговорил первым.
– Они тебе ничего не сказали? Про... блокнот?
Феликс покачал головой.
– Нет. Только что он нашелся. Ты... там что-то важное писал?
Хёнджин посмотрел на город, на огни, зажигающиеся в сумерках.
– Да. Очень. Про... гадалку. Про тебя. Про Чана. Про то, что я понял. – Он повернулся к Феликсу. Его глаза горели в полумраке. – Я все еще люблю тебя, Принцесса. По-дурацки, по-свински, по-взрослому. Но... я вижу. Вижу, как ты светишься рядом с ним. Вижу, как он меняется ради тебя. Вижу этот... ваш ебаный дворец. И я знаю – мое место не внутри. Мое место – здесь. Рядом. Как сталь. Как брат. Как тот, кто не даст никому – даже Ледяному Чурбану – этот свет погасить. – Он горько усмехнулся. – Гадалка была права. Не мой огонь тебе нужен. Твое солнце должно светить в безопасности. Даже если безопасность выглядит как ледяная крепость.

Феликс встал, подошел к нему. Слезы катились по его щекам, но на губах была улыбка – светлая, благодарная.
– Хён... – он обнял его, крепко, по-братски, пряча лицо в его плече. – Спасибо. За все. За огонь тогда. За сталь сейчас. Ты... ты мой брат. Настоящий.
Хёнджин обнял его в ответ, закрыв глаза. Больно. Но... правильно. Он сжигал старые мосты в своем сердце, чтобы построить этот новый, прочный мост братства. "Ладно, Гадалка. Ты выиграла. Дворец будет стоять. А я... я буду его самой ебучей, ржавеющей, но нерушимой оградой. И черт с ним."

---

Вечером компания снова собралась в их обычном баре. Настроение было странно приподнятым, несмотря на подводные камни. Джисон, узнав последние новости (включая историю с блокнотом в изложении Чанбина), смотрел на Хёнджина с новым интересом.
– Значит, ты теперь не только гонщик-легенда, но и поэт-философ? – Джисон подсел к Хёнджину за барную стойку, его взгляд игриво скользил по его татуированным предплечьям, открытым черной майкой-борцовкой. – "Ржавая ограда"... Это мощно. И... чертовски сексуально. Представляю, какие метафоры ты используешь в более... интимных ситуациях.

Хёнджин фыркнул, отхлебывая пиво.
– Отвали, Джисон. Не в настроении для твоих пошлых шуточек.
– Ой, да ладно тебе, – Джисон не сдавался, его пальцы легонько коснулись Хёнджина по рукаву майки. – Мне всегда нравились плохие парни с тайной глубиной. Особенно те, кто умеет так красиво страдать. И защищать. Может, защитишь кого-нибудь еще? Например, меня? От скуки? Или от себя самого?

Хёнджин отодвинулся, но без особой злобы. Джисон был назойлив, но безобиден. К тому же, внимание льстило, отвлекая от остаточной горечи.
– Мечтай, богатенький. Мой защитный ресурс сейчас направлен на дворец и принцессу. И на то, чтобы этот циник, – он кивнул на Минхо, сидевшего рядом с Чонином, – не конфисковал мои ключи за слишком громкое дыхание.

Минхо, услышав свое имя, повернулся. Его взгляд скользнул по Джисону, флиртующему с Хёнджином, потом вернулся к Хёнджину.
– Ключи конфискую только за реальные преступления, Гонщик. Вроде попыток прикрутить реактивный двигатель к скейту Феликса-нима. Или за использование последнего куска бекона без санкции высшего командования. – Он отхлебнул виски. – А насчет флирта... Джисон, если хочешь примерить роль 'объекта защиты', будь готов. Хёнджин защищает по-своему. Например, может нечаянно сбить тебя своим мотоциклом, демонстрируя вираж. Или 'защитить' от дорогого вина, вылив его в раковину, потому что 'пахнет старыми носками'. Братство с нами – это постоянный риск для жизни и имущества. Но зато скучно не бывает. Как на минном поле с клоунами.

Чонин фыркнул в свою содовую, покраснев. Хёнджин засмеялся, наконец расслабившись. Даже Джисон ухмыльнулся. Сынмин, сидевший рядом с Чанбином (и явно не по своей воле), пробормотал:
– Сумасшедший дом. Полный.
Чанбин обвил его рукой за талию, притягивая ближе. Его губы прикоснулись к уху Сынмина, заставляя того вздрогнуть.
– А ты уже часть этого дома, журналистик. Примирись. Или... – его голос стал низким, обещающим, – я помогу тебе примириться. Гораздо более... интенсивно.

---

Позже той же ночью Хёнджин поднялся на крышу пентхауса. В руках он держал тот самый блокнот. Город шумел внизу, море огней. Воздух был прохладным, свежим. Он нашел пустой металлический мусорный бак (дизайнерский, конечно, но все же бак). Достал зажигалку – старую, потертую, с которой не расставался со времен первых гонок.

Он раскрыл блокнот на последней исписанной странице. Его собственные слова: "...И черт с ним.
Буду рядом как друг но рядом...
Он улыбнулся горько, но с принятием. Затем поднес пламя к уголку страницы.

Огонь охотно схватился за бумагу. Языки пламени поползли вверх, пожирая боль, сомнения, неразделенную любовь, поэзию и черный юмор. Жар опалил лицо Хёнджина. Он наблюдал, как чернила пузырятся и исчезают, превращаясь в пепел. Слова гадалки, его муки, его озарение – все это горело ярко и быстро.

Он почувствовал присутствие, прежде чем услышал шаги. Феликс вышел на крышу, привлеченный светом пламени. Он подошел, молча встал рядом. Его глаза отражали танцующий огонь.
– Сжигаешь призраков? – тихо спросил он.
Хёнджин кивнул, бросая последний клочок бумаги в бак. Пламя взметнулось выше на миг, затем стало угасать.
– Да. Старых. Чтобы не мешали новым... братским обязанностям. – Он повернулся к Феликсу. Пепел кружился в воздухе, оседая на его кожаной куртке. – Все в порядке, Принцесса. Дворец стоит. Ограда – на месте. И солнце... – он ткнул пальцем в небо, где пробивался первый слабый луч зари, – ...солнце скоро взойдет. И все будет хорошо.

Феликс улыбнулся, его улыбка была теплее любого пламени. Он шагнул вперед и снова обнял Хёнджина. Крепко. Как брат. Как друга, прошедшего через огонь и вышедшего с другой стороны – может быть, с ожогами, но целым. Хёнджин обнял его в ответ, вдыхая знакомый запах ванили и чего-то неуловимо сладкого. Боль была еще там, глухая, но теперь она была частью чего-то большего. Частью этой новой, безумной, но его семьи. Частью мира, где Феликс был счастлив. А это, в конце концов, было единственным, что имело значение.

Внизу, в пентхаусе, Банчан стоял у окна, наблюдая за двумя силуэтами на крыше, слившимися в объятиях на фоне угасающего костра и первых лучей рассвета. На его обычно холодных губах играла едва уловимая улыбка. Лед таял. Дворец стоял. Ограда – работала. И его золотая птичка... его Феликс... был дома. Со всеми его абсурдными, шокирующими, но бесконечно дорогими обитателями. Круг замкнулся. Началось что-то новое.