18.Конец мести?
Месяц. Тридцать дней, прожитых в параллельной реальности. Снаружи все было идеально, как в дешевом романтическом фильме. Вова и Надя. Они проводили вместе каждый день. Ужинали, смотрели фильмы, гуляли под зимними звездами. Он был очарован, предан, слеп. Он дарил цветы — алые розы, которые она ставила в воду, а потом молча выбрасывала, когда они увядали. Он приносил конфеты в ярких коробках, которые она позже относила Юле. Он был нежен, почти робок в своей любви, стараясь стереть память о той пьяной ночи, которую сам же и забыл.
И была близость. Несколько раз. Вова входил в нее с благоговением, словно прикасаясь к святыне. Он был осторожен, ласков, все время смотрел ей в глаза, шептал слова обожания. А Надя лежала под ним, сжав зубы, глядя в потолок поверх его плеча, и думала о мести. Ее тело оставалось холодным и отстраненным, но она научилась имитировать ответные ласки, издавать тихие, притворные стоны. После он всегда целовал ее в лоб, счастливый и умиротворенный, не подозревая, что только что занимался любовью с манекеном.
А потом дверь в ее квартире закрывалась, и маска падала. В тишине своей квартиры Надя доставала из тайника пачку сигарет. Сначала одна в день. Потом две. Потом — по полпачки за вечер. Дым стал ее единственным честным спутником. Он был горьким, едким и реальным. Он выжигал изнутри ту пустоту, что оставил после себя Вова. Потом к сигаретам добавилось вино. Сначала бокал, чтобы уснуть. Потом — два, чтобы не чувствовать ничего.
Она менялась. Внутренне затвердевала. Ее улыбка для посторонних стала чуть более холодной, взгляд — чуть более отстраненным. Но среди «своих» парней она по-прежнему была той самой «Неженкой» — милой, заботливой, всегда готовой выслушать и помочь. Только Зима, чей зоркий взгляд видел слишком много, иногда ловил ее на чем-то не том — на слишком долгом молчании, на нервном движении руки, тянущейся к несуществующей сигарете. Он молчал, как и обещал, но его молчание было тяжелым и упрекающим.
Юля, слава богу, давно вернулась к С.М. Но Надя часто забирала ее на прогулки. Только с этой маленькой девочкой, которая доверчиво вкладывала свою ладошку в ее руку, Надя чувствовала себя по-настоящему живой. В эти часы она ненадолго забывала о своей роли, о ненависти, о плане. Она просто была «Шоколадкой».
---
Вечер 5 февраля выдался особенно тяжелым. Вова был у себя, занимался какими-то делами с родителями. Тишина в квартире давила на уши, становясь физической. Надя выпила. Сначала бокал вина. Потом еще один. Потом рюмку чего-то крепкого, что нашла в шкафчике. Голова закружилась приятной, освобождающей дымкой. Тело стало ватным и легким.
И тут она вспомнила. Утром Турбо звал ее на дискотеку в Дом Культуры. Она тогда отказалась. А сейчас... а почему бы и нет?
Мысль была пьяной и потому — блестящей. Она порылась в шкафу и нашла то, что искала — короткое черное платье, обтягивающее, с глубоким вырезом. Оно было куплено давно, в другой жизни, и никогда не надето. Под низ она надела свое самое откровенное, кружевное белье — черное, как ночь. Накинув пальто и натянув сапоги на высоких каблуках, она вышла, не оглядываясь.
---
Дом Культуры гудел, как растревоженный улей. Музыка вырывалась наружу, сотрясая стены. Сдав гардеробщице пальто, Надя замерла на пороге зала. Воздух был густым от духов, пота и энергии сотен тел. Она выдохнула и направилась к бару. Еще пара стопок какого-то дешевого виски — и мир окончательно поплыл. Границы стерлись. Страх, осторожность, боль — все растворилось в алкогольном тумане.
Она вышла на танцпол. Музыка входила в нее, становясь ее собственным пульсом. Она закрыла глаза и закружилась, подняв руки. Она чувствовала на себе десятки взглядов — мужских, оценивающих, жадных. И ей... нравилось это. Нравилась эта власть, это внимание. Она смеялась, запрокидывая голову, и ее длинные кудрявые волосы развевались вокруг.
И тут кто-то подошел сзади. Сильные руки обхватили ее талию. Она обернулась, и ее взгляд утонул в знакомых, насмешливых глазах. Желтый. Вадим. Владелец «Снежинки». Тот самый, с того вечера, что теперь казался ей сном из другой жизни.
— Надежда, — его голос был низким и проникновенным, он перекрывал грохот басов. — Какая неожиданная встреча.
Она улыбнулась, пьяная и вызывающая.
—Город маленький, Вадим.
— И платье у тебя... необычное, — он окинул ее фигуру желанным взглядом, и по ее телу пробежали мурашки. Но на этот раз не от страха. От возбуждения.
Он не отпускал ее. Они продолжали танцевать, и он вел ее, его движения были уверенными и властными. Он позвал ее в свой круг, в скопление подозрительных, но щеголевато одетых парней из «Домбыта». Они смотрели на нее с любопытством, но Вадим был ее щитом. Она смеялась, пила из его стопки, чувствуя, как нарастает странная, опасная эйфория.
А потом заиграл медляк. Свет притушили. Вадим притянул ее к себе. Его руки мягко, но неоспоримо легли на ее талию. Она обвила его шею, ее пальцы запутались в волосах на его затылке. Она смотрела ему в глаза, и ее взгляд плыл от выпитого и от этой новой, головокружительной свободы.
— Надь! Надя! — чей-то голос, знакомый, прорвался сквозь музыку. Она проигнорировала его. Весь мир сузился до этого мужчины, до его рук, до его взгляда.
— Надежда, кажется, вас зовут, — прошептал он, его губы почти касались ее уха.
— Ничего страшного, — выдохнула она.
И тогда она сама, сознательно, переступила последнюю черту. Она потянулась и прижалась губами к его. Поцелуй начался как нежный, почти вопросительный. Но очень быстро в него ворвалась страсть. Голодная, яростная, накопившаяся за все месяцы лжи и саморазрушения. Она впилась в его губы, ее язык встретился с его, и это было не похотью, а актом освобождения. Возбуждение накатило мгновенно, горячей, влажной волной.
Он ответил ей с той же агрессивной нежностью. Его руки скользнули ниже, сжимая ее ягодицы, прижимая ее к его напряженной плоти. Они забыли обо всем. О музыке. О людях. О криках.
Вадим внезапно, легко, как перышко, подхватил ее на руки. Она вскрикнула от неожиданности и тут же обвила его шею, прижимаясь к нему. Он понес ее к выходу, не прерывая поцелуя. И в этот момент она увидела их. Краем затуманенного глаза. Они стояли у стены — Турбо, Андрей, Зима... и даже Кощей. Их лица были масками шока, недоверия и ярости. Они видели, как их «Неженка» в страстных объятиях врага, как она отдается ему всем своим существом.
И Надя... Надя ухмыльнулась. Словно в бреду, она запустила пальцы в волосы Вадима, сжимая их. «Есть», — пронеслось в ее пьяной, ликующей голове. Удар был нанесен. Публично. Унизительно. Идеально.
---
Он вынес ее на морозный воздух, и холод обжег кожу, но не смог погасить внутренний пожар. Он посадил ее в свою машину — дорогую, иномарку с тонированными стеклами. Дверь захлопнулась, отсекая внешний мир.
— Неужели это было спланировано? — он завел мотор, но не тронулся с места, глядя на нее своим пронзительным, все видящим взглядом.
Она, все еще переводя дыхание, уставилась на него.
—Почему ты так думаешь?
— Потому что ты увидела их, — он указал большим пальцем в сторону ДК. — И ухмыльнулась. Я ведь не слепой, Надь.
Он был умнее, чем она думала. И опаснее. В его глазах читалось не только желание, но и понимание игры. Она перестала притворяться и кивнула.
— Ты же теперь вафлершей считаться будешь, — сказал он, трогая с места. — Не боишься?
— Нет, — ее голос был хриплым. — Чего бояться?
— Осуждения. Агрессии. Универсам тебя в клочья порвет.
— Надо мной уже надругались, — холодно выдохнула она, доставая из его же бардачка пачку сигарет. — Так что переживу. Если что — потом просто в Москву перееду.
Она закурила, сделав глубокую затяжку.
— Неплохо, — он усмехнулся, но в его голосе прозвучало некое уважение. — Смелая ты оказывается.С собой тебя в ДомБыт заберу
Она выдохнула дым ему прямо в лицо, дерзко, вызывающе.
—Ко мне? — предложил он.
— Ко мне, — ответила она, не колеблясь ни секунды.
Он лишь ухмыльнулся в ответ, развернул машину и резко рванул с места.
---
Дорога до ее дома прошла в оглушительной тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием. Как только дверь ее квартиры захлопнулась, он прижал ее к стене в прихожей. Его губы снова нашли ее, но теперь в его поцелуе не было и тени нежности — только голод, страсть и какая-то хищная радость.
— Ты... слишком опасная штучка, — прошептал он, срывая с нее пальто.
Его руки были быстрыми и умелыми. Он задрал подол ее короткого платья, и его пальцы, грубые и уверенные, впились в кружева ее трусиков. Он не срывал их, а просто отодвинул в сторону. Его прикосновение к ее обнаженному клитору было таким прямым и требовательным, что она вскрикнула, выгибаясь. Он не ласкал, а будто проверял ее на прочность, терзал пальцами ее чувствительную плоть, вызывая волны острого, почти болезненного удовольствия.
— Вадим... — его имя сорвалось с ее губ впервые, и оно звучало как стон и как вызов.
Он ввел в нее два пальца. Глубоко, без предупреждения. Боль от резкого вторжения смешалась с пронзительным наслаждением. Она впилась ногтями в его плечи, ее тело затряслось в конвульсиях. Он наблюдал за ней, его глаза горели в полумраке прихожей, и на его губах играла та же ухмылка, что и в клубе.
— Вот ты какая на самом деле, — прошептал он. — Вся эта нежность — просто обертка. А внутри — дикарка.
Он не стал раздевать ее полностью. Он расстегнул свои джинсы, освободив свое мощное, напряженное возбуждение, и снова прижал ее к стене. Он вошел в нее сзади, одним резким, безжалостным движением. Она крикнула, но не от боли — от шока и невероятного, всепоглощающего ощущения заполненности. Его руки сжали ее бедра, его тело било о ее с яростью, которая не унижала, а... возносила.
Он был груб, но в его грубости была какая-то честность. Он не притворялся влюбленным мальчиком. Он был мужчиной, который хочет женщину. И она, в своем пьяном оцепенении и жажде саморазрушения, отвечала ему с той же дикостью.
Он перевернул ее, поднял и понес в комнату, не выходя из нее. Он бросил ее на кровать, и она отскочила на пружинах. Он навис над ней, его глаза были темными безднами.
— Кричи мое имя, — приказал он, входя в нее снова, уже в другой позе, глубже, яростнее. — Хочу слышать.
И она кричала. Она кричала «Вадим!», царапая его спину, впиваясь зубами в его плечо, оставляя на его коже багровые метки, как и он оставлял на ее. Она мстила не только Вове в этот миг. Она мстила всем. Всему миру.
Он отвечал ей тем же. Его губы и зубы выжигали на ее шее, груди, внутренней стороне бедер новые, свежие засосы. Он метил ее, как свою добычу, и она с наслаждением подставляла ему свою кожу. В этом не было любви. Не было даже страсти в ее чистом виде. Это был танец двух одиноких, озлобленных хищников, нашедших друг в друге идеальное отражение.
Когда он кончил, излившись в нее с низким, победным рыком, она лежала под ним, вся в поту, с разбитыми губами, с горящей кожей. Он тяжело дышал, потом поднялся на локти и посмотрел на нее.
— Ну что, отомстила? — спросил он тихо, вытирая каплю крови с ее подбородка.
Она не ответила. Она просто смотрела в потолок, чувствуя, как по щеке медленно скатывается слеза. Но на этот раз это была не слеза боли или стыда. Это была слеза... опустошения. И странного, леденящего душу удовлетворения. Ее план сработал. Она публично унизила Вову. Она переспала с его врагом. Она сожгла за собой все мосты.
Вадим слез с нее, прошел в ванную. Она слышала, как льется вода. Она лежала неподвижно, глядя в темноту. Внутри была выжженная пустыня. Не было ни радости, ни торжества. Только тихий, мертвый холод.
Он вернулся, уже одетый. Он посмотрел на нее, на ее измятое платье, на синяки, проступающие на коже.
— Звони, если что, — сказал он просто и ушел.
Дверь закрылась. Надя осталась одна. В тишине, пахнущей сексом, табаком и чужим одеколоном. Она поднялась с кровати, подошла к окну и закурила. Руки дрожали. Завтра будет война. Завтра она столкнется с последствиями. Но сейчас... сейчас ей было все равно. Она стояла и курила, глядя на свое отражение в черном стекле. Отражение незнакомой, жесткой женщины с пустыми глазами. Игры были окончены. Начиналась настоящая жизнь. Или то, что от нее осталось.