Жемчужина Султана

Среди бесчисленного множества подарков, которые Чонгук когда-либо получал, особенное удовольствие ему приносили драгоценности. Будь это украшения — величественные и тяжёлые, переливающиеся на свету острыми гранями османской роскоши, будь это неогранённые камни, падающие пятнистой россыпью на дорогой шёлк, будь это витиеватые сокровища с самых дальних краев континентов, на которые ложилась тень султана.

— Повелитель, — тяжёлые двери из красного дерева распахиваются плавно и величественно вслед за негромким стуком. Чонгук поднимает ленивый изучающий взгляд на стража, почтительно склонившегося в глубоком поклоне. Он негромко произносит, глядя в пол: — Ваш подарок доставили.,

— Пусть войдёт, — Чонгук властно бросает, заинтересованно прищуриваясь. Страж, поклонившись, выскальзывает за дверь, и через проём, глубоко склонившись, входит Хосок-ага, крепко сжимающий в пальцах предплечье омеги.

— Повелитель, — ага глубоко почтительно кланяется, медово растягивая буквы, и указывает раскрытой ладонью на стоящую рядом с собой фигурку. — Всё выполнено в точности с вашими указаниями. Тэхён Бегум Хан доставлен в целости и сохранности.

Чонгук дёргает самыми уголками губ, скользнув костяшками пальцев по закрытой лакированной шкатулке. Подарок. Он изучающе скользит взглядом по омеге, невольно отмечая красоту изгибов безупречного тела: тонкая талия, пышные бёдра, нежная, часто вздымающаяся и едва прикрытая шёлком грудь. Принц династии Сефевидов, частица души ненавистного Шаха Тахмаспа, его любимый племянник.

Калфы расстарались: гордый принц, древняя династия, в тончайших белоснежных шелках, в одеждах гаремных наложниц, обласкивающих соблазнительное тело и обнажающих медовую кожу. Тэхён не поднимает головы, пряча лицо в роскошном невесомом капюшоне, лёгким заревом лежащем на округлых плечах. Невыносимое для него, должно быть, унижение.

— Уведи его, — Чонгук провоцирует намеренно, где-то глубоко внутри надеясь, что гордость не позволит омеге смолчать. Он насмешливо тянет: — Я надеялся, что принц династии Сефевидов заинтересует меня, но…

Оборваться на полуслове его вынуждают глаза: чистый янтарь, светлый и ясный, сияющий от налившихся,  как его дыхание сбивается от невольного восхищения. Сколько страсти. Сколько ярости.

Он встаёт с трона плавным и лёгким движением, в два шага оказываясь рядом с омегой, и сжимает в пальцах точёный подбородок. Невесомый капюшон падает от резкого движения, обнажая роскошные чернильные кудри — буйные, блестящие, как обсидиан. Чонгук жадно всматривается в искажённое презрением, словно выточенное из мрамора лицо: высокие скулы, ровный аккуратный нос, капризно очерченные губы и большие, золотисто-янтарные глаза, так густо обрамленные ресницами, что кажущиеся подведёнными.

— И ты прятала от меня эту драгоценность, омега? — Чонгук не может контролировать нежность, скользнувшую в его голосе: это самая красивая омега, когда-либо переступавшая порог его покоев. Изначально ему хотелось поддразнить Тахмаспа, уколоть в уязвимое место, украв его драгоценную жемчужину и демонстративно украсив ею свой гарем, но сейчас… Он оглаживает большим пальцем мягкую щеку. — Такое лицо заслуживает того, чтобы им любовались, маленький принц.

— Убери свои пальцы, султан, — янтарные глазки сверкают так ярко, что залюбовавшемуся Чонгуку кажется, будто солнечные лучи пронзили янтарь насквозь. Глубокий, неожиданно низкий для омеги, невероятно бархатный, даже несмотря на звенящий в нём гнев, голос льётся в уши сладким мёдом. — Мой дядя шаханшах, великий Шах Тахмасп, а ты не смеешь даже касаться моего лица. Не смеешь смотреть и говорить со мной. Не смеешь…

— Так почему ты не уберёшь мои пальцы, омега? — Чонгук слегка приподнимает вороново-чёрную бровь и позволяет тяжёлому феромону альфы из правящей династии наполнить покои удушливой волной. Хосок-ага, бета, и тот непроизвольно вздрагивает, склоняясь ещё ниже, а вот омега…

Тэхён Бегум Хан падает на колени.

Медленно, пытаясь сопротивляться, дрожа от действия феромона, но падает, склоняя свою прелестную головку. Чонгук слегка поводит головой, приоткрывая рот и глубоко, с жадностью вдыхает дурманящий омежий запах — он не чувствует в нём страха, но чувствует гнев, чувствует обреченность и отчаяние и… Чонгук на мгновение замирает, принюхиваясь внимательнее, и сердце в его груди начинает биться быстрее.

— Я не буду заставлять тебя склоняться передо мной, — он снова мягко сжимает в пальцах чужой подбородок, оглаживая бархатную, нежную, словно шёлк, кожу. Ни дерзкий взгляд, ни не менее дерзкие слова не могут заставить его испытать даже тень злости, которую вызвал бы любой другой на его месте. Чонгук смотрит в блестящие от выступивших слёз глаза своей истинной омеги и чувствует, как в груди начинает рокотать нежное успокаивающее урчание. — Ты склонишься передо мной добровольно, жемчужина моего гарема.

Чонгук любуется тем, как широко распахиваются янтарные глазки: сначала в них мелькает растерянность, потом медленное осознание и страх. Альфа внутри него недовольно рокочет — его омега не должна смотреть на него с отчаянием и страхом, она должна чувствовать только любовь и нежность султана, и неважно, насколько древняя, насколько вражеская кровь течет у неё в жилах.

— Я никогда… никогда не склонюсь перед тобой, — бархатный голос звенит — Тэхён упрямо машет головкой, вырываясь из пальцев султана, и прижимает к часто вздымающейся груди ладонь. Чонгук знает, что омега не могла не почувствовать их истинность, как бы отчаянно сейчас ни пыталась это отрицать. Это дело времени. Настанет день, когда в его покои войдет Тэхён Бегум Хан, а выйдет Тэхён Султан. Настанет день. — Я никогда не буду частью гарема!

— Хосок-ага, — Чонгук намеренно делает свой голос более властным, обращаясь к бете, но не может оторвать от дрожащей на полу омеги взгляд, полный скрытой нежности. — Подготовь для Тэхёна-хатун покои в гареме. Я хочу, чтобы моя омега ни в чём не нуждалась.

— Ваше слово для меня закон, Повелитель, — Хосок-ага расплывается в совершенно медовой солнечной улыбке, протягивает ладонь омеге, чтобы помочь встать, но Тэхён резко отшатывается, прижимая к груди ладонь. Хосок округляет глаза и торопливо заверяет, опасливо поглядывая на султана: — Тэхён-хатун, не надо бояться, никто не тронет вас в этом дворце.

— Меня уже тронули, — пухлая нижняя губа омеги, мягкая, нежно-розовая, дрожит, но глубокий голос ровный и упрямый. Тэхён дерзко смотрит на Чонгука, вздёрнув красивый носик, и ни его дерзость, ни его красоту нисколько не умаляет то, что он всё ещё сидит на полу. — Обещания в этих стенах похожи на южный ветер — стоит им обжечь уши, и тут же исчезнут, словно и не было.

Резкие, провоцирующие слова совершенно не задевают Чонгука — он готов влюблённо заворковать от того, насколько же славная и сильная ему попалась омега. Красивая, словно едва показавшееся из-за горизонта, застенчивое рассветное солнце, сильная, словно бьющий потоком у самого подножья горы водопад, дерзкая, как тысяча янычар, готовых положить свои головы на сабли за свою правду. Чонгук перебирает в голове, какие подарки, какие слова стоит преподнести испуганной, хоть и тщательно пытающейся это скрыть, гордой омеге, когда приседает на уровень тэхёнового лица.

— Не стоит пачкать свои чудесные одежды, Тэхён-хатун, — он говорит ласково и предлагает свою ладонь, очарованно вглядываясь в омежье лицо. Ошеломление Хосока чувствуется краем восприятия так явственно, что это смешно, но Чонгук не может иначе вести себя со своей парой, даже будучи властелином мира. — Если тебя беспокоят прикосновения других мужчин, ты можешь опереться на мою ладонь, чтобы встать, не уронив при этом гордость. Я поймаю.

Тэхён поджимает свои красивые губы, стискивая их до бела, но руку не принимает — упрямая штучка. Он пытается встать самостоятельно, неловко подбирая дрожащие ноги, выравнивая их и старательно распрямляясь. Чонгук не пытается помочь, но держится на страже, готовый в любой момент подхватить омегу. Глубоко внутри он жаждет прикоснуться к тонкой талии, ощутить бархат тела на кончиках пальцев и вдохнуть сладкий аромат, затаившийся в кудрях.

— Ах! — Тэхён всё-таки оступается, и хотя он не падает, Чонгук всё равно делает шаг, сокращая дистанцию, и подхватывает омегу за талию.

Альфа внутри урчит низко и удовлетворённо, привыкший получать и добиваться всего, что желает. Чонгук касается нежной бархатной кожи на талии самыми кончиками пальцев, мысленно вознося молитву в благодарность тому, кто выбирал для принца Бегум Хана именно такие одежды.

Широко распахнувшиеся, переполненные не злостью, а совершенно очаровательной растерянностью глазки отдаются внутри приятной радостью. Тэхён машинально упёрся ладошками в широкую, крепкую грудь, хоть и через дорогие ткани тяжёлого парчового кафтана, и сейчас, плотно прижатый к телу альфы, растерянный, сладкий, как самый сахарный медовый сироп, он кажется Чонгуку таким очаровательным, что он невольно урчит.

— От-тпусти! — наконец осознав своё место, принц совершенно очаровательно пищит, отпихиваясь ладошками — Чонгук с ощутимым сожалением позволяет ему выскользнуть из своих объятий, напоследок нежно мазнув пальцами по мягкой коже. Впрочем, вид смущённой мордашки с раскрасневшимися плюшевыми щеками и возмущенно распахнувшимися, красиво очерченными губами, мигом всё компенсирует.

Тэхён может сколько угодно дерзить и огрызаться, сколько угодно звенеть от ярости — но Чонгук видит в его красных щеках и смущённо прижатых к груди ладошках вовсе не стремление защититься от альфы, правящего вражеской династией, а прячущееся смущение и отчаянную попытку убедить себя в истинности своих слов и своих убеждений.

Любая омега Империи отдала бы всё, лишь бы только оказаться на этом месте. А единственно нужная Чонгуку отпихивается от него, как отданный в чужие руки котёнок, хотя и сама не может отрицать установившуюся связь.

— Не смей касаться меня, не смей, — Тэхён, раскрасневшийся, пытающийся яростно сверкать глазками, но смущённый до крайности, выглядит так привлекательно, что Чонгук не может сдержать расплывающейся улыбки. Омега от этого краснеет ещё сильнее и шипит: — Твои руки в крови, и я не хочу отмываться от её дурной вони.

— Уведи Тэхён-хатун, Хосок-ага, — Чонгук пропускает дерзость мимо ушей и великодушно машет ладонью, отпуская желанную омегу. Он не может удержаться от легкой поддевки: — Если мой облик до того отвратителен маленькому принцу, будем приручать его постепенно, шаг за шагом.

За мгновение до того, как поджавший сладкие губы Тэхён отворачивается, чтобы уйти, Чонгук касается низа точёного подбородка кончиком пальца, приподнимая его. И наклоняется на достаточное расстояние для поцелуя, но вместо желанных губ касается воздуха рядом, любуясь тем, как пленительно вспыхивает солнечный янтарь.

— Тебе стоит слушать сердце, омега, оно вернее разума, вернее… политики, — Чонгук невесомо ведёт подушечкой пальца по шее вниз, ощущая невероятно очаровательную, сладкую дрожь в ответ. С красивых уст срывается сладкий, честный вдох — омега трепещет под его прикосновением, под его взглядом. Но когда Чонгук оглаживает острую ключицу, Тэхён собирается с собой, отшатывается и решительно разворачивается, буквально вылетая из покоев.

Обеспокоенно всплеснувший руками Хосок торопливо кланяется и бросается за ним, что-то прикрикивая страже, а Чонгук, довольный своей выходкой, чувствует невероятный прилив сил, словно он снова совсем юный шехзаде, пытающийся сбежать от чуткого внимания материнских наложниц.

День, начавшийся не с самых приятных известий, вдруг кажется ему солнечным и светлым, наполненным радостью. Он скрещивает руки за спиной, отворачиваясь и чуть прикрывая глаза: под веками словно отпечатался образ изящно очерченных глаз, полыхающих румянцем щёк, рядом с которыми зарделась бы и роза. Чонгук совсем не чувствует в себе злости на дерзкую, непокорную омежку — никто в целом мире не посмел бы разговаривать с великим падишахом так, как посмела эта омега, но альфа внутри только довольно урчит, ощущая, как начинает формироваться тоненькая нить их связи — она ещё совсем хрупкая, но уже никогда не разрушится.

Чонгук хрипловато мечтательно вздыхает, совершенно не готовый заниматься государственными делами — все его мысли крутятся вокруг тонкого стана Тэхёна и его чарующего голоса. Как, должно быть, чудесно может изгибаться его соблазнительное тело, как сладко было бы посмотреть, как омега танцует только для него, пленительно покачивая восхитительными бёдрами и соблазнительно блестя янтарными глазами.

Сейчас Тэхён ни за что подобное не сделает, но… Чонгук непроизвольно сглатывает загустевшую слюну, замечтавшись о том, как омега сладко прижмётся к нему, нежно скользнув пальцами по груди, и будет кормить наливными виноградными ягодами. Ему хочется этого настолько сильно, что Чонгук даже готов подождать, умерив свою привычку мгновенно получать всё, что бы ни захотелось.

Он слегка встряхивается, собираясь, и задумчиво смотрит на свой стол: он давно не делал украшения сам, потому что не видел омегу, достойную этого, но сейчас… Смягчится ли Тэхён Бегум Хан, когда получит подарок? Или подарки? Из мыслей его вылавливает приглушённый стук.

— Повелитель, — дождавшийся разрешения страж почтительно кланяется, опустив голову, и смиренно докладывает: — Чимин-Султан Хазретлери у дверей.

— Зови, — Чонгук невольно расплывается в улыбке, смягчаясь. Чимин-султан, его нежная весенняя роза, кровь от его крови, любимый маленький брат.

— Повелитель, — Чимин ступает в покои неслышно и мягко приседает в поклоне, склонив свою хорошенькую головку. Он робко улыбается, счастливо засверкав глазами, и рассмеявшийся Чонгук делает шаг ему навстречу, распахивая руки. Омега скользит в его объятия податливо, обвивая нежными руками шею, и сладко тянет высоким, звонким, словно самый чистый горный родник, голосом: — Я скучал.

— Чимини, — Чонгук неохотно отстраняется, только чтобы осторожно взять в ладони нежное, словно розовый лепесток, личико, и ласково поцеловать младшего брата в лоб. Он урчит: — Частица души моей.

— Повелитель, — Чимин широко солнечно улыбается, засверкав, как драгоценный камушек в лучистом свете. Он податливо ластится мягкой плюшевой щекой к ласковой ладони брата и нежно щебечет: — Я молился о вашем здоровье. Аллах да ниспошлет вам долгих лет жизни.

— Аминь, — Чонгук ласково улыбается, погладив омегу по щёчке костяшками пальцев, и скользит ладонями к прикрытым дорогими тканями предплечьям, тепло сжимая. — Есть что-то, что привело тебя ко мне, радость моя?

— Я… — Чимин опускает глаза и слегка надувает пухлые губы — его щёки розовеют от нежного румянца, когда он неловко бормочет: — Повелитель, я хотел попросить вас…

— Что такое? — Чонгук участливо заглядывает ему в лицо и мягко тянет, усаживая рядом с собой на трон. Он накрывает маленькие омежьи ладошки своей большой ладонью и уверенно говорит: — Проси всё, что пожелаешь.

— Вы даровали мне большую милость, когда позволили самому выбирать альфу, которому я хотел бы отдать своё сердце, — Чимини смущённо мнётся, покраснев ещё сильнее и вызывая у Чонгука в груди умильное урчание. — И если мне позволена такая дерзость, есть… есть один альфа, за которого я бы… за которого мне бы хотелось выйти замуж, Повелитель.

— Это воистину радостная весть, Чимин, — Чонгук с трудом сдерживает разъезжающуюся на губах широкую улыбку — его беспокоило, что слишком чувствительный, яркий, как маленькое солнышко, Чимин непозволительно долго оставался без крепкой спины, за которой маленькая омега может спрятаться. Поэтому же он не рискнул подбирать ему мужа сам, согласно традиции, и не позволил никому это сделать. — Кто же этот счастливец, что смог обратить на себя твоё внимание?

— Великий Визирь Юнги-Паша Хазретлери(афтор умирает от смеха), — Чимин прижимает к горящей щеке одну ладошку, почти шепча, и сводит брови в умоляющем жесте, подняв на Чонгука взгляд ясных васильковых глаз. — Если вы дадите своё согласие, Повелитель.

Чонгук расплывается в широкой улыбке: он знал! Одно время ему казалось, что взгляды, которые Юнги и Чимин бросали друг на друга — всего лишь игра его воображения, потом убеждал себя, что Чимин не настолько дерзкий, чтобы писать паше маленькие послания и передавать со стражей. Однако же! Самый сверкающий изумруд из его коллекции драгоценностей выскользнул из шкатулки прямо в распахнутые ладони визиря.

— Вот как, — Чонгук сжимает крошечные ладошки, оглаживая их большими пальцами, наслаждаясь бархатностью кожи, и лукаво тянет: — Значит, Юнги-Паша?

— Повелитель! — Чимин взволновано ёрзает на месте, а в уголках его очаровательных глаз собираются блестящие крупицы взволнованных слёз. — Юнги-Паша хороший! Он не позволяет себе лишнего, нежен и чуток в словах. И он выбрал меня не потому, что я ваш брат, впрочем, он и не боялся выбирать меня, потому что я ваш брат…

Чонгук бархатно смеётся, наклонившись, чтобы оставить мягкий поцелуй на шелковистой макушке Чимина. Маленькая, но такая боевая омега, готовая защищать свои чувства даже перед своим братом и Повелителем. Юнги очень повезло.

— Свет моей души, я не сказал и слова против, — Чонгук слегка склоняет голову к плечу, нежно заглядывая в васильковые глазки. — Юнги не только преданный паша и один из лучших военачальников на четырёх континентах, но и мой близкий друг, мой боевой товарищ. Тебе нет нужды защищать его, раз теперь это его забота — защищать тебя.

В комнате словно становится светлее от того, как Чимин засверкал от счастья. Чонгук практически видит замельтешившие вокруг него маленькие счастливые звездочки и чувствует лёгкий укол в сердце: он бы хотел, чтобы Тэхён с таким же счастьем смотрел на него, так же желал разделить с ним жизнь перед лицом Аллаха. Его ласковая улыбка чуть меркнет, и это не ускользает от внимательного взгляда Чимина.

— Ваш лик омрачён, мой Повелитель, — забеспокоившись, Чимин сжимает его ладонь в своих пальчиках и мило склоняет голову в бок, блестя глазами. — Есть ли то, в чём я могу вам помочь?

Чонгук качает головой. Просить Чимина, счастливого от охватывающей его любви, помочь там, где альфа должен справиться сам, недостойно повелителя, недостойно избранной им омеги.

— Ничего такого, о чём можно было бы беспокоиться, душа моя, — Чонгук нежно гладит чиминовы волосы, заправляя выбившуюся светлую прядь за круглое розовое ушко. — К тому же, тебя сейчас должны волновать совсем другие заботы.

— Как пожелаете, Повелитель, — Чимин послушно склоняет голову, покорно принимая ответ. Он робко улыбается, снова разрумянившись, и расправляет подол омежьего шёлкового одеяния. — Мне хотелось бы, чтобы свадьба была как можно скорее. Мне так не терпится…

— Твоё сердечко переполнено любовью, — Чонгук беззлобно хмыкает, сощурившись от нежности. Рядом с Чимином любая его печаль и тоска истаивает, словно туман под жаркими лучами солнца. — Но не торопись, Чимини. Мы устроим вам большой праздник, чтобы в каждом уголке Османской Империи знали, что Чимин-Султан выходит замуж за Великого Визиря Юнги-Пашу, чтобы народ молился за ваше семейное счастье, а враги завидовали могуществу и силе нашего великого государства. Начнём приготовления немедленно. Поговори с Афифе-хатун, расскажи ей обо всём, чего бы тебе хотелось, остальное сделаю я.

— Джин обещал помочь мне, — Чимини ёрзает на месте, кусая губки — он ещё с самого детства делает так, когда не может усидеть от переполняющих его эмоций и энергии. — Конечно, у него ещё совсем маленькие детки, но он сказал, что немедленно прибудет во дворец, если вы дадите своё согласие. Я хочу поскорее обрадовать его!

— Мы давно не виделись, — Чонгук улыбается, с нежностью думая о старшем брате Сокджине-султан — неугомонной, радостной, статной омеге, с лёгкостью захватившей сердце Намджуна-паши, второго его близкого друга. Он невольно усмехается тому, что, никак не влияя на выбор братьев-омег, породнился с ближайшими и сильнейшими своими соратниками, и весело предлагает: — Почему бы нам самим не съездить к ним, Чимини? Давно мы не собирались всей семьей. Возьмём с собой Юнги, увидим близнецов. Они такие славные.

— Ах, Повелитель, какая чудесная идея! — Чимин издаёт маленькие попискивающие звуки, заставляющие Чонгука обмякать и таять где-то внутри. — Я скажу Афифе-хатун послать Джину гонца! Получится чудный семейный ужин!

Чимин взволнованно подскакивает, на мгновение теряя контроль над эмоциями, но быстро берёт себя в руки. Глубоко вдохнув и выдохнув, он приседает в поклоне и, получив разрешение уйти собираться, покидает покои. Чонгук невольно улыбается ему вслед.

***

Тэхён входит в комнату с высоко поднятой головой и ровной спиной, сложив руки перед собой. Ни на его запястьях, ни на его лодыжках не звенят кандалы, но эхо прикосновений альфы отпечаталось на коже словно ожог от раскалённого железа.

Он был готов к грубости, был готов к тому, что славящийся безжалостностью к своим врагам султан захочет взять его силой, чтобы унизить. Но он не был готов к нежности сильных пальцев, внимательного взгляда чёрных, словно самая безлунная ночь, глаз.

Тэхён сжимает кулаки, желая отогнать фантомное ощущение прикосновения и рождающуюся в теле странную дрожь. Чонгук-Султан заплатит за то, что он совершил.

— Ожидайте здесь, Тэхён-хатун, — Хосок-ага вежливо склоняет голову, оставляя Тэхёна среди прочих наложниц, — как только ваша комната будет готова, я вернусь.

Поджав губы, Тэхён молчит, не удостоив бету и словом. Его взгляд невольно скользит выше, на второй этаж, где обычно собираются любовницы султана, да так и замирает. Тэхён быстро скользит от одной омеги к другой, считая: одна, вторая, четвёртая, седьмая, одиннадцатая… Их достаточно много, чтобы балкончик казался заполненным и даже немного тесным. Они смотрят на него с презрением, а прочие наложницы, собравшиеся в небольшие группки на первом этаже, уже шепчутся.

Никто не дождался даже того, чтобы он повернулся к ним спиной.

Тэхён нервно проводит пальцами по краю шёлкового, унизительно соблазнительного для жадного альфьего взгляда одеяния и осторожно осматривается, решая, куда сесть. Тут нет неприметного места, везде он будет находиться под прицелом внимательных глаз, везде будет слышать шёпот, напоминающий погребальные отпевания и молитвы. И как только его комната будет готова — шёпот усилится. Как долго ему удастся избегать прикосновений альфы? Как скоро его спасёт дядя? Спасёт ли вообще, сможет ли выкрасть из Стамбула — самого сердца Султана, которого называют Повелителем Мира?
У Тэхёна тянет на сердце от мыслей о том, как далеко он сейчас от родного дома и от семьи. Как бы ему ни хотелось это отрицать, поселившийся внутри с момента, когда его схватили османы, страх после встречи с Султаном уменьшился, и на смену ему пришла звенящая нить истинности.

С самого детства Тэхён мечтал о том, что встретит альфу, уготовленного ему самой судьбой, как в преданиях, но… Даже если между ним и Султаном Чонгуком есть самая светлая, самая чистая связь, она не может быть истинной. Тэхён изо всех сил старается убедить в этом и себя, и своё глупое, затрепетавшее от взгляда пленительных чёрных глаз сердечко.

Пытаясь отвлечься, он цепляется глазами за расположенные у стен диваны — он знает, что на них обычно располагаются гёзде Султана, когда всё-таки спускаются из своих покоев на нижний этаж, но Чонгук ведь сам поставил его выше обычных уст и джарийе, велев выдать отдельные покои, верно?

Тэхён идет плавно и величественно, не обращая внимания на пристальные изучающие взгляды. Он мягко опускается на подушки, складывая руки на коленях и глядя прямо перед собой. Эти омеги, сколько бы они ни шептались, — обычные рабыни Султана. Им не равняться с кровью династии, текущей в его венах.

— Ты Тэхён Бегум Хан, верно? Омега-Госпожа из династии Сефевидов? — Тэхёну приходится приложить усилия, чтобы не вздрогнуть, когда он слышит рядом негромкий, но глубокий, довольно низкий голос. Он поворачивает голову, смерив изучающим взглядом опустившуюся на подушки рядом с ним омегу: явно из числа фавориток, судя по дорогим украшениям и глубокому небесно-голубому цвету обнажающего плечи одеяния. Омега спокойно смотрит на него участливыми светло-голубыми глазами — волосы у него белые, словно шапки снега, лежащие на самых вершинах гор, словно слепящий свет полуденного солнца. Милое, чуть детское лицо с изящными чертами лица и гротескно глубокий, бархатный голос. — Меня зовут Феликс. Когда-то меня тоже называли Госпожой.

— И что случилось? — Тэхён, помедлив, всё-таки отзывается: он не испытывает неприязни к омегам из гарема Султана, в конце концов, многих из них так же увезли из родного дома, чтобы порадовать взгляд альфы. Что-то внутри него сжимается от этой мысли.

— Я жил в Венеции, — Феликс опускает взгляд на сложенные на коленях ладошки и говорит негромко. — Мои родители развелись, и, когда у моего отца появилась новая омега, он отправил меня на корабле к матушке, но… На корабль напал Барбаросса Хызыр Реис, командующий мусульманским флотом. Меня взяли в плен, а после преподнесли Султану, как подарок.

— Я уже понял, насколько сильно Чонгук любит принимать наложниц в качестве подарка, — Тэхён фыркает, дёрнув самым уголком губ в усмешке, и с долей удовольствия смотрит в широко распахнувшиеся, расширившиеся от ужаса глаза Феликса: мало кто может позволить себе называть повелителя столь пренебрежительно, игнорируя великий титул. — Не говори, что мы с тобой единственные подарки.

Феликс наклоняется как можно ближе, позволяя нежным белокурым прядкам соскользнуть и прикрыть часть лица. Он говорит шёпотом, не тем наигранным, чтобы все могли услышать предмет разговора, а в действительности желая скрыть свои слова:

— Тебе не стоит говорить столь дерзко и смело, находясь в гареме, Тэхён Бегум Хан, не всем пришлось по душе, что ты… что тебя преподнесли великим даром Повелителю.

— Отчего ты шепчешь? — Тэхён хмыкает и осторожно убирает белокурые прядки за очаровательно покрасневшее ушко Феликса. Он приподнимает одну бровь и медово тянет: — Разве среди наложниц султана должны быть секреты? Мне всегда казалось, что омегам больше всего на свете нравится обсуждать, как хорош в постели альфа и насколько велико его достоинство.

Среди наложниц на первом этаже, внимательно прислушивающихся к их разговору, пробегается легкий смешок, а вот со второго этажа на Тэхёна опускается ощутимая удушающая волна негодования. Тэхён невольно думает о дерзкой, дикой мысли, зарождающейся в его нуждающемся в свободе сердце: если он будет вести себя недостойно Чонгука-султана, то его просто выдворят из дворца и отправят в изгнание.

— Разве это не так, Феликс-хатун? — Тэхён мысленно просит Аллаха о прощении за то, что использует в своих целях столь чистое и невинное дитя, когда наклоняется ближе и соблазнительно тянет: — Чего стоят его сильные руки, сжимающие так властно, что начинают дрожать ноги? Или, может, обсудим, как альфа-султан страстен и нетерпелив, но как при этом нежны прикосновения его губ и пальцев?

Тэхёну силой приходится давить дрожь из-за собственных слов. Чонгук касался его совсем мало и, как бы неприятно ни было это признавать, делал это нежно и уверенно. В силе его страсти сомневаться тоже не приходится: достаточно просто взглянуть на балкон второго этажа. Поймав себя на неприятном чувстве из-за мыслей о фаворитках султана, Тэхён прикрывает ладонью рот, делая вид, что скрывает там улыбку.

— Или же тебя он касался иначе, Феликс-хатун?

— Ты развратник, — Феликс совершенно очаровательно прикрывает раскрасневшееся лицо маленькими ладошками, унизанными изящными золотыми колечками. Он молчит несколько секунд, а потом неловко шепчет: — Для омеги нет большего счастья, чем пройти по дороге, усыпанной золотом, и принести Повелителю наслаждение.

— Прости, — Тэхён невольно улыбается, осторожно убирая с чужого смущенного лица ладошки, и винится: — Прости, Феликс-хатун, я не хотел тебя так смутить.

— Ты просто нервничаешь, — всё ещё слегка разрумянившаяся омега сжимает его ладонь в двух своих крохотных ладошках. Он звучит совсем негромко, чтобы не радовать чужие уши: — Я знаю, что сейчас тебе страшно, что ты чувствуешь злость и пытаешься уязвить Повелителя, но… Он очень хороший альфа. Правда. Если тебе повезёт и он выберет тебя, ты растаешь под его ласками и весь твой гнев уйдёт.

— Спасибо, Феликс-хатун, — Тэхён говорит вполне искренне, поглаживая тыльную сторону чужих ладошек большими пальцами, но негромко вздыхает, поджав губы. — Но я не думаю, что это возможно. Я не позволю ему касаться себя, даже если для этого мне придётся умереть.

— Подумай об этом, — Феликс взволнованно блестит светло-голубыми глазами, подаваясь вперед. — Если Повелитель положит на тебя глаз, если, дай Аллах, ты родишь ему альфу — ты будешь править всем миром. Ты такой красивый, Тэхён-хатун, правда. Не делай глупостей, не пытайся идти против Повелителя Мира. Он всегда получает то, что хочет, ни одна омега, да что там, ни один альфа не способен помешать ему в этом!

— Я буду молиться, чтобы мой дядя, Великий Шаханшах Тахмасп, освободил меня, — Тэхён упрямо поджимает губы, мотнув головой, и просительно тянет, когда видит, как Феликс отчаянно заламывает брови: — Аллах свидетель, давай не будем об этом, Феликс-хатун. Ты мне нравишься, давай поговорим о чём-то другом.

— Я мог бы рассказать тебе о последних новостях, которые перескакивают из уст в уста во дворце, но, боюсь, пока ты никого не знаешь, тебе будет совсем неинтересно… — Феликс воспитанно складывает ладошки на коленях и мило задумчиво хмурится. — Ты мог бы рассказать мне о своей прежней жизни, но, боюсь, это принесет лишь душевные терзания твоему сердцу.

— Расскажи мне о Венеции, — подумав, Тэхён мягко склоняет голову к плечу. Неуверенно, но он всё же касается нежных ладоней Феликса, обхватывая их своими пальцами. Аккуратные и очевидно чувствительные, они мило подрагивают в ответ. Он говорит осторожно: — Какая она?

Феликс мечтательно улыбается, нежно и немного грустно, и прикрывает глаза — тени от длинных, гораздо более тёмных, чем волосы, ресниц падают на нежные щёки, и Тэхён невольно любуется сладким лицом, подмечая, что в омеге есть привлекающие внимание черты: вздёрнутый носик, мягкие щёчки, красиво очерченные губы. Несложно представить, как сладко это лицо вспыхивает от смущения или от жаркой страсти — у Султана, видно, хороший вкус на наложниц. Засмотревшись и задумавшись, Тэхёни почти упускает рассказ об узких ветвистых каналах, испещряющих улицы города подобно тому, как корни могущественного дерева испещряют землю.

— Мне этого не хватает, — Феликс едва слышно вздыхает, опустив свой хорошенький носик. — Не хватает венецианских масок и пышных бальных нарядов, не хватает омег в роскошных платьях, открыто прогуливающихся по улицам, не хватает ветра и запаха итальянских трав. Стамбул прекрасен, с этим нельзя спорить, но он всё же не сравнится с моим домом.

— Тэхён-хатун, — Хосок-ага подкрадывается к беспечно сидящим омегам со спины, но держится на почтительном расстоянии. Он учтиво склоняет голову. — Ваши покои готовы, прошу, следуйте за мной.

— Да дарует тебе Аллах свою благосклонность, Тэхён-хатун, — Феликс мягко удерживает тэхёновы ладони, встревоженно вглядываясь в глаза. — Пускай ветра Стамбула унесут твои тревоги и страх, уступая место возможностям. Прошу, подумай о моих словах, прежде чем совершать ошибки, хорошо?

— Ты просишь меня о невозможном, Феликс-хатун, — Тэхён крепко сжимает его ладони, прежде чем отпустить. Он звучит твёрдо: — Эти стены, как бы прекрасно они ни были украшены, для меня всегда будут лишь преградой к свободе. Ты мне нравишься, ты очень красивая омега, но наши пути отличаются. Я не могу давать обещаний, которых не смогу сдержать.

— Не всегда гордость ценится больше, чем жизнь, Тэхён-хатун, — Феликс опускает веки, глядя на него из-под ресниц, и неожиданно кажется Тэхёну гораздо более мудрым. Феликс нежно оглаживает его ладонь напоследок и поднимается, уважительно опустив голову перед Хосоком. — Хосок-ага.

— Феликс-хатун, — ага расплывается в солнечной улыбке и осторожно сжимает Тэхёна за предплечье чуть выше локтя, утягивая за собой. — Пойдём со мной, хатун.

Тэхён поджимает губы, но никак не противится, послушно следуя за бетой. Хосок отпускает его, но пристально следит, пока ведет мимо перешёптывающихся наложниц к лестнице на верхний этаж. Недовольно оглянувшись, он прикрикивает:

— Ну что расселись, живо за работу! Лишь бы языками чесать, Аллах, Аллах!(🤣)

Захихикавшие наложницы торопливо заметались, возвращаясь к делам гарема, а Тэхён, пытаясь не подавать виду, осторожно оглядывался. Вверх по широкой, удобной лестнице из дорогого лакированного дерева Хосок ведёт его на второй этаж, мимо покоев фавориток султана, его гёзде.

Тэхён непроизвольно выпрямляет и без того безупречную осанку и гордо вскидывает голову, чувствуя прожигающие взгляды — омеги неприязненно скользят взглядами по его бёдрам, по лицу и гордому стану. Здесь, среди любовниц Султана, атмосфера разительно отличается от той, что внизу — гёзде видят в нём соперника и готовы разорвать на куски.

Тэхён едва слышно фыркает и останавливается, холодно глядя на стайку разодетых омежек. Красивые, все как одна — статные, стройные, высокие — каждая из них кажется трофеем, драгоценностью на полке Султана. Он смотрит на них тяжело и прямо, с ощутимым презрением — рождённый омегой-госпожой, Тэхён по праву рождения выше любой рабыни. Одна за одной, под его тяжёлым взглядом омеги опускают глаза.

Пока Тэхён не встречается глазами с самой высокомерной и горделивой из них. Несложно угадать по заострённым чертам, что она считает себя на голову выше всех: статная, изящная, словно вышедшая из-под кисти великого художника, с кожей бледной, словно сотканной из лунного света. Красива. Тэхён не может не признать этого, но не может и позволить себе прогнуться под нечитаемым взглядом гордых тёмных глаз.

— Балкон так полон драгоценностей, ещё один фальшивый камень тут не приживётся, — голос у неё высокий, сладкий, как патока, растекающаяся по десерту. Омега гордо приподнимает подбородок, глядя на него свысока: — Меня зовут Лиса, но скоро ты будешь звать меня Госпожой.

— Поумерь пыл, Лиса-хатун, — Хосок-ага ухмыляется, прищуриваясь — в его голосе скользят весёлые нотки. — Ты ещё не принесла Повелителю ни одного шехзаде, чтобы ставить себя выше других.

— Пока не принесла, — Лиса фыркает, сморщив аккуратный носик, и нежно проводит ладонью по выделяющемуся животику, подчёркивая его округлость и плавность. Она звучит гордо: — Я рожу Повелителю альфу. Много, много альф(Боже афтор умирает от смеха).

Тэхён поджимает губы, опасно прищуривая янтарные глаза. Он борется с собой: чувство ревности, подпитываемое истинностью, схлёстывается внутри него с показным равнодушием и желанием отдать этой омеге всё, чего она так желает, — султана. Как ему хочется вцепиться в её идеальное лицо когтями, чтобы с боем вырвать принадлежащее себе по праву, так же хочется развернуться и уйти, не удостоив её и словом.

— Время покажет, Лиса-хатун, — Тэхён бросает это с холодным равнодушием — он незаинтересованно отворачивается от беременной омеги и слегка приподнимает бровь, глядя на Хосока. — Ты покажешь мне мои покои, или перед этим меня нужно представить каждой рабыне, которая подставилась султану?

Лиса едва не давится воздухом, возмущенно распахнув глаза, а вот Хосок-ага прикрывает тыльной стороной ладони рот, пряча подрагивающие уголки губ. Некоторые из фавориток тоже прикрывают рот ладошкой, отворачиваясь и стремясь не выдать своей вспыхнувшей благосклонности. По этим реакциям Тэхён легко запоминает, кто недолюбливает Лису и кто может…

Он обрывает себя на полумысли, запрещая себе даже думать о том, чтобы найти тут союзников. Это не то место, где он задержится, не тот дом, который станет ему родным. И друзей ему здесь заводить тоже не стоит.

Не удостоив кипящую от возмущения Лису больше и взглядом, Тэхён величественно проходит мимо, ступая плавно и степенно. Он знает, что выдаёт в нём Госпожу по праву рождения — то, как он подаёт себя, с какой гордостью двигается. И ни Султан Чонгук, ни весь его гарем не в силах лишить его этой гордости.

— Прошу, Тэхён-хатун, — Хосок открывает перед ним высокие двери, обнажая проход в просторные светлые комнаты, увешанные парчой, тканными коврами и тяжёлыми резными светильниками. Он звучит мягко: — Это одни из лучших покоев в гареме. Повелитель пожелал, чтобы вы расположились именно в них. Афифе-хатун приставит к вам девушек, но, если пожелаете, вы можете выбрать их сами.

— Спасибо, Хосок-ага, — Тэхён негромко шепчет, часто моргая, чтобы не расплакаться: ему всегда очень нравились зеленовато-голубые и бирюзовые цвета, поэтому его личные покои в родном дворце были оформлены именно этими цветами. Он не знает, угадал ли Чонгук-султан, случайность ли это, или насмешка, но… Тэхён с трудом заставляет свой голос не дрожать: — Оставь меня, пожалуйста.

— Если что-то понадобится, просто позовите, — Хосок звучит мягко и, судя по звуку, кланяется. Он недолго молчит, словно не решаясь, а затем негромко говорит: — Я никогда не видел, чтобы Повелитель смотрел на кого-то так же, как он смотрел на вас. Если вы и правда истинные… Сам Великий Аллах благословил этот союз, и, Аллах свидетель, я сделаю всё для его совершения. Вы можете злиться сейчас, но, вложив свою ладонь в ладонь Повелителя, вы будете править миром. Подумайте об этом… Госпожа.

Он снова кланяется и уходит, беззвучно притворив за собой дверь. Тэхён ждёт ещё несколько мгновений, слыша, как ага удаляется от его покоев, а потом поджимает задрожавшие губы. Он делает несколько слабых шагов и оседает на шёлковый тканый ковёр перед кроватью, утыкаясь в парчовые покрывала лицом и заходясь в горьком плаче.

Продолжение следует...