Глава 14. Никуда
Он не пошёл за ней сразу.
Минут десять стоял в темноте у окна, закуривая одну за другой. Думал. Переваривал. Не эмоции — факты. Не чувства — слова. Каждую фразу, которую она бросила, как осколок. Особенно ту — про тело.
Тихо, медленно он вернулся в спальню. Она лежала на спине, уставившись в потолок. Увидела его краем глаза, но не пошевелилась.
Он сел на край кровати, не касаясь её.
— Знаешь, что самое смешное? — проговорил хрипло. — Ты кричишь, что я вижу в тебе только тело, а я — единственный, кто его, по сути, даже не тронул.
Она напряглась.
— Да, я лизал тебе. Да, дрочил. Да, держал тебя за шею, прижимал, приказывал. Но не трахал. Ни разу. Даже когда ты сама шептала “пожалуйста”. Знаешь почему?
Она молчала, сжав зубы.
— Потому что хотел, чтобы это случилось не как между “моей игрушкой” и мной, а как между мной и тобой. По-настоящему. Не в отместку, не на слабо. Просто... когда ты сама решишь.
Она села. Быстро, порывисто, будто от этих слов её ударило током.
— А зачем тогда всё это? Видео? Угрозы? Грубость? Ты хочешь, чтобы я поверила, что за этим всем стоял человек, который заботился?
Он пожал плечами. Медленно, с упрямой тенью на лице.
— Нет. Я хочу, чтобы ты увидела: если бы я действительно думал только о себе, ты бы давно была подо мной. Без разговоров.
— Прекрати... — тихо, уже почти срываясь.
— Я не оправдываюсь, Лиза. Просто ставлю точки. Ты хочешь уйти? Валить сейчас, в два часа ночи? В своём состоянии?
— А что, по-твоему, я должна делать? Лежать тут и ждать, пока ты решишь, когда я “достаточно выздоровела”, чтобы тебя пустить?
Она встала. Голая под его рубашкой. Резко подошла к двери.
Он тоже встал. Быстро. Подошёл, захлопнул дверь перед ней.
— Нет. — Глухо, почти беззвучно, но как приговор. — Ты не выйдешь.
— Не смей мне приказывать.
Она потянулась к ручке снова — и он перехватил её запястье, не больно, но жёстко. Увёл к окну. Резко дёрнул штору.
— Хочешь уйти? — он показал вниз. — Иди. Вон туда. Видишь?
У подъезда, в жёлтом тусклом свете, стояли трое. В хлам пьяные мужики, один шатался, другой громко матерился, третий блевал прямо на ступеньки. Здоровые, агрессивные, шумные.
— Вышла бы — и пошла бы к ним. Они бы тебя сразу “увидели”. Кто-то крикнул бы “эй, киска”. Второй подошёл. Ты бы дернулась — они бы не отстали. Ты хочешь ещё раз? Только не с Марком, а сразу с тремя?
Она побелела. Молча. Его хватка на руке чуть ослабла, но он не отпустил.
— Я не держу тебя потому, что ты моя. Я держу, потому что не дам тебе погибнуть вот так — глупо. В порыве. Из-за того, что я — придурок, а ты — сожжена до тла.
Тишина.
— Вернись в комнату, — сказал он уже мягче, но без уступок. — Утром делай, что хочешь. Уходи, ори, швыряйся вещами. Но не сейчас. Сейчас ты никуда не пойдёшь.
Она не двинулась.
Он отпустил руку. И прошёл мимо, обратно в спальню.
Она осталась стоять у окна. Бледная. Злая. И в глубине — сломанная. Но впервые за долгое время — не одна.