Часть 1.
Осень 1943-его года. Алма-Ата.
Что днём, что ночью — холодно. Октябрь. Деревья уже почти облетели, и опавшие листья шуршат на дорогах. Мало того, что осень в этом году (да и, в прочем, всегда здесь) холодная, так ещё и дождливая. Настроения у людей нет. Но не в этом в большинстве причина.
Великая Отечественная война. На фронт забирают отцов, мужей, братьев, оставляя семьи без мужчин. Женщины горюют, совершают самоубийства, спиваются, оставляя детей сиротами. Такая участь постигла тысячи ребятишек не только Алма-Аты, но и всего СССР.
Ночи тут опасные. Выходить на улицу до утра не стоит никому. За обычным вопросом «прикурить не найдётся?» может последовать холод стали самодельных сиротских заточек, который возможно ощутить внутри себя через несколько мгновений после.
Дети, оставаясь без семей, в попытке прокормить себя или получить гроши от барыги обворовывают склады почище крыс, сметают со старых деревянных стелажей всё, что попадёт под их пытливый взгляд, и всё, что нужно их барыге. Всё, что им препятствует — сторожи, чаще: старики, те, кто не попали на фронт ввиду возраста, или инвалиды с одной ногой, которые не попали на фронт по здоровью. Для них, сирот, убить их — раз плюнуть.
Ножик соорудить дело нехитрое. Не так сложно заточить о какой-то камень черенок ложки, или об него же палку, соорудив что-то типа штыка.
Редко когда можно встретить тех, кто работает один или сам для себя. Чаще сооружаются банды из человек пяти-восьми, находятся барыги и всё идёт как по маслу. Но есть и одиночки, бродящие по ночным улицам, выискивая глазами какой-то неприметный склад. Среди них — Варвара Некрасова.
За довольно банальным именем скрывается не такой банальный внутренний мир. По природе своей Варя человек добрый, светлый, и, можно сказать, чистый. Да, она тоже убивает, и тоже ворует, но она не стала такой, как большинство её сверстников. Она не утратила этого огонька внутри, огонька детского, давно забытого счастья, который можно легко раздуть небольшим куском не ворованного, а великодушно подаренного кем-то хлеба.
Её отца забрали на фронт в 1941 году, аккурат на шестой день войны. Сколько слёз было пролито в тот день, и сколько потом — лучше не спрашивать. Вообще, о Варе не так уж и много думали и не так уж и сильно заботились. Ни матери, ни отцу она толком не была нужна. Некрасова получилась, скажем так, по неосторожности. Её никто не желал и никто не планировал. Но тем не менее родителей она любила, и когда отец ушёл тоже плакала навзрыд.
Мать Вари, когда пришла похоронка на отца Николая (1942 года, 13 августа), в тот же самый день повесилась, перед этим направив дочь отоваривать карточки. Когда девчонка вернулась, увидев болтающийся на верёвке труп сначала закричала, а потом подожгла избу к чертям. Она бежала в неизвестном направлении, слушая, как сзади кричат и возятся соседи, пытаясь потушить огонь. Отныне для Некрасовой это слово стало особенным. Особенно страшным и, как ей казалось, проклятым.
Но вот внешностью природа девчушку не обидела. В свои 13 лет она была 163 сантиметра ростом и 36 килограмм весом. Она была не то что худой, а тощей. И причём не только сейчас, и не только из-за вечного голода и вечного бега от милиции, а всю жизнь, с детства. Поэтому среди сверстников всегда была «щукой», «женой Кощея», «скелетом». У Вари были большие, выразительные голубые глаза, цвета васильков и неба. Длинные ресницы, волосы русые, прямые, которые она всегда заплетает в тугую косу. Нос тонкий, аккуратный, хоть и ломали его несколько раз. Губы у Некрасовой припухлые, всегда обветренные и окусанные. На щеках есть несколько малюсеньких веснушек, которые незаметны даже ей самой. Брови у неё тоже аккуратные, очень красивой формы.
Одеждой она особо не отличалась. Как и все сироты. Пока она видела на обложках журналов мод, которые иногда находила на складах картинки красивых женщин в чудесных платьях, туфлях или пальто, то сама выглядела так:
И иногда ей было за это стыдно. Один раз она собрала несколько журналов со складов, и, устроившись в укромном местечке, принялась листать странички. Огонь зависти и вместе с этим стыда загорелся в Варваре. Ведь пока она ходит по улицам как дранная кошка, кто-то ходит по улицам так:
Ещё больше она завидовала этим женщинам с картинок потому что им совсем не было холодно. И завидовала тем, кто живёт на Юге СССР по той же причине. Ей казалось, что в других городах и трава зеленее, и небо голубее, и жизнь лучше.
Сейчас она шла прямо, никуда не сворачивая, спрятав руки в карманы своих шаровар. Есть Варе хотелось жутко. В желудке ощущалась неприятная пустота, и он постоянно бурлел, требуя пищи. Сжав заточку, лежащую в кармане в кулаке девочка нервно озиралась по сторонам, ища глазами склад или хотя бы чей-то силуэт в ночи, ведь улицы казались слишком пустыми и этим жуткими.
Глаза слипались, сон, голод и жажда объединились, и одно, и другое, и третье терпеть было невозможно. Первым делом она всегда утоляла голод и жажду, затем уже другие нужды.
Завернув за угол, Варя заметила телегу и ишака, на ней пацана, явно служившего шухером, и это стало её целью. Она перешла на ещё более тёмную сторону улицы, где уж точно не будет замечена, и стала медленно продвигаться вперёд, наблюдая за тем, как всё новые лица выносят мешки, полные еды...