Охотясь на Дашу

Мои мысли бегут как грязный ручей. Не успеваю я осмыслить ее слова, как Рокко и один из его дружков пробиваются сквозь толпу гостей, подхватывают Фиби и Бетани на руки и направляются к двери.

Я с открытым ртом, от ужаса, потеряв дар речи, наблюдаю за тем, как остальные девушки медленно тянутся за ними.

Это же все не по-настоящему.

Это не может быть реальностью.

Но когда я встречаюсь взглядом с золотисто-карими глазами Франчески, пустыми и тусклыми, я понимаю, что этого кошмара мне не избежать.

– Иди, – одними губами произносит она.

Моргнув, я повинуюсь ее приказу и тоже направляюсь к двери. Но я не чувствую ног. Это словно какой-то внетелесный опыт – я могу лишь наблюдать за тем, как мое тело механически выполняет необходимые действия, будто я сторонний наблюдатель. Ноги несут меня вниз по ступенькам крыльца, к задней части дома, где все еще горит костер, пламя которого лижет холодный воздух. Оранжевые всполохи огня озаряют ночное небо, и от них вверх поднимаются клубы дыма.

Позади меня из дома высыпают гости, и их возбужденная болтовня перекрывает стрекотание сверчков. Воздух гудит от предвкушения и ликования, но это все неправильно.

Сегодня умирают две девушки, и все, что вертится у меня на языке, – это слова восхищения их славной смертью.

Тела Фиби и Бетани бросают на землю, и от удара их стоны становятся громче. Мышцы моих ног сковывает напряжение, утяжеляя их и не давая возможности встать в ровную шеренгу рядом с тремя другими девушками.

Мы стоим прямо перед ними, и пространство между нами заполняют всевозможные эмоции. Джиллиан олицетворяет смирение, Сидни демонстрирует энтузиазм, а мы с Глорией смотрим друг на друга в полном ужасе от того, что нам сейчас предстоит.

Франческа по другую сторону костра, на ее лице глубокие тени и ярко-красные всполохи огня. Словно она демон, восставший из ада.

– Эти девушки были признаны непригодными во время выбраковки, – громко объявляет Франческа.

Мужчины затихают, и я понимаю, что сейчас тот самый единственный момент, когда они согласны заткнуться и послушать женщину.

– Веками мы продолжали эту традицию. В нашем мире выживают только сильнейшие. Только те, кто может выстоять и вытерпеть, что бы ни выпало на их долю. Девушки, что стоят перед вами, – они достойны вас. И они докажут свою ценность, избавившись от тех, кто оказался недостаточно хорош.

Темные глаза Франчески смотрят на нас с ожиданием, но все, что я могу сделать, – это смотреть.

Я вижу, как к нам приближается Рокко с большими булыжниками в руках. Сидни торопливо хватает свой, почти вибрируя от восторга.

Рокко смотрит на меня с ожиданием и удовольствием, написанном на его лице. Нехотя принимаю камень из его рук и удивляюсь его тяжести.

Джиллиан и Глория берут свои дрожащими руками. По херувимской щеке Глории стекает слеза.

Заметив ее, Рокко наклоняется, хватает ее за щеки и слизывает влагу; его отвратительный язык скользит по всему ее лицу. Она визжит, и Рокко мрачно усмехается.

– Пролей еще одну слезинку, девочка, и я с радостью брошу тебя рядом с ними.

– Не заставляйте меня делать это, – тихо, едва слышно просит она. Ее тело дрожит в его руках.

– Ты предпочитаешь быть той, кто бросает камень, или оказаться под ним? Выбирай.

Она зажмуривается и кивает, молча принимая свою судьбу.

Довольный Рокко с силой отталкивает ее и встает рядом с Франческой, надув грудь и сцепив руки за спиной. Словно солдат в карауле на похоронах своего товарища.

В моей груди закручивается черная дыра, пожирающая все хорошее, что во мне осталось. Я смотрю на эту пару, и огонь в моих глазах разгорается сильнее и ярче, чем тот, что пылает передо мной.

Я не могу решить, кого из них мне хочется убить больше. Его или его сестру.

Наступает полная тишина, густая и напряженная. Замолкают даже сверчки, будто природе тоже невыносимо тяжело.

Сидни первой срывается с места, заносит камень и бьет Фиби по плечу, прямо по одной из ран, и воздух пронзает злобный гогот.

Я вздрагиваю, мой ужас растет, пока она безумно раз за разом продолжает наносить удары. Через несколько секунд до меня доносится крик Фиби, и наконец я инстинктивно реагирую. Я отталкиваю Сидни в сторону, не обращая внимания на ее возмущенный вопль, когда она неловко падает на руку, в которой держала камень.

Краем глаза я вижу, как Джиллиан и Глория опускаются на колени, поднимают руки и обрушивают булыжники на голову Бетани, пытаясь позволить ей умереть быстро.

По моим венам разливается адреналин, сердце бешено колотится. Я быстро переворачиваю Фиби на бок, не обращая внимания на ее многочисленные раны.

Сидни поднимается на колени, и бросается к нам обеим с убийственным блеском в глазах. Рыча, я обрушиваю свой камень прямо ей на голову, не обращая внимания на судорожный вздох Франчески, когда он попадает в цель, сбивая сумасшедшую суку с ног.

Поворачиваюсь к Фиби и осторожно обнимаю, прижимая ее голову к своему плечу.

– Я не дам тебе страдать, – отчаянно и торопливо шепчу я ей на ухо. Из моих глаз вырывается горячая слеза, прожигающая дорожку на щеке. – Ты спасла меня, Фиби. Ты была так чертовски сильна и храбра, и ты навсегда останешься моей героиней. Ты слышишь меня?

– Я… я слышу, – задыхается она, и рыдания разрывают ее грудь.

Глубоко вдохнув, я нащупываю ветку в костровой яме, почти не ощущая пламени, лижущего мою плоть.

Рокко бросается ко мне, но слишком поздно. Я вонзаю острый конец ветки глубоко в яремную вену Фиби. Она бьется подо мной в конвульсиях, и кровь струйками выливается из ее шеи. Я крепко держу ее, но не могу сказать того же о своей распадающейся на части душе.

Из моего горла вырывается всхлип, и я прижимаюсь лбом к ее лбу, почти не замечая, как кровь пачкает мою кожу.

По моим щекам текут слезы горя и ярости, и все, что я могу делать, – это лишь крепче прижимать ее к себе, раскачиваясь взад-вперед, пока она умирает в моих объятиях.

– Спи, Фиби, – шепчу я ей, и мой голос
срывается. – Ты можешь заснуть теперь.
Почти так же быстро, как все и началось, она затихает. Но я не могу выпустить ее из рук. Я рыдаю над ее безжизненным телом, борясь с облегчением от того, что она больше не страдает, и отчаянием, что ей вообще пришлось умереть.

Сегодня умерла чья-то дочь.

И я надеюсь, что тот, кто ее любил, простит меня за то, что я забрала ее.

                                * * *

Два месяца спустя

Я раскручиваю тюбик с красной помадой до тех пор, пока она полностью не обнажается. Аккуратно наношу ее на верхнюю губу, стараясь не выйти за контур.

Затем крашу нижнюю. Растираю краску губами.

Смотрю на свое отражение в зеркале и с трудом узнаю человека, который смотрит на меня оттуда. Под глазами черные круги, и я напоминаю себе, что перед сегодняшней встречей с Ксавьером нужно наложить побольше консилера. Ему нравится видеть, как я измождена после того, как он меня трахает.

Меня еще не выставили на аукцион. Франческа говорит, что я уже почти готова и что, когда придет время, Ксавьер приложит все усилия, чтобы предложить самую высокую цену.

Он неофициально мой хозяин. Поэтому в течение последнего месяца Франческа разрешила ему навещать меня раз в неделю.

Сегодня четвертая ночь с ним. После нее я свернусь в клубок, а Рио будет приводить меня в порядок. Ксавьеру нравится пускать кровь, и теперь, когда я, в сущности, уже его, ему разрешают оставлять на мне следы. В пределах разумного, говорит Франческа, но, откровенно говоря, есть ли вообще что-нибудь разумное в этом безумии?

Смотрю на помаду и гадаю, что возбуждает Ксавьера – цвет моей крови или ощущение того, как его нож пробивает тонкий слой кожи?

Я роняю руку и нахожу в зеркале свои зеленые глаза.

Когда я в последний раз искренне улыбалась? Кажется, в последнюю ночь, когда я была с Виолеттой. Сколько времени прошло с тех пор? Вроде бы сейчас январь, а та ночь была вскоре после ярмарки «Сатанинских связей». Я пропустила свои первые праздники с ней. День благодарения, Рождество и, возможно, ее день рождения, хотя я даже не знаю, когда он. Моим новогодним поцелуем стал член Ксавьера в моем горле, и если раньше у меня не было желания покончить с собой, то теперь оно появилось.

Что же сказала тогда Виолетта, чтобы заставить меня улыбнуться? Это было что-то смешное, но я уже не помню, что именно. Помню только, что она смеялась, пока я отчаянно пыталась придумать ответ. И помню, как предательски поджались мои губы, как я ни старалась сдержать улыбку.

Жаль, что я пыталась сдержать ее тогда. Потому что сейчас я не знаю, способна ли я еще на такую улыбку.

Мышцы на моем лице дергаются, когда я с усилием поднимаю уголки рта вверх, растягивая его вширь и обнажая все зубы. Но, как бы я ни старалась, улыбка все равно не трогает мои мертвые глаза. Она неестественная. Неуклюжая.

Жуткая.

Я разглаживаю лицо, размышляя о том, как снова научиться улыбаться.

– Боже, Даша, – шепчу я. – Ты ведь знаешь, как это делается.

Я поднимаю помаду, прикладываю к уголку губ и веду по щеке, закругляя вверх, к глазам. Затем делаю то же самое с другой стороны, пока на моем лице не появляется большая красная улыбка.

Идея Джокера была отличной, решаю я.

Почувствовав себя немного лучше, закрываю тюбик, выпускаю его из рук, и он катится по полу. Из коридора доносятся тяжелые шаги, которые направляются к моей комнате.

Мое сердце ускоряет темп, и я гадаю, позволит ли Франческа оставить мою улыбку. Хотя бы на одну ночь.

Но как только она подходит и замечает, что я натворила, ее глаза расширяются. Ее рука взлетает вверх и ударяет меня по затылку, отчего моя голова опрокидывается навзничь.

– Да что с тобой такое? – шипит она.

Я убираю волосы с лица и смотрю на ее возмущенное лицо.

– Прости, Франческа, – тихо произношу я. – Я просто хотела улыбнуться.

Она фыркает.

– Соберись. Мне не нужна еще одна гребаная Сидни в доме. Тебе осталось всего несколько недель до продажи, Алмаз. Не смей все портить.

Хмурюсь и киваю головой, снова извиняясь. Это забавно, потому что на моем лице нарисована прямо противоположная эмоция.

– Сотри это дерьмо и приготовься. Ксавьер будет через десять минут.

Грустно. Значит, никаких улыбок сегодня.

                                * * *

Дрожь проносится по моему лицу. Его возбуждение нарастает по мере того, как металл острым укусом впивается в мой живот. Он еще не прорвал кожу, хотя все мои болевые рецепторы кричат о том, что он уже это сделал.

– Я хочу покрыть красным тебя всю, Алмаз, – шепчет Ксавьер сверху; его твердый член упирается в мой вход.

Я и так покрыта красным. Он сделал столько надрезов на моем теле, что белые простыни стали алыми.

Ему всегда недостаточно.

С моих губ срывается всхлип, когда я чувствую, как он входит в меня, и рвотный рефлекс побуждает меня извергнуть желчь прямо на него. Но в моем желудке ничего нет. Франческа не разрешает мне много есть в дни его визитов – она говорит, что не хочет, чтобы меня раздуло.

– Тебе нравится чувствовать меня, правда, детка?

Я закрываю глаза и киваю, хотя это очень далеко от истины.

Он вторгается в мое тело, словно паразит, непрошеный квартирант, который высасывает из меня жизненные силы, подпитывая свои.

Острие его ножа наконец пробивает кожу, и лезвие скользит по моему животу, провоцируя мой резкий вскрик. Кровь течет из раны, и он начинает быстрее двигать бедрами.

– Черт, какая прелесть, – стонет он, задыхаясь.

Из моего глаза выскальзывает слезинка, и я молюсь, чтобы он был слишком увлечен, чтобы заметить ее. Когда я плачу, он режет меня сильнее.

Он хочет, чтобы я извивалась под острым металлом и получала удовольствие от боли, как делает это он. Хочет, чтобы я наслаждалась происходящим, и когда видит, что этого не происходит, он злится. Он говорит, что мне просто нужно привыкнуть. Но я не знаю, как можно привыкнуть к тому, что тебя режут, словно чертову свинью.

С моих губ срывается еще один вскрик, когда он находит новое место и давит на него – медленно, словно давая мне время приготовиться.

Я бы предпочла, чтобы он сразу воткнул в меня нож, но думаю, он знает это.

Он надавливает сильнее, заставляя лезвие соскользнуть и глубоко рассечь кожу. Закрыв глаза, я резко втягиваю воздух. Ксавьер содрогается, и моя душа трещит.

Не думаю, что он собирается держать меня слишком долго. Как ему удастся, если в конце концов я истеку кровью?
– Как только я заберу тебя к себе, – хрипит он, – я буду пить эту гребаную кровь. Буду лакомиться ею в любое время суток.

Мой желудок бунтует, меня тошнит. Картина, которую он рисует, отвратительна и тревожна. С таким же успехом он мог бы объявить себя каннибалом или вампиром.

Заметив отвращение, исказившее мои черты, он рычит и подносит лезвие к моему горлу.

– Эта вена, да? Один маленький надрез, и я смогу пить из тебя до тех пор, пока ты не превратишься в увядший труп. Хочешь этого?

Да. Боже, пожалуйста, позволь мне умереть. Здесь и сейчас, и я буду охренеть как счастлива.

– Нет, – выдавливаю я напряженным от боли голосом.

Я не смею сказать ему, чтобы он сделал это, потому что тогда он точно никогда так не сделает. Ксавьер ни за что не даст мне то, чего я так хочу. Особенно потому, что знает, что это не он.

– Тогда скажи, что хочешь меня, – требует он, словно услышав мои мысли.

– Я хочу тебя, – тут же отвечаю я, хотя в моем голосе явственно звучит пустота.

Он хочет занять место в моем сердце, но там лишь зияющая дыра, которую он никогда не сможет заполнить.

Ксавьер рычит, услышав отрешенность в моем голосе, и зарывается в меня глубже. Если он думает, что он настолько большой, то не хотелось бы мне, чтобы он когда-нибудь увидел размеры Виолетты.

Единственная причина, по которой его член может причинить мне боль, заключается в том, что он – часть его тела.

С трудом сглотнув, я закусываю дрожащую губу. В его голубых глазах плещется злоба, и я словно вижу, как он натягивает на них черное покрывало, и яркий цвет скрывается под этой темнотой.

Его рука движется вниз вдоль моего живота, останавливаясь, чтобы погрузить большой палец в рану и выжать крик из моего горла, а затем продолжает движение дальше. Он дразняще проводит пальцами по моей плоти, и злая ухмылка кривит его губы.

В моих дыхательных путях маленькая губка, она напитывается ненавистью к нему, словно водой, разбухая до тех пор, пока я не ощущаю, что больше не могу дышать.

Он легонько проводит пальцами по моей щели, и его глаза сверкают, когда они находят ту самую точку, от которой у меня напрягаются мышцы.

– О боже, – вздыхаю я, и слезы обжигают мне глаза.

Я ненавижу эту точку, и это еще одна вещь, о которой он знает.

Его глаза пылают, он весь лучится возбуждением.

– Скажи еще раз, – приказывает он, и в его голосе сквозит порок.

Я закрываю глаза, представляя себе покрытое шрамами лицо с дьявольскими глазами цвета инь-ян, ухмыляющееся мне из-под капюшона.

С трудом сглотнув, хрипло выдавливаю:

– Я хочу тебя.

Мне требуется усилие, чтобы не сломаться, когда я слышу его стон. Это все так неправильно. Он звучит неправильно, ощущается неправильно, он весь… чертовски неправильный. Он улыбается, когда слышит это, и теребит мой клитор сильнее.

– Скажи мое имя, Алмаз, – требует он.

Сжимаю челюсть.

Никогда. Я никогда не произнесу его.

Он пытается выжать его из меня с тех самых пор, как начал навещать меня, и все его усилия так и не увенчались успехом.

Я молчу, он снова начинает насаживаться, продолжая стимулировать меня. Мое тело напрягается, в животе зарождается предательское чувство. Но я молчу, не желая отдавать ничего сверх того, что он уже получил.

Ксавьер думает, что ничего от меня не добился, но это не так. Он отнял все, что было, – просто он не видит в этом ценности.

Гладкую кожу, которую он изуродовал.

Осколки моего рассудка, которые рассыпаются с каждым его прикосновением и каждым шепотом, предвещающим день, когда я стану его.

Мою способность касаться кого-либо и ощущать прикосновения в ответ, не желая перерезать себе горло.

Мое достоинство, самоуважение и ощущение комфорта в моем теле.

Мою чертову ценность.

Все это больше не имеет смысла.

Потому что на самом деле ему нужна каждая разбитая частичка моей души, а мне – разбитые куски его.

Но моя душа уже занята – занята злым человеком, который намерен оставить ее при себе. И полагаю, взамен она отдала мне свою.

Только я не знаю, что мне с ней делать.

– Когда-нибудь ты произнесешь его, Алмаз. Ведь ты проведешь со мной всю оставшуюся жизнь, – обещает он.

Мои ноги сжимаются вокруг его бедер, и он трахает меня сильнее, наклоняясь, чтобы провести языком по моему соску. Я стискиваю зубы, к горлу подкатывает желчь.

– Ты моя, – стонет он. – Ты вся моя.

Его зубы смыкаются над моей израненной грудью, и он кусает ее до тех пор, пока мое зрение не чернеет от агонии, а из горла не вырывается крик. Но даже тогда он не успокаивается. Не успокаивается до тех пор, пока кровь не начинает сочиться сквозь щели его зубов, и я начинаю умолять его о ноже.

Какая трагедия.

Наконец он отпускает меня, на его нижней губе остается багровый след. Его глаза распахиваются, он двигает бедрами все быстрее, а его ласки на моем клиторе учащаются.

И постепенно он отвлекает меня от огня, пылающего на верхушке моей груди. Я резко вдыхаю – отрывистым вдохом, полным печали.

Оргазм, блуждающий в моем теле, догоняет меня. И еще один кусочек моего рассудка откалывается.

                             * * *

– Мне уже надоело смотреть на этот чертов неоспорин, – произносит Рио за моей спиной.

Ксавьер только что ушел. Сегодня он был особенно жесток, кромсая зажившие шрамы на моей спине, груди и животе. С каждым разом он заходит все дальше и дальше.

Говорят, выбраковка нужна, чтобы отобрать тех, кто вынослив, – тех, кто может пережить что угодно. Но я не уверена, что переживу еще одну ночь с ним.

– Прости, – мямлю я, слишком измученная, чтобы срываться на нем. Мой взгляд устремлен на десятки палочек, вырезанных на тумбочке, и это угнетает меня лишь сильнее.

– Ты сдаешься, princesa, – вздыхает он, бросая аптечку на кровать.

Он начал звать меня так после выбраковки, и теперь это обращение звучит скорее как ласка, нежели как оскорбление.

Франческа так и не освободила его от заботы обо мне, и никто из нас не стал пресекать это. Этого не скажешь вслух, но думаю, мы оба находим утешение друг в друге.

– А тебе-то какое дело? – ворчу я, не отрывая взгляд от стены.

Он достает несколько бумажных полотенец и слегка промакивает раны на моей спине. Они только начали покрываться струпьями с прошлого раза.
Оказывается, Франческе не стоило так беспокоиться о моих шрамах после автомобильной аварии. Найти человека, который, как выяснилось, наслаждается их видом, да еще и добавляет новых, – большая удача.

Я все еще лежу обнаженная, но я уже привыкла быть голой перед мужчинами, ведь теперь это происходит постоянно. А все потому, что я живу с психованной сукой.

Сидни особенно разозлилась на меня за то, что я вырубила ее в ночь выбраковки, и в отместку попыталась отрезать мне волосы. К счастью, тогда вмешалась Джиллиан, и она отделалась лишь наказанием.

С тех пор она сделала своей личной миссией подставлять меня за самые глупые выходки при каждом удобном случае: рисовать на стенах, как маленький ребенок, бить посуду, ронять еду, портить одежду в красивой комнате.

Думаю, в большинстве случаев Франческа знает, что это не я, но она так устала от постоянных склок, что теперь срывает злость на нас обеих. Сидни с радостью принимает свою участь, пока я страдаю.

Я смирилась с наказаниями, которые, впрочем, всегда заканчиваются ночью с Рокко и его дружками. Поначалу я пыталась защищаться, но это ничего не изменило.

– К счастью для тебя, этим ранам нужно зажить, так что больше никаких ночей с ним, пока он официально не заплатит за тебя.

Удивленно оборачиваюсь к нему. Франческа ничего не говорила мне об этом, но я все равно чувствую облегчение. Иногда Рио сообщает мне информацию, которую не должен рассказывать. Я ни разу не спросила его почему, слишком боясь, что он перестанет. После того как он рассказал мне о своей сестре, между нами установилось некое подобие товарищества. Мы оба скованы своими бедами и оба смирились с тем, что никто из нас не может помочь друг другу выбраться из железных цепей, обвивающих наши запястья.

Я пожимаю плечами.

– Без разницы. Остальные все равно будут развлекаться. Не хочешь к ним присоединиться в следующий раз? – сухо спрашиваю я.

В обычной ситуации я бы пришла в ужас, что говорю это, но сейчас я ничего не чувствую.

Рио усмехается.

– Ты мне не интересна.

– Нет? Никто из других девочек тоже?

Помню, как Сидни пыталась вывести меня из себя, утверждая, что Рио прокрадывается к ней в спальню по ночам. Меня не волновало это тогда – не волнует и сейчас. Я почти уверена, что она лгала.

У Рио был уже миллион возможностей трахнуть меня или кого-нибудь из девушек. Но я ни разу не видела, чтобы он хоть пальцем тронул кого-нибудь, кроме тех случаев, когда без этого было не обойтись. Он намеренно ставил меня в неудобное положение вначале, но с тех пор, как похитил меня, он даже не пытался меня задеть. Теперь в присутствии других людей он ведет себя так, словно меня не существует вовсе.

Однажды я спросила его почему – почему он был так груб и молчалив при других, а потом, когда мы остались одни, изменился? Он посмотрел мне в глаза и ответил: «Люди в этом доме всегда ищут слабые места. Я не хочу быть твоим».

Он особенно сильно нажимает на порез, заставляя меня зашипеть сквозь зубы.

– Нет. А теперь заткнись, или я оставлю твои раны гноиться.

Фыркаю, но отстаю от него. Его угрозы уже не работают, и мы оба знаем, что я его больше не боюсь. И думаю, он тоже не хочет, чтобы я боялась.

– Франческа сказала, что до того, как я стану его, еще несколько недель. Сколько? – уточняю я все еще хриплым голосом после общения с этим человеком.

– Три.

Я закрываю глаза и киваю, скрипя зубами, пока он чистит очередной болезненный очаг.

– На следующей неделе привезут новых девушек, – продолжает Рио.

– Сколько? – шепчу я.

– Троих. Теперь, когда остались только ты и эта loco, места много.

От этого напоминания мое сердце замирает. Глорию и Джиллиан отправили на аукцион неделю назад, и теперь мы с Сидни наедине. После ночи, когда мы были вынуждены оборвать жизни Фиби и Бетани, наши занятия стали более интенсивными. То, что нас сочли достойными, не подразумевает, что у нас все еще нет шансов потерпеть неудачу. Франческа проводила для нас изнурительные уроки этикета. Как правильно обращаться к хозяевам, как говорить, как есть, как сексуально обслуживать их.

Эти уроки должны были сломать нас психологически. Если мы совершали ошибки, то нас пороли, насиловали и морили голодом. И так же, как и в ночь выбраковки, заставляли наказывать друг друга. Так что к тому времени, когда эти две девушки были выставлены на аукцион, мы уже едва могли видеть друг друга.

Но даже после того, как Джиллиан и Глорию успешно продали, эти жестокие уроки не прекратились. Синяки потускнели, швы сняли, и на моей спине остались две большие белые полосы, а Франческа по-прежнему не позволила выставить нас с Сидни на аукцион. И я до сих пор понятия не имею почему.

Хотя относительно меня уже все понятно, Франческа все равно обязана следовать протоколу. Я должна буду встать на помост, и остальным будет предоставлен шанс предложить за меня цену. Но Ксавьер гарантированно победит на аукционе.

Он один из самых богатых людей в мире, как он утверждает. А я даже не знаю, чем он зарабатывает на жизнь и является ли вообще гражданином этой страны, но думаю, это неважно.

Несмотря на то что думает Рио, я не намерена сдаваться. Я не собираюсь уезжать с Ксавьером в закат, мне просто нужно, чтобы он забрал меня из этого дома.

Эти люди поставили себе целью держать меня изможденной, покорной и в неведении. Я не выходила из этого дома с тех самых пор, как закончилась выбраковка. Не ощущала ни солнца, согревающего кожу на щеках, ни снега на языке. Они боятся Виолетту и того, что она может с ними сделать, поэтому самым надежным вариантом было запереть меня, чтобы я никогда не увидела дневного света.

Три недели. И у Ксавьера не останется иного выбора, кроме как увезти меня отсюда, рискуя, что меня разыщет Ви. И тогда я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы это случилось.

Рио заканчивает обрабатывать спину, затем переворачивает меня и приступает к ране на животе, не сводя глаз с того места, над которым трудится. На мой сосок он даже не глядит.

– Постарайся не сильно скучать, когда я уеду, – бормочу я, безучастно глядя в потолок.

Чувствую, как он поднимает на меня глаза, а затем снова сосредотачивается на особенно  глубоком порезе. Для него ему понадобится стягивающий бандаж.
– Я буду молиться, чтобы твоя жизнь была короткой, – наконец отвечает он.

Улыбаюсь, впервые за несколько месяцев по-настоящему. Оказывается, мне не нужна была эта красная помада.

Очень мило с его стороны.

По коридору раздаются шаги Франчески, но мы с Рио не двигаемся с места, учитывая, что ему предстоит промыть еще немало моих ран.

Она появляется в дверном проеме, и я встречаю ее взгляд. На краткий миг она опускает глаза на мое тело, и в них отражается какая-то непередаваемая эмоция.

Я хорошо выгляжу, Франческа?

– Закончи с ней побыстрее, Рио.

Он останавливается и вскидывает подбородок к плечу, чтобы бросить на нее хмурый взгляд.

– Здесь Клэр, и она хочет поговорить с ней.

Январь, 2022

Когда люди думают о Новом годе, они представляют, кого будут целовать, когда часы пробьют полночь. Я встретила Новый год, когда меня целовали губы чужого мне человека, с его членом, который находился там, где не имел права быть.

Когда Франческа впервые сказала мне, что Ксавьер будет навещать меня раз в неделю, был момент, когда я почувствовала облегчение. Сейчас, после его второго визита, я не могу понять, почему я его испытывала. Он намного более жесток, чем Рокко и его дружки.

Они просто хотят получить удовольствие, а Ксавьер выжимает из меня боль до тех пор, пока я не зарыдаю. И я ненавижу это. Я чувствую себя такой слабой и беспомощной.

Что еще хуже, он злится. Он хочет, чтобы я наслаждалась происходящим, а я в последнюю, мать его, очередь буду наслаждаться тем, что он делает со мной.

И пока он втыкает в мою кожу лезвие, наблюдая, выжидая момент, когда я сломаюсь, я рисую в своей голове все те способы, которыми пустила бы кровь ему.

Но даже это не самая худшая вещь, которую он сотворил со мной. Нет.

Он просто не мог оказаться нормальным насильником и думать только о собственном удовлетворении. Дерьмо, большинство мужского населения ведь таково. Но этот захотел довести до оргазма и меня.

Он преуспел. И это заставляет меня хотеть умереть.