Селеста Риверс
Я лежала рядом с ним, чувствуя тепло его тела, дыхание, которое совпадало с моим, и каждое прикосновение его рук, губ наполняло меня чувством полного доверия. Я никогда не испытывала ничего подобного — позволить себе быть такой уязвимой, отдаваясь кому-то полностью, но при этом ощущать абсолютную безопасность. Он смотрел на меня так, будто видел меня целиком, без масок и защиты, и я доверилась ему без остатка.
Первые мгновения были словно сон. Его руки скользили по моему телу, губы оставляли лёгкие следы на коже, дыхание смешивалось с моим. Я ощущала, как каждая дрожь тела, каждый вздох и лёгкий стон становятся частью этого единого мгновения. Было ощущение, что весь мир за пределами комнаты исчез — остались только мы двое и это невероятное чувство близости, доверия и страсти.
Когда он вошёл в меня, сначала было немного болезненно. Но он был терпелив, осторожен и нежно направлял меня, чтобы всё происходило аккуратно, без боли и резких движений. Я ощущала его внимание к каждому моему движению, каждой реакции. Постепенно тело начало привыкать, напряжение спало, и боль сменилась лёгким теплом и возбуждением. Я чувствовала, как меня постепенно захватывает удовольствие, как каждая дрожь и вздох сливаются с его ритмом, как мне становится всё комфортнее и приятнее.
Сначала это было непривычно, немного неудобно, но уже через несколько мгновений я почувствовала, как тело реагирует полностью, как волны удовольствия проходят сквозь меня, заставляя дыхание сбиваться, а сердце биться сильнее. Всю жизнь я переживала, что в мой первый раз может быть боль, что может быть кровь, что что-то пойдёт не так, но ничего из этого не случилось. Мне было приятно. Действительно хорошо.
Всю ночь мы растворялись друг в друге, теряя счёт времени. Каждое прикосновение, каждое движение, каждое дыхание усиливало желание, возбуждение и доверие между нами. Я смеялась, стонала, закрывала глаза, чувствовала, как меня накрывают волны удовольствия снова и снова. Если честно, за всю ночь я столько раз кончала, что даже не знаю их количество. Моё тело дрожало, но каждая дрожь становилась сладкой, каждой новой реакцией наполняя меня ощущением живости и полной отдачи.
Ближе к утру я начала уставать. Мои глаза закрывались, тело просило отдыха, но он был рядом, продолжая нежно держать меня, поддерживать, трахать меня. Я чувствовала, как усталость борется с желанием, и почти засыпала, когда он снова возобновлял движение, снова и снова заставляя меня терять счёт времени, погружаясь в эти волны близости и доверия.
К шести утра я уже почти полностью погрузилась в сон, тело дрожало от последней волны удовольствия, дыхание стало спокойным, глаза закрылись окончательно, но он всё ещё был рядом. Мы лежали, переплетённые, единые в этом моменте, и только к 6:45 наконец уснули. В комнате воцарилась тишина, полная тепла, доверия и чувства, что мы пережили вместе что-то невероятное — ночь, полную эмоций, страсти, удовольствия и близости.
Я открыла глаза чуть после полудня и сразу ощутила лёгкое пустое ощущение — его рядом не было. Комната была тихой, солнце мягко проникало сквозь занавески, окрашивая всё в тёплый свет. Я потянулась, ещё немного ворочаясь в постели, и медленно пришла в себя, вспоминая ночь. Волны воспоминаний накатывали одна за другой, заставляя сердце биться быстрее, и я невольно улыбнулась, чувствуя тепло на щеках.
В этот момент дверь тихо открылась, и в комнату вошёл он. На руках у него был аккуратный поднос: две чашечки, сок и чай, два золотистых круассана и немного фруктов. Всё выглядело словно картина из идеального утра — продумано, красиво, с заботой, которая заставила меня ещё сильнее растеряться.
Он был в одних штанах, волосы слегка растрёпаны, глаза мягкие, улыбка тёплая. «Доброе утречко, моя любимая», — сказал он тихо, подходя к кровати, и его голос был настолько мягким, заботливым, что я ощутила, как внутри поднимается тепло. Он посмотрел на меня с тревогой и нежностью одновременно: «Ты себя хорошо чувствуешь? Всё в порядке?»
Я не знала, куда смотреть. Его взгляд, улыбка, лёгкая небритость и уверенность — всё это одновременно расслабляло и заставляло моё сердце биться быстрее. Я почувствовала, как щеки покрываются лёгким румянцем, и внутри что-то ёкнуло. Хотелось ответить что-то умное, но слова застряли, растворяясь в этом мгновении.
«Да... всё хорошо», — выдавила я, чувствуя, что выгляжу, наверное, немного глупо и смущённо. Он мягко улыбнулся, подошёл ближе и поставил поднос на столик рядом с кроватью, аккуратно. Я наблюдала, как он двигается — естественно, спокойно, словно утро — это его стихия, его способ показывать заботу.
Я пыталась сосредоточиться на подносе: свежие круассаны, фрукты, сок, чай — всё было красиво сервировано, специально для меня. Но взгляд снова сам собой возвращался к нему, к его лёгкой улыбке, мягкости глаз, к тому, как он стоит так уверенно и одновременно так осторожно, словно боится спугнуть.
— А ты... как себя чувствуешь? — говорю я спустя минуту молчания. Он улыбается и подходит ко мне, к кровати.
— Лучше не было. Никогда не было такого счастливого утра, — отвечает он, улыбаясь как Чеширский кот, из-за чего улыбка подступает к моему лицу тоже. Я улыбаюсь, и мои ямочки появляются. Двумя ладонями он нежно обхватил моё лицо, большие пальцы коснулись ямочек на моих щеках, и я замерла на мгновение. Это было настолько внимательно, что я почувствовала лёгкую дрожь внутри. Он смотрел прямо в мои глаза, и в его взгляде читалась такая нежность, забота и... восхищение.
«Ты такая милая, когда улыбаешься», — сказал он тихо, почти шёпотом, а я почувствовала, как мои щеки горячо вспыхнули. «Смотри на меня», — добавил он, и я невольно снова посмотрела. Его руки держали меня с такой нежностью, будто он хотел сохранить каждое мгновение, запомнить его, будто боялся, что оно исчезнет.
Я смеялась тихо, слегка покраснев, и он едва заметно улыбнулся в ответ, будто радовался каждому моему смеху, каждому движению. «Ты знаешь, я могу смотреть на тебя вечно», — добавил он, наклоняя лицо ближе, чтобы наши лбы почти соприкасались.
— Ты будешь кушать? Это круассаны с нутеллой, как ты любишь. Там её очень много, так что тебе точно понравится. А ещё я не знал, что ты предпочитаешь — больше мятный чай или персиковый сок, поэтому взял оба. Или ты хочешь что-то вроде яичницы с беконом? Просто я знаю, что ты это не очень любишь, поэтому принес круассан, но если хочешь другое — просто скажи, — говорит он, и у меня теплеет на душе.
Я сидела, глядя на него, и сердце сжималось от того, как сильно всё было иначе, чем раньше. Потому что раньше... никто никогда не заботился обо мне. Ни мама, ни папа. Мама... она никогда не любила меня. Она была холодна, отстранена, жестока. Я помню, как она кричала на меня, как била, как смеялась над моими ошибками, над тем, что я была не такой, какой она хотела меня видеть. Я кричала, плакала, пыталась объясниться, попросить о внимании — но её это не волновало. Она никогда не слышала меня, никогда не замечала мои слёзы, мои страхи.
Папа... он не проявлял никакой заботы, никакой инициативы. Его присутствие было пугающе холодным, а иногда — ещё хуже: если я что-то делала не так, он сразу говорил маме, и тогда начиналось... Она становилась ещё жестче, ещё безжалостнее. И тогда он иногда присоединялся. Я всегда ждала, что кто-то, хоть кто-то, увидит меня, поддержит, скажет: «Всё будет хорошо». Но никого не было.
Сестра... я надеялась, что она будет другой, что она станет лучшей подругой, что мы сможем делиться всем, поддерживать друг друга. Но нет. Она была холодна, высокомерна, не заботилась обо мне. Любой мой страх, любая моя боль оставались незамеченными, как будто я не существовала.
И мужчины... все, кому я доверяла, кто казался близким, в итоге оказывались такими же. Они видели только внешность, только тело, а когда я пыталась поставить границы, они исчезали. Последние отношения два года назад — я впервые позволила себе довериться человеку, и он выбрал другую.
Я поняла, что доверять невозможно, что мир — это холод и предательство.
А теперь... он. Маттео. Он подошёл ко мне с подносом, заботливо, с улыбкой, с глазами, полными тепла и внимания. Он говорил со мной тихо, спрашивал, что я хочу, что мне нравится. Я смотрела на него и едва сдерживала слёзы — никто никогда не относился ко мне так. Никто никогда не видел меня такой, какой я есть, никто никогда не заботился обо мне, не спрашивал, как я себя чувствую, не пытался сделать меня счастливой.
Я поняла, что могу довериться ему. Даже если осторожно, даже если немного — я позволяю себе это доверие впервые за долгие годы. И внутри меня разлилось тепло, смешанное со смущением, с лёгкой дрожью и непередаваемым облегчением.
— Маттео... можно тебя обнять? — сказала я тихо дрожащим голосом.
Он даже не моргнул, сразу же обнял меня. Его руки были крепкими и тёплыми, но одновременно такими осторожными, словно боялись причинить хоть малейший дискомфорт. Я почувствовала, как напряжение, которое копилось в теле долгие годы, начало постепенно растворяться. И тогда что-то внутри меня сжалось, и я не смогла сдержать слёз.
Тёплые капли скатились по щекам, а он не отстранился. Он просто держал меня, прижимая к себе, осторожно касаясь моей головы и тихо шептал что-то, что я даже не сразу услышала, но в его голосе была забота, мягкость и внимание, которых мне так не хватало всю жизнь.
Я прижалась к нему ещё сильнее, обхватив его руками, и слёзы текли сами собой — слёзы облегчения, слёзы доверия, слёзы того, что наконец кто-то видит меня, понимает, обнимает без условий, без требований. Я ощущала его тепло, его присутствие, его заботу — и впервые за долгие годы почувствовала себя в безопасности.
— Что случилось, моя любимая? — тихо сказал он с ноткой переживания. Я чуть улыбнулась сквозь слёзы и тихо всхлипнула.
— Да ничего... всё нормально... просто я немного эмоциональна, — ответила я, и он посмотрел мне в глаза.
— Mia bambina, ты же знаешь, что я вижу, когда ты лжёшь. Если не хочешь — не говори, — он аккуратно гладит мою голову, и я прижимаюсь сильнее к нему, как маленький котёнок к большой собаке.
Я глубоко вдохнула, стараясь собрать мысли. Слова застряли внутри, но я хотела довериться, хоть немного раскрыть, почему я плакала и почему это чувство тепла рядом с ним было для меня столь необычным.
— Это сложно, — сказала я тихо, глядя ему в глаза, — я никогда такого не чувствовала. Ни с родителями, ни с сестрой, ни с кем другим.
Он нахмурился, но не отстранился, позволяя мне продолжать.
— Мама никогда не проявляла теплоту ко мне. Она всегда была холодна и... — я помолчала несколько секунд. Я думала, стоит ли говорить, но всё же продолжила: — била. Папа никогда не проявлял интерес ко мне.
Я замолчала, слёзы снова собирались на глазах.
— А сестра, — тихо продолжила я, — она была холодна и занята собой. Я всегда была одна.
Я чувствовала, как его взгляд стал напряжённым, пальцы слегка сжали мои плечи, словно он тоже сдерживал эмоции, не давая им вырваться наружу.
— Даже мужчины, — глубоко вздохнула я, — все, кому я доверяла, кто казался близким, хотели только одного. Поэтому я никогда не доверяла никому и не ощущала такого. Понимаешь?
Он глубоко вздохнул и шагнул ближе. Глаза загорелись гневом, тело напряглось.
— Твои родители... у них миллионы, они успешны, у них свой бизнес, отличная репутация... я не знал, — сказал он резко, почти не веря своим ушам.
Я покачала головой.
— Да, у них есть всё это, но не всё было идеально.
Он резко выдохнул, тело напряглось, глаза потемнели от ярости.
— Никто! Никто никогда не смеет так обращаться с тобой! — его голос сорвался, громкий и острый, — Ни мать, ни отец, ни кто-либо ещё! Я заставлю их пожалеть о каждом ударе, о каждой слёзе, которую ты пролила! А я уверен, слёз ты пролила немало.
Он резко шагнул к окну, сжал кулаки, и я почувствовала, как его тело буквально пульсирует гневом.
— Я подожгу весь мир за тебя! — продолжал он, голос дрожал, но не от слабости, а от такой ярости, что казалось, она может прожечь стены. — Я уничтожу любого, кто осмелится причинить тебе хоть малейшую боль! Никто не имеет права тебя трогать! — я уезжаю к ним, я не могу позволить, чтобы с тобой так обращались, — кричит он.
Я встала, делая шаг к нему.
— Куда? — тихо спросила я, стараясь заглушить дрожь в голосе, — сиди, пожалуйста, сиди здесь. Что ты говоришь? Это было давно, я уже их простила.
Он замер, глаза сужены, дыхание всё ещё тяжёлое.
— Нет, — проговорил он, голос резкий, но с искрой мягкости, — ты моя женщина. Моя блять! И никто не имеет права причинять тебе боль. То, что ты мне рассказала, уже недопустимо. Они должны пожалеть о каждой минуте, о каждом ударе, о каждой твоей слезе. Они кем себя блять возомнили? Сволочи блять.
Я шагнула к нему ещё ближе и тихо прикоснулась к его плечу.
— Пожалуйста, успокойся, — сказала я мягко, — я тебе это сказала не для того, чтобы ты так злился.
Он замер, дыхание чуть выровнялось, но напряжение всё ещё висело в воздухе. Я поднялась на носочки и тихо поцеловала его в щёку, чувствуя щетину. И заметила, как его тело слегка расслабляется под моими пальцами.
— Маттео, тихо, пожалуйста, — шепнула я, — всё хорошо, Добби, — говорю я, и он улыбается.
— Добби? — спрашивает он, хмурясь, но уголки губ приподнимаются.
— Ну ты как доберман. Чтобы не говорить полное слово, будешь Добби, — говорю я, улыбаясь.
— О боже, Селеста. Ты восхитительная женщина, — говорит он и притягивает меня к себе.
Он закрыл глаза, глубоко вздохнул. Я прижалась к нему, чувствуя, как его гнев постепенно уходит. Его руки осторожно обвили мою талию, и я вдохнула его запах.