Нити судьбы

Утро просачивалось в её комнату не спеша — словно осторожный незваный гость, крадущийся по щелям между ставнями, по тонким прожилкам воздуха, по нежной коже, ещё не забывшей тепло сна. Лучи света ложились на пол мягким золотом, как древний свиток, развернутый небесами. Мир за стенами комнаты был другим — жестким, безжалостным, но здесь, в пределах этой временной клеточки уюта, всё ещё сохранялась иллюзия обыденного.

Ресницы Канны дрогнули, как лепестки, подрагивающие от лёгкого дыхания ветра. Она сделала глубокий вдох, и её губы, потрескавшиеся за ночь, слегка разомкнулись, впуская в себя воздух нового дня — горьковатый, как будто настоянный на железе и пепле. Волосы раскинулись по подушке, спутавшись, как паутина забытых снов, а тишину комнаты пронзало только негромкое, ровное дыхание, больше похожее на дыхание ребенка, потерявшегося между мирами.

Стук в дверь,  настойчивый, но не грубый резко оборвал зыбкую симфонию утра. Канна потянулась, её тело изогнулось, обнажив контуры ключиц и линию спины. Халат цвета увядших лепестков медленно скользнул по её плечам, и она, всё ещё наполовину во сне, подошла к двери, неуверенно хрипловато спросив:

— Кто там? — её голос был хриплым, гортанным, будто сама реальность с трудом вспоминала, как звучит.

Ответа не последовало, но за дверью уже чувствовалось чьё-то живое, тёплое присутствие. Она приоткрыла, и перед ней предстала девушка с открытым лицом и острым, как лезвие, взглядом.

— Доброе утро! Я Хикари Куина, — с лёгкой улыбкой произнесла та. — Шляпник попросил передать тебе одежду.

— Доброе... Я Канна. Валуа Канна. — голос её стал мягче, теплее, чуть хриплый от сна, но уже с живинкой. — Заходи.

Куина быстро прошла внутрь и выложила на кровать купальные костюмы и простую одежду — шорты, майки, лёгкие кофты.

— Ты не японка, да? — прищурилась девушка, с интересом разглядывая Канну. – её голос был хриплым, гортанным, будто сама реальность с трудом вспоминала, как звучит.

— Наполовину японка, наполовину американка, — коротко ответила та, не поднимая глаз, разглядывая предложенные наряды.

— Осваивайся, я побежала. Будем ещё видеться! — бросила Куина и исчезла, оставив за собой запах мандаринового шампуня и ощущение, что мир всё ещё может быть добрым.

Она оделась, чёрный купальник лёг на тело, как вторая кожа, а сверху она накинула серую кофту на молнии. Хотелось чего-то привычного, еды, тепла... иллюзии контроля. Выйдя в коридор, она двинулась в сторону кухни, где, как ей казалось, можно было найти временное укрытие в рутине: чашка лапши, немного соли, пара глотков воды.

Но стоило ей пройти несколько шагов, как за спиной раздался едва слышный шорох, звук, который в обычном мире бы исчез, но здесь заставил её резко обернуться. Он стоял, как всегда, небрежный и хищный, будто только что вышел из пожара и не обжёгся.

Нираги.

Уголки губ его были приподняты в ленивой, почти насмешливой улыбке.

— Заблудилась, что ли? Моя дверь вон там, — он кивнул в сторону, облизнув губы с той сладостной наглостью, которая всегда вызывала у Канны смешанное чувство тревоги и раздражения.

— Я просто ищу кухню, — тихо, но чётко проговорила она, удерживая голос спокойным.

— Кухня — в левом крыле. Хочешь, провожу? — он чуть наклонился вперёд, протягивая руку.

— Проводи, — сухо бросила Канна, но не взяла ладонь.

Они шли молча, и это молчание было тяжёлым. Канна ощущала его взгляд, скользящий по ней, как вожделение, спрятанное под равнодушием.

На кухне пахло кофе и металлом. Лапша, лежавшая в углу на полке, выглядела как последний оплот цивилизации. Канна включила чайник, движения её были почти ритуальными: вода, чашка, пакетик со вкусом карри. В это время Нираги, закинув руку на спинку стула, лениво рассматривал кофейную капсулу, прежде чем закинуть её в аппарат.

— Завтрак чемпионов? — усмехнулся он, бросив взгляд на её лапшу. — Неплохо для новенькой. Хотя... если будешь есть только это, сдохнешь на третьей игре.

— Лучше, чем от твоих шуточек, — пробормотала она и отвернулась, скрыв улыбку.

Он хмыкнул, взял кружку и пошёл к выходу, на ходу кидая:

— Береги себя, куколка. Здесь даже тени имеют зубы.

Сугуру исчез, как тень, оставив после себя запах горьких зёрен и ощущение лёгкого вызова.

Канна осталась на кухне одна. Лапша уже остыла, но она всё равно ела, не столько от голода, сколько чтобы почувствовать хоть что-то. Мысли были медленными, как тягучий мёд, но одна идея не покидала её: приближённые. Те, кто стояли ближе к сердцу власти, кто имел доступ к оружию, планам, и — самое главное — информации.

Она знала, что хочет быть одной из них. Не потому что стремилась к власти. Нет. А потому что иначе — смерть. Или, хуже того, бессмысленное существование.

Но как подойти к Шляпнику? Или к Агуни? Как не показаться отчаявшейся? Как не выглядеть жалкой?

Она решила, что позже. Позже подберёт нужные слова. Пока же, она просто выйдет. Подышать. Сделать вид, что отдыхает.

Вечером Канна спустилась к бассейну. Воздух был густым, тёплым, вода отражала свет, как зеркало из другого измерения. Музыка доносилась из барной зоны, и люди, эти выжившие странники, смеялись, пили, флиртовали, словно это была вечеринка в отеле, а не лагерь на краю реальности.

Канна заказала себе коктейль, села у барной стойки. Чувствовала на себе взгляды, но научилась не придавать им значения. Пока один взгляд не вонзился в неё, как нож.

Нираги. Он сидел чуть поодаль, полуразвалившись в кресле. Рядом — девушка с азиатской внешностью, татуировки покрывали её тело, большие формы, тонкая талия, как из рекламы. Он наклонился к ней, что-то шептал, тронул её щёку. Их лица сблизились почти до поцелуя — и тут он посмотрел на Канну. В упор, а затем подмигнул.

Она отвела взгляд. Сердце сжалось, но не от ревности, а от ярости. От игры, в которую она не хотела играть, но была втянута.

— Привет, — раздался рядом голос. Японец, высокого роста, крепкого телосложения, с резкими чертами лица и длинными волосами, собранными в хвост.

— Я Дзюро. Ты новенькая?

— Канна, — ответила она, слегка кивнув.

Они говорили о жизни до Пограничья, об играх, о страхах. Он оказался удивительно нормальным, человечным. И впервые за долгое время она почувствовала некую лёгкость, будто они могли быть просто людьми, сидящими у бассейна, а не пугливыми животными в клетке.

— А ты не боевик? — спросила она.

— Номер шестнадцать. Почти в элите, — он усмехнулся.

Их разговор прервал Сугуру. Он появился вдруг, как буря. Улыбка — вежливая, но ядовитая.

— Ты, кажется, забыла, что боевики с высоким номером — это не твоя лига. — его голос был ядовит.

Канна поставила бокал.

— А ты забыл, что я тоже умею стрелять. Или тебя так пугает конкуренция?

— Слова, слова... — он вдруг резко схватил её за запястье. — Не забывай, что здесь всё строится на страхе. Я могу сделать так, что тебе никто больше не подаст ни капли воды.

— Или ты боишься, что кто-то справится лучше тебя? – с ледяной вежливостью отрезала Канна.

Он резко схватил её за затылок, вплетая тонкие пальцы в густые, черные как смоль волосы, и рывком притянул к себе, будто хотел стереть расстояние между ними силой.

— Следи на языком — прошипел парень — Здесь болтливые долго не живут.

— Нираги! — голос Агуни прозвучал, как удар. — Шляпник хочет тебя видеть сейчас. Это срочно.

Нираги бросил на Канну последний взгляд — колючий, цепкий, хищный — и ушёл. Канна выдохнула.

— Агуни... — её голос дрожал, но она взяла себя в руки. — Я хочу быть частью вашей команды. Я стрелок. И... — девушка слегка запнулась, будто переваривая в голове значимость своих слов. — Я не собираюсь умирать зря.

— Завтра утром приходи на собрание. Мы поговорим.

— Спасибо.

Из-за угла раздался смешок. Нираги, уже уходя, обернулся.

— О, серьёзно? Ты хочешь быть боевиком? Что дальше? Устроим балетную труппу из новеньких?

Канна не ответила. Впервые за всё время здесь она чувствовала: её голос больше не нужен. Всё было уже сказано.