Раздеться до правды

Они возвращаются с вечеринки молча. В лифте — гробовая тишина. Он не смотрит на неё. Она — на него. Зато чувствует: челюсть сжата, пальцы в кулак, грудь ходит ходуном. Вот-вот взорвётся.

Дверь квартиры захлопывается. Он не снимает куртку. Только поворачивается к ней, в упор.

— Весело было?

— Чего ты хочешь?

— Ответа.

— На что?

— Ты серьёзно спрашиваешь?

Она хмыкает.
— Ты не мой парень, Егор. Я никому не обещала быть «тихой».
— Не твой парень, да? — он медленно идёт к ней. — А кто я, Лиз? Кто я, если ты при мне вешаешься на другого?

— Просто друг.
— Просто друг, который лижет тебе, когда твой благоверный занят своими делами?

Она отступает. Он не повышает голос. Не нужно. Его тон — ледяной. Контролируемый. От этого страшнее.

— Что ты вообще себе позволяешь? — она щелкает. — Думаешь, трахнул языком — и теперь я твоя?

Он хватает её за затылок. Грубо. Взгляд в упор. Слова — в лицо:

— Я думаю, что ты — моя, даже если ты этого не признаёшь. Даже если ты ноешь своему Марку про любовь. Даже если ты целуешь других. Потому что когда ты дрочишь — ты думаешь обо мне.

Она замолкает. Дыхание сбивается.

— Когда ты смотришь в зеркало — вспоминаешь, как я держал тебя. Как ты орала под моей рукой.
— Замолчи, — шепчет она.
— А что? Не правда?

Он тянет за волосы, резко — она вжимается в стену. Больно. Но возбуждающе. Слишком.
— Ты хочешь, чтобы я тебя наказал, Лиз?

— Егор...

— Скажи мне, что ты не пришла сюда ради этого. Ради меня. Ради нас — как бы ты это ни отрицала.

Она дышит тяжело. Он касается её горла, давит — не сильно, но сдержанно. Глаза — в глаза.

Он отпускает.
— Разденься. Сейчас.

Она дрожит. Смотрит. Ненавидит его. И делает это. Медленно. С вызовом.

Он подходит. Обходит. Берёт её за челюсть.
— Я не войду в тебя.
— Я даже пальцем тебя не трону.
— Потому что ты не заслужила.

— Тогда зачем всё это?

Он улыбается. Жёстко.

— Чтобы ты знала, кто твой хозяин, даже если тебе кажется, что ты — свободна.

Она не говорит ни слова. Стоит посреди комнаты в одном нижнем белье — черное кружево, как и в тот вечер, когда он впервые сорвался. Только сейчас на ней нет вызова. Нет насмешки. Только злость. И... странное, пугающее подчинение.

Егор делает шаг к ней, медленно, не отрывая взгляда.

— Ты знаешь, что делаешь со мной, Лиз?

Она выдыхает, но ничего не отвечает. Он подходит вплотную. Касается кожи на её шее, проводит ладонью по ключицам, по груди — не спеша, не ласково, а как будто проверяет: всё ли на месте. Она не шевелится.

— Ты вешаешься на других, а потом приходишь ко мне с этим взглядом. С этим телом. И что? Думаешь, я схаваю это молча?

Он хватает её за талию, сжимает, поднимает. Она инстинктивно обвивает его ногами, держится за плечи. Он кидает её на кровать, сам остаётся стоять.

— Сними лифчик.

Она смотрит на него снизу вверх. Медленно тянет руки назад, снимает застёжку. Бросает в сторону.

— Расставь ноги.

Она подчиняется. Глаза — всё ещё колкие, но дыхание сбито. Он подходит, опускается перед ней. Пальцы — грубые, сильные, цепкие — скользят по внутренней стороне её бедра. Она дергается, но не отстраняется.

— Вот так ты выглядишь, когда молчишь. Когда не играешь. Когда просто принадлежишь.

Он склоняется к ней. Касается губами — резко, с напором, почти с яростью. Она задыхается, хватается за простыни. Он не говорит ни слова. Только действует. Его язык — точно знает, что с ней делать. Куда давить. Где замедлиться. Где довести до грани — и отпустить.

Она срывается. Кричит. Но он не отходит. Прижимает её бёдра, не давая закрыться. И тогда волна захлёстывает её — настоящая, глубокая, беспощадная. Оргазм — как крик изнутри. Без фильтра. Без контроля. Она извивается, бьётся под ним, будто захлёбывается собственным телом.

Он отстраняется только когда она перестаёт шевелиться. Лицо горит, грудь ходит ходуном. Она смотрит на него снизу вверх, без сил. Без мыслей.

Он вытирает рот тыльной стороной ладони.

— Вот теперь ты выглядишь настоящей.

Она пытается что-то сказать, но он её опережает.

— Не ври мне больше. Не строй из себя ту, кто держит всё под контролем. Ты не контролируешь ни хрена.

Он встаёт. Смотрит на неё сверху вниз.

— И я не твой. Но ты — моя. Пока я так решаю.

Он разворачивается и уходит из комнаты, оставляя её лежать на кровати — голую, оглушённую, прожженную его словами, руками и голосом.

Это был не секс. Не ласка. Это была власть. Жёсткая, молчаливая. Такая, от которой не сбежать.

И она знала: в следующий раз будет только хуже. И сильнее.

И, возможно, именно этого она и хочет.